В лапах запутался пожарный шланг - длинная полотняная змея с оторванной головой, обвивающая щиколотки или то, что теперь их заменяло. Хотелось остановиться, растянуть захватившую лапу петлю, но времени не было совершенно, как, впрочем, и рук.
И тогда Баланов увидел первое бегущее перед ним насекомое, затем еще, еще, и еще. Они бежали слитной молчаливой толпой, совершенно несвойственной муравьям. Давили друг друга, топтали изувеченные тела - в слепом страхе перед надвигающейся темнотой.
В коридор стекались все новые и новые существа - выламывая двери, прогрызая бетонные стены, выныривая из коридоров. В этот момент Центр показался Баланову гигантским бетонным муравейником со строгими норками лабораторий, паутиной ходов, преданностью единой цели. И цель была настолько единой, что сам Баланов, повинуясь инстинкту толпы, поддаваясь всеобщей панике и безумию, с трудом заметил возникшее на пути препятствие.
Посреди коридора стояла Маша. Невысокая, удивительно хрупкая, с большими сияющими глазами. Муравьиными глазами. Страшными фасеточными глазами, отчего-то полными слез.
Уродливый шрам на ее руке внезапно ожил, стал расползаться, охватывая плечо, шею, лицо, пожирая здоровые ткани, как неизвестный тропический паразит уничтожает заблудшего в его владения неудачника.
Маша протянула трясущиеся руки, шагнула к Баланову, растягивая губы в безобразной улыбке. "Утро? - удивленно спросила она. - Какое, к чертовой матери, утро?" И усмехнулась собственной шутке.
В этот момент последняя оставшаяся лампа разлетелась, брызнула темно-желтыми осколками, погружая коридор во тьму.
А потом обрушилось что-то огромное, утробно зарокотало, покатилось клокочущей волной по бесконечным коридорам, перемалывая забранные решетками плафоны, пожарные датчики и щиты…
А потом он проснулся.
5
Дверь в хранилище была на редкость массивной - тяжеленный кусок металла, сваренный из нескольких листов, круглая ручка-штурвал по центру. Стандартные трафаретные буквы красного цвета объявляли: "Центральное хранилище. Посторонним вход воспрещен!".
"Ну что ж, - подумал Баланов, - надо осваиваться. А то - не кури, не прокалывай, не бей. Начну-ка я новую жизнь", - и крутанул металлическое колесо.
Внутри что-то задребезжало, мелко затрясся штурвал, оставляя неприятный зуд в руках. Застрекотали поворачиваемые шестеренки. Дверь слегка отпружинила, соскакивая со штырей и, лениво скрипнув, приоткрылась. Вернее, подалась на полтора сантиметра вперед, опираясь на плохо смазанные петли.
- Сюда не так часто захотят, - говорила Маша, пока Баланов боролся с замком. - Один раз в день и то - ранним утром. Продукты для кухни забирают или так, для порядка.
- Хорош порядок - такие бандуры вешать, - прокряхтел Баланов, открывая дверь. - Уф, ее ведь надо будет еще и закрыть.
- Я помогу, - Маша улыбнулась и нырнула в темноту.
Раздался щелчок, вспыхнуло десятка два ламп, освещая средних размеров помещение, заставленное ящиками и коробками. Напротив входа стоял огромный чан с мостками по всему периметру. Справа, вдоль стены, к мосткам вела металлическая лестница, под которой виднелись сваленные горой мешки. В мешках, судя по рассыпавшимся грязным плодам, хранилась не то картошка, не то свекла - определить издалека не удавалось.
- Теперь хранилище не такое, как раньше, - продолжала Маша. - Опустело с тех пор, как сломалась Машина. Продукты без нее взять неоткуда, разве что в Илимск ехать. А кто этим будет заниматься? Насколько я знаю, в гараже всего пара грузовиков на ходу и такая же пара водителей. Поэтому лучше тебе поспешить с ремонтом. Месяц мы продержимся, но потом…
- Урежете порции, - Баланов задумался. - Скажем, в два раза. Пара месяцев для меня - идеальный срок.
- В два раза?! Знаешь, что хищники иногда делают с себе подобными? С голодухи? - она скривила губы. - Если ты хоть раз смотрел передачи о дикой природе, то поймешь, о чем я.
- Неужели все так плохо?
- Просто отвратительно. Единственный плюс соседства с Мусоркой - исключительное взаимопонимание. Отсюда - слаженная работа,
Баланов нахмурился.
- Сегодня утром ты говорила о добываемом в Мусорке… существе, - его передернуло от одного только воспоминания. - Не зря меня воротило от этой подозрительной каши. Так называемый "продукт" тоже здесь?
- Конечно, сейчас я тебе покажу, - Маша взяла Баланова за руку и повела вверх по лестнице. Под ногами загремели металлические ступени, плохо подогнанный деревянный настил с темно-коричневыми пятнами сучков.
Они прошли до середины одного из мостков, и Баланов, перевесившись через поручень, заглянул в чан. Внизу плескалась знакомая киселеобразная жидкость - только не было ни картины, ни муравья, ни ночного кошмара.
- Господи, - Баланов опустился на колени и, просунув руку через прутья, попробовал дотянуться до поверхности существа. Не хватило каких-нибудь двух сантиметров. - Что же вы с ним сделали?
- Зря ты его жалеешь, - с неожиданной жестокостью проговорила Маша. - Их мир переваривает нас, почему же мы должны оставить в покое его?
- Зачем было туда лезть?! - разозлился Баланов. - Кто вас просил?! Эта несчастная слизь?! Или, быть может, ученые, превратившиеся черт знает во что?! Ваша дрянь почти добралась до Илимска и скоро устроит там второй муравейник, но теперь уже под открытым небом!
- Как до Илимска? - не поверила Маша.
- А вот так! Ты не видела, что там творится. Дикие природные аномалии, карантин. С меня взяли подписку о невыезде на целых пять лет! Называется, приехал поработать!
- Вот и работайте! - раздалось из-за спины.
Баланов резко обернулся, узнав голос. Перед ним, в сопровождении двух лаборантов, стоял начлаб.
- Юрий Серафимович, - сухим тоном сказал он, - не припомните, для чего я вас нанимал?
6
- Чужой мир - он нас с тысяча девятьсот шестьдесят второго года неторопливо так, обстоятельно переваривает, - сказал Кирилл Мефодьевич. Он сидел на краю кровати, брезгливо подобрав ноги, и недовольно морщил нос. Запах тут стоял, конечно, жуткий. Баланов равнодушно отвернулся. Ему было плевать. Он уже несколько дней не выходил из комнаты, не вставал с кровати, кроме как в туалет; не брился и не ел; только пил воду из-под крана, лежал и смотрел в плохо побеленный, потрескавшийся, далекий потолок. Там ему виделось небо.
Иногда Баланов поворачивался и разговаривал с голубым бегемотом, называя его "дружище монстр". Иногда брал брелок и говорил Маше, какие у нее красивые коленки; ах, черт возьми, я опять так устал на работе; чертова Машина Смерти; я хочу тебя видеть; Маша, Маша, куда ты ушла? Я люблю тебя, Маша. Скажи, я правильно поступаю?
Маша молчала. Маша не могла ответить.
- Центр спроектирован, как гигантский муравейник - это вы, наверное, заметили, Юра, - рассказывал Коршун. - Ходы сообщения, хранилища, жилые помещения для рабочих муравьев и муравьев-солдат. Уже тогда нас обрабатывали…
Абрамов молча застыл посреди комнаты огромной неподвижной колонной. После смерти Маши он осунулся и пожелтел, высох. Казалось, даже гордый нос ученого стал меньше - как лайнер у вечной пристани, съеденный коррозией.
Коршун и Абрамов уже несколько дней приходили вместе. Баланов не знал, зачем - вернее, не хотел знать.
- Мы ничего не можем сделать. Открыли струну…
- Окно в космическую Европу, - с издевкой произнес Баланов. Он сам не знал, что его так зацепило в словах Коршуна. Баланов даже повернулся на своем топчане. Кирилл Мефодьевич поднял голову, заговорил живее и энергичнее - словно пробился нефтяной фонтан, и теперь бурильщики подставляли радостные лица черному золоту.
- Знаете, Юра, это напоминает кристаллическую решетку - под действием силы притяжения молекулы выстраиваются в определенном порядке. Вот смотрите. Молекула состоит из…
- Где Маша? - спросил Баланов сипло. Фонтан заткнулся.
Баланов поднялся, преодолевая сопротивление расслабленного тела. Тело привыкло лежать и хотело это делать. Тело вошло во вкус. Баланов застонал, чувствуя, как застоявшаяся кровь лениво разбегается по венам и артериям. Зудела щетина. Он в раздражении поскреб подбородок - ногти отросли, как у гориллы. Болело все. Скрип суставов, кажется, слышен даже в зале Машины Смерти.
Кристаллическая решетка, подумал Баланов. Нас притяжением ставит на место. Вот так, люди, вот так Земля. Чужой мир, в который мы вляпались, как в дерьмо, кушает нас, тварь. Такое вот активное дерьмецо. Обхватывает жертву и медленно начинает переваривать. Знакомьтесь, это я. Пропитывает желудочным соком.
Баланов потянулся. Коршун смотрел на него с надеждой.
- Юра, миленький, наконец-то…
- Ну, обманули они наши инстинкты - но разум нам на что-то дан?! - хрипло сказал Баланов. - Или приставка сапиенс - это и есть приставка, одно хомо осталось - жрущее, пьющее и…
- Трахающееся! - произнес незнакомый голос.
Баланов поперхнулся. Он не сразу понял, что это заговорила молчаливая статуя.
- Их надо трррахнуть! - произнес Абрамов скрипучим голосом, похожим на голос какой-то диковинной птицы. В глазах ученого разгорался мрачный темный огонь.
- Надо, - согласился Баланов. - Вот только умоюсь, и…
Где-то рядом заплакал ребенок. Баланов с ученым повернулись, как по команде.
- Что за херня? - спросил Абрамов вполне нормально, без маньячных ноток. Баланов невольно улыбнулся. Блин, губы тоже отвыкли.
- Сейчас, маленький, сейчас, - суетился Коршун. - Папа уже здесь, папа тебя покормит… Извините! - сказал он Баланову. Отошел в сторону, склонился над игрушкой. Тамагочи сначала жалобно попискивал, потом заорал. Коршун выругался про себя, начал жать на кнопки.
- Надо их трахнуть, - сказал Абрамов. - Сообщить властям.
- А вы знаете, как? - скептически спросил Баланов. - Думаете, меня отсюда выпустят? Думаете, вас…
Тамагочи громко, сыто заурчал.
Они невольно повернулись в сторону звука.
Коршун поднял голову, вытер пот со лба; посмотрел на заговорщиков, как человек, сделавший трудное, тяжелое, но очень важное дело - и улыбнулся.
- Игоряша кушает, - сказал он.
Баланов с ученым переглянулись.
- Машина Смерти, - заговорил Абрамов, словно возвращаясь к прерванному разговору. - Без нее они беспомощны, - он помолчал, покачал головой. - Нет, надо уничтожить все гнездо. Понимаете, Юра? Но я не знаю…
- Я знаю, - сказал Баланов. - Они хотят, чтобы я починил Машину. Я им ее починю.
Проводив гостей (за дверью стояли неподвижные фигуры - Баланов узнал Яника-Ярика, хмурого и молчаливого, и кого-то еще из тех, кого видел в столовой), он вернулся и сел на кровать. Ожесточенно поскреб заросший подбородок. Надо бы помыться и вычистить грязь из-под ногтей. Надеть чистое. Побриться. Потом. Все потом. Сначала принять решение.
Прислоненный к вазе с печеньем, стоял брелок с обнаженной моделью.
Баланов сел рядом и долго смотрел.
- Маша, я правильно поступаю? - спросил он, наконец.
Модель светилась розовыми коленками и молчала.
7
Ремонт Машины Смерти закончился спустя восемь дней, три часа и двенадцать минут.
8
…Дорогу Янику заступил высокий, похожий на башенный кран, человек. В руках у него был длинный пожарный топор.
Яник невольно притормозил, оскалился.
- Трррррахнуть! - сказал Абрамов скипуче. И замахнулся…
Дальнейшее Баланов не видел - только слышал за спиной крики, стук, звуки падающих тел. Он бежал так, как никогда в жизни не бегал. Я починил вашу чертову Машину, думал он. Маша, не подведи.
Навстречу ему выскочил Коршун, показывая: туда, туда, в другую сторону. Они побежали вместе. Казалось, что коридоры полны желтой яблочной мякоти. И с каждым шагом ее все труднее продавливать. Гудение вентиляторов смешалось с хриплым, надсаженным дыханием. Сердце стучало в висках.
Коршун начал отставать. Баланов развернулся, подбежал, схватил под руку. Быстрее, быстрее. Вперед! Сейчас Машина выполнит блок программ запуска…
Вдвоем они сбавили темп. Коршун не мог бежать быстро, задыхался, он был намного старше, в худшей форме. Баланов выругался. Обернулся. В конце тоннеля ему почудились темные низкие тени.
Вдруг Коршун остановился, присел на корточки, шаря по карманам.
- Кирилл Меф!.. Тьфу ты! - Баланов сплюнул. - Кирилл! Бегом, вашу мать! Что же вы!
- Ничего, Юрий Серафимович, - сказал Коршун спокойно, не поднимая головы. В руках у него появился маленький желтый тамагочи. Тамагочи попискивал. - Вы бегите. Мы тут сами. У нас с Игоряшей свои дела. Сейчас мы только памперс поменяем…
- Какой еще памперс?! - закричал Баланов. - Сейчас рванет нахрен!
Кирилл Мефодьевич поднял голову и посмотрел на Баланова:
- Все будет хорошо, Юра. Поверьте.
Баланов выругался и побежал один. Сейчас дойдет до "главного Е". Вот сейчас. Держись, Маша. Он сунул руку в карман. Пальцами нащупал гладкий округлый камешек в сетке царапин. Иврит? Черт его знает. В языках Баланов не разбирался. Вместо этого камешка, зажатый в медных пластинах, остался маленький брелок…
Вдруг далеко за спиной, за толстыми бетонными перекрытиями и металлическими дверями, словно обрушилось что-то огромное, утробно зарокотало, покатилось клокочущей волной по коридорам, перемалывая забранные решетками плафоны, пожарные датчики и щиты, ударило по ушам.
Последняя оставшаяся над головой лампа разлетелась, брызнула темно-желтыми осколками, погружая коридор во тьму…
Маша, подумал Баланов, падая.
ИПОТЕКА
Фунт мяса, что я требую, купил я
Не дешево; он мой, хочу его!
В. Шекспир "Венецианский купец"
В час, когда взошла луна, риэлторы настигли Бекке.
Лунный свет падал на развалины часовенки, отражался от желтых как тыква, с иссиня-черными тенями, стен. В белесом тумане, затопившем вершины сопок, возвышались виселицы. Тела висельников, длинные, худые, обглоданные, были фиолетового цвета и слегка покачивались. Ступни их касались поверхности тумана. Должники, с горечью подумал Бекке и отвернулся.
Он чувствовал, что тут не место для встречи с теми, кто преследовал его, но иного варианта не видел. Придется драться здесь - в скрипящей тишине виселичных столбов, среди желтых стен и фиолетовых трупов. Бекке с усилием вдохнул. Воздух был сырой и холодновато-упругий, он словно протекал сквозь легкие вниз, не насыщая кровь кислородом.
Удушье.
Знакомое ощущение, когда они рядом.
Они выступили из тумана и застыли - все как один высокие, похожие на каменных истуканов, оставленных здесь далекими якутскими предками Бекке. Абаасы, подумал Бекке. Потом подумал другое: сволочи, как вы меня достали.
Прошла минута, пять. Они стояли в тех же позах, не шевельнув за все время ни единым мускулом. Люди так стоять не могут, но Бекке и не ожидал от них ничего человеческого. Идеальные хищники. Железные великаны. Твари. Социопаты, охотящиеся стаей - на этот раз. Бекке должно быть лестно.
Но лестно не было.
Было страшно.
- Вот он куда схоронился, - прозвучал наконец грубый насмешливый голос. - Начинайте, братья, ибо наше право насытится горячей кровью, требухой и костным мозгом… Ибо сказано: не ешь брата своего, а ешь ближнего своего, ибо он не одна кровь тебе, а душой на тебя не обижен будет. И потому на языке сладок.
- Оставьте меня в покое, - сказал Бекке. Сердце билось так, словно его уже засунули в стеклянную банку. Бекке почувствовал тошноту и головокружение. - Или… или будет хуже.
Голос потусторонний, слабый. Словно полумертвый кролик, застывший в лучах фар. А ты и есть кролик, подумал Бекке отрешенно, поднял обрез. Он сделал его сам - из двустволки. Отпилил кусок приклада, чтобы осталась короткая рукоять; ножовкой по металлу укоротил стволы; затем вытащил из патронов дробь, сыпанул гвоздей, и - последний штрих - вставил в каждый патрон по серебряной сережке. Из женского уха, мертвого уха…
Из бледного мертвого уха.
За тебя, Маня. Бекке выпрямился. За тебя, Володька. Скрывать оружие бесполезно, они все видят. Он умрет среди этих желтых стен. Впрочем, надежда всегда есть. Это самое мучительное.
* * *
Именно благодаря надежде Володька оставался в живых, когда с него пластами срезали мясо - на мать-их-роллы. Роллы! Тоже мне японцы выискались. Бекке против воли вспомнил бар на привокзальной площади. Как он называется? "ВЫ-СУШИ". Популярное в городе местечко.
В тонкие пластинки сырого мяса заворачивают вареный рис, пропитанный яблочным уксусом, в середку втыкают огурец или авокадо. Занят этим повар в заляпанном кровью переднике, пахнущий рыбой, с медицинской книжкой, купленной на рынке. Руки у него грязные, улыбка насмешливая. Бекке почувствовал приступ ненависти.
Сколько им задолжал Володька?
Килограмм? Два? Три?
Или - десять?
Он, видимо, приходил туда каждый день - топал пешком от Птицефабрики до Автовокзала, а это километра три через сосновую рощу и железнодорожные пути. В конце концов, Володька так ослабел, что вынужден был дожидаться "семерки", которая ходила раз в час и постоянно опаздывала. Однажды Бекке ехал по делам и увидел старого приятеля, бредущего по улице. Притормозил, открыл дверцу белой "японки". Давай подброшу, - сказал Бекке, - тебе куда? И отшатнулся, когда Володька поднял глаза.
Бекке тогда не спросил, почему друг неловко держит левую руку и не опирается спиной на сиденье. Спасибо, сказал тот. Очень выручил.
Не за что, сказал Бекке. Володя, ты болен? На тебе лица нет.
Володька слабо улыбнулся:
- Пока еще есть.
Тогда Бекке не понял, что означает эта фраза. Позже, когда с Маней случилось несчастье, и онкологи умыли руки, он понял. И пришел к бывшему другу. Володька сидел на продавленном диване и смотрел телевизор. Голубые тени от экрана ложились на изможденное лицо старика, только отдаленно напоминавшего старого Володьку.
Вместо слегка полноватого крепыша на Бекке смотрел скелет.
- Все очень просто, - сказал скелет. - Ты заключаешь договор. Твоя плоть в обмен на их помощь. Цену назначают они. Два килограмма… тридцать килограммов. Всегда по-разному. Понимаешь?
И еще скелет сказал:
- Не связывайся с ними.
Бекке объяснил, что другого выхода не видит. Иначе Маня… а это все, что у меня есть…
Скелет пожал плечами: да, это все что у тебя есть. Поэтому этим так легко с нами.
- Они называют себя "риэлторы", - сказал Володька. - Потому что занимаются недвижимостью. То есть, нами, людьми. Ха-ха. Понимаешь?
- Но… - Бекке помедлил. - Люди же - двигаются?
Скелет вздохнул.
- Это временно.
- А они?
Володька помедлил.
- А они… им что, они вечные.
* * *
"Допустим, двести килограммов мяса. Столько у тебя нет, поэтому ты берешь у них кредит - они называют это ипотекой. Какая ирония. Они помогут твоей жене, кому угодно, хоть господу богу, если тому понадобится воскресить сына. Для них нет неизлечимых. Расчет простой. Неужели тебе жалко сколько-то своей плоти ради спасения любимого человека? Нет? Вот видишь".