– Вы кого-то лишились, доктор? – спросила Ева. – Женщины… – догадалась она и опустила глаза. – Красивой и доброй… Господи, как мне жаль!
– Есть еще и "три"… – Рудин припомнил призрак капитана И. К. Германа, и словно пригрозил тот пальцем: мол, держи, господин Пилюля, рот на замке.
– …но, боюсь, третья история слишком невероятна, чтобы о ней можно было говорить вслух, – досказал он. Поправил клетчатый платок на шее, убедился, что револьвер – под рукой и легко вынимается из-за пояса. Этот жест уже вошел у него в привычку. Продолжил: – Ну а четыре – это святой Ипат, чтоб ему пусто стало. Вы, наверное, опять-таки осведомлены, насколько велика сила его влияния на людей. Ничем иным, кроме как телепатией, я не могу объяснить этот феномен. Вы знакомы с термином "телепатия"? Здесь речь не идет о, так сказать, "дословном" чтении мыслей, но я готов побиться об заклад, что Ипат распознает степень активности разных участков головного мозга и оказывает на них влияние, вызывая приливы той самой "благодати" или чего-то иного. Как это ему удается – ума не приложу… Но я был свидетелем, как безнадежно слепой человек после молитвы Ипата возомнил, будто на него снизошло прозрение. На самом деле Ипат "расшевелил" его зрительный центр, а образы сами собой всплыли из памяти. Позднее этот несчастный умер, царствие ему небесное… Вы понимаете, о чем я толкую?
Ева кивнула.
– В общих чертах – да, – сказала она. – Но вы говорили о сверхъестественном влиянии на одного человека. Я же видела, – Ева махнула рукой туда, где, по ее мнению, находился лагерь людоедов, – как ума лишились человек пятьдесят, а может, и больше. Одновременно!
О том, что и ей довелось ощутить прилив благодати, Ева умолчала. Из опаски, что доктор станет ее расспрашивать что да как. А она и так предостаточно рассказала ему о себе.
Рудин поглядел на Еву с уважением. Не то чтобы он раньше не уважал ее, но сейчас ему стало особенно отрадно оттого, что у него появилась такая проницательная союзница. "Нет, она не бюргерша, эта Ева Генриховна. Купеческая дочка?.. Быть может, хотя вряд ли. Уездная дворянка?.. Тоже маловероятно, – те не читают "Ниву". Боже! Неужели сюда занесло столичную аристократку? И как она до сих пор держится?.."
– Очевидно, святой Ипат пережил внутреннюю эволюцию, – продолжил развивать мысль Рудин. – Теперь Ипат – не тот хлюст, каким был в нашем Поселке. Черт! Надо было никого не слушать! Засадить его в яму и обследовать, как лабораторную крысу! Ох! Простите! – спохватился он. – Мне не следовало так говорить!.. А вы, сударыня, – настоящая леди! Клянусь честью!
– Вы, право, тоже – джентльмен, – Ева попыталась сменить тему. Ей так хотелось, чтобы доктор оставил в покое ее прошлое, и на то имелись веские причины. Хороша – баронесса Беккер! В яме сидела, готова была отдаться своему мучителю за глоток свободы, плелась за ним, что собачка на привязи. А нынче встретила первого приличного человека, и сейчас же сердце застучало в три раза быстрее. "Подстилка, а не баронесса!" – заключила она про себя.
– Встретились леди и джентльмен в пустыне на чужой планете… – мечтательно проговорила Ева (она довольно легко приняла марсианскую концепцию, чем в первый раз не на шутку удивила Рудина). – … сами – в обносках, сидят на камнях, но говорят друг другу "вы" и тужатся вести светскую беседу. Не хватает только лакея и чайного сервиза.
– Знаете ли, – улыбнулся Рудин, – чертовски приятно обращаться к другому человеку на "вы" и слышать вежливую речь в ответ. И беседу мы ведем отнюдь не светскую, а, скорее, научную. Или около того. Прошу вас, позвольте побыть хотя бы минуту снобом, а не грязным бродягой без рода и племени.
Он встал, обошел холм, проверил, не приближается ли кто.
– Мне кажется, что повернуть ситуацию вспять возможно… – вздохнул доктор, усаживаясь на прежнее место. – Все фрагменты мозаики лежат перед нашими глазами, надо только суметь составить правильную картину. Или хотя бы представить ее… Среди песков и черных скал – бесчисленные следы двух чужепланетных цивилизаций, Ева. Хозяев и тех, кто правил Марсом задолго до прихода богов-насекомых. Уйма технологических артефактов! Понять, Ева!.. Понять бы, для чего они и как работают…
– Вы полагаете, доктор, что эти… а-артефакты помогут нам вернуться… домой? На Землю?
– Ха! Я всем сердцем на то и уповаю, Ева. Вот, меня прогнали из Поселка. Теперь мой дом – пустошь. Но я иду, следую велению сердца и не опускаю рук. Я считаю, что наша с вами встреча – добрый знак. А интуиция редко обманывает меня. Думаю, главные марсианские безумцы спелись неспроста. Они что-то затевают. Без мохнатой лапы хозяев дело не обошлось, клянусь честью.
– Доктор, самое меньшее, чем я могу отблагодарить вас за спасение и доброту ко мне, – это рассказать о чем вы просите.
– Сделайте милость, сударыня. Поподробнее об этом Петруше…
Ей пришлось заново пережить каждое злоключение. Всё с самого начала: вот Петруша черным вороном нагрянул из пустоши; он убил всех людей в старом лагере, а ее утащил в свое логово. Вот – яма, а вот – она, страдает от затянувшейся молчанки и наивно лезет из кожи вон, стараясь найти общий язык с этим зверем в человеческом обличье. Вот – бежит навстречу синеве, а вот – бредет через пустошь. Вот – стоит на коленях и смотрит на сверкающее лезвие.
…Несколько раз Рудину приходилось прерывать Еву. Он брал бинокль, поднимался на холм и осматривал пустошь с плоской вершины. Но на рыжей равнине царила безмятежность. Даже пыль лежала гладкими и мягкими пластами, покорно ожидая первых порывов ветра, чтобы затем взлететь к облакам и еще выше. Людоеды не показывались. Походило на то, что они махнули рукой и удовлетворились пятью пудами мяса с капитанских костей.
– …Он – сумасшедший, да? – спросила Ева, закончив рассказ.
– Несомненно. Его не сдерживает мораль и социальные связи, он люто ненавидит людей. Он дошел до бреда со своим якобы сверхчувствительным обонянием! Затем, вы утверждаете, будто у него не растут усы и борода, а также отсутствует либидо. Я предполагаю, что Петруша страдает от серьезных гормональных нарушений. Быть может, его тело видоизменяется. Быть может, Петруша превращается в женщину, – да-да, не стоит скептически улыбаться, Ева, медицине такие случаи известны. Подобная метаморфоза – ну представьте себе! – могла нанести серьезный ущерб психическому здоровью. Отсюда и агрессивное поведение, и потеря способности адекватно мыслить. Впрочем, я смогу сказать наверняка, чем он болен, если только увижу Петрушу своими глазами…
– Упаси бог, доктор! – воскликнула Ева, ее губы задрожали. – Я буду молиться – если потребуется, день и ночь буду молиться! – чтобы вы никогда не повстречались. Он – ужасный человек. Поверьте мне, Павел! Он – демон! Он – само зло!
– Ну-у… – Рудин на секунду растерялся. – Ладно. Пусть будет по-вашему! – Доктор поднялся и подал руку Еве. – Однако нам пора в путь… Черт! Куда запропастился Шершень?!
…"Старик" догнал их часом позже. Рудин обнаружил, что запыхавшийся чужепланетник сжимает в зубах обрезок веревки.
– Пройдоха! – обрадовался доктор. – Никак раскопал что-то!
Шершень вынул веревку изо рта. Сплюнул, точь-в-точь как человек, и передал насквозь мокрый обрезок Рудину. У Евы потемнело в глазах: Шершень унюхал и притащил им ту самую веревку, которой были связаны ее запястья; баронесса вспомнила, что Петруша перерезал путы перед тем, как они спустились в подземное убежище.
– Шершень отыскал место, где Петруша хранил припасы, – мрачно проговорила Ева. Возвращаться к тайнику ей отчаянно не хотелось. Мало того что под светящимися стенами снились страшные сны, еще и Петруша мог нагрянуть, словно снег на голову. Доктор, кажется, способен постоять за себя и с ним быстрый, зубастый Шершень… Но Петруша – чудовище, трудно переоценить его нечеловеческие силы. Держаться бы подальше от его проклятых тайников!
– Вот оно что… – Рудин призадумался. – Ладно-ладно… Да ты, лобастый, – голова! – Он тронул чужепланетника за морщинистое плечо. – Пардон, но угостить нечем – сахарок закончился. И далеко, говоришь, это место?
– Тен… майл… – пролаял Шершень.
– Бормочет чего-то… – Рудин снял нашейный платок и протер им лицо. – А куда идти-то?
Шершень вытянул лапу, пошевелил когтистыми пальцами, дважды кашлянул.
Рудин посмотрел на Еву. Ева вздохнула и опустила глаза. Она уже догадывалась, что скажет доктор.
– У нас осталось немного воды – на три глотка; еда же закончилась совсем. Мы пойдем, посмотрим, чем богат этот изверг, ладно?
– Ладно… – нехотя согласилась Ева. – Надеюсь, вы метко стреляете, доктор.
– Будьте спокойны, Ева. Мы с Шершнем в обиду не дадим.
* * *
На лицо доктора падали белые отсветы. Рудин сидел, сложив ноги по-турецки, и завороженно наблюдал, как на гладкой стене возникают причудливые письмена и нечеловеческие фигуры древних властителей Марса. Ева пристроилась возле противоположной – обыкновенной стены, уткнулась подбородком в колени и не спускала с доктора глаз. Зловещая светящаяся стена её пугала. Шершень – и тот отказался спускаться в убежище. Но это, наверное, к лучшему: свой сахар он съел, пусть теперь держит нос по ветру.
– Удивительно! – Доктор, наконец, пришел в себя и вспомнил о баронессе. – Сколько ни смотрю, а не перестаю восхищаться!
– Осторожно, доктор, – проворчала Ева, – они навеивают страшные сны.
Доктор не поверил.
– В первый раз слышу! Уверяю – вы заблуждаетесь! – Он прикоснулся к светящейся поверхности. – В темноте эти плиты освещают путь, они согревают нас, когда мы нуждаемся в тепле. Они явно хотят что-то сообщить, – Рудин провел указательным пальцем вдоль плывущей строки. – Это что-то вроде скрижалей, наделенных… каким-то машинным сознанием, Ева. Если бы мы могли понять! Но Розеттский камень никем еще не обнаружен… Так и сидим, раскрыв рты. Смотрим в книгу, а видим, простите премного, – кукиш… В одно время я даже пробовал зарисовывать все эти иероглифы, фигуры, лики… Но вскоре убедился, что художник из меня – еще более убогий, чем писатель.
– Не стоит принижать свои способности, доктор, – улыбнулась Ева. – Ваш "Капитан Энчантикс" – недурственная вещь.
– Но не более того, – улыбнулся Рудин в ответ.
– Вы переборщили с морской терминологией, а должных пояснений нет. Иных минусов я не припоминаю.
– Да, вы правы. Редактора поленились поставить сноски. Впрочем… Неблагодарная это затея – валить все шишки на редакторов. В каком виде отнес издателю, в таком и опубликовали. Спасибо за замечание, Ева. Я бы хотел сказать: учту на будущее. Но стоит ли?
Ева подошла к доктору. Села рядом, прильнула к его плечу и прошептала, глядя на плывущие символы:
– В лагере Ипата творятся страшные вещи, Павел… Я помню, как люди писали весь этот бред… Своей кровью… Вы представляете, доктор? Ранили себя и писали!
Ева невольно поглядела на ладонь. Собственный укус заживал плохо, багровый рубец сочился.
Рудин развел руками. Он мог представить многое. Причем без особых затруднений. Молодой литератор как-никак.
– А вы случайно не знаете, доктор, что означает фраза "Кровь Кавказа пахнет нефтью"?
– Ума не приложу. Такое тоже было написано?
– Ага. А… – Она на долю секунды осеклась, затем продолжила: – А еще я видела целую гору черепов.
– Черепов?
– Да, их хранили в отдельной пещере. Там все стены были в кровавых каракулях… а черепа лежали на плите, похожей на алтарный камень.
Доктор задумался.
– Ладно… Святой Ипат подавляет волю людей, внушая ощущение религиозного экстаза. А как мыслят люди, Ева? Появился эрзац религии? Значит, необходимо додумать соответствующую атрибутику и обряды. Потому что мы привыкли, потому что мы не можем иначе. Ну, наш мозг так работает, и ничего с этим не поделаешь. Нам надо чтоб был храм с алтарем и иконостасом, чтоб причастие было и исповедь… Ну а поскольку Ипат увлек за собой только каннибалов – иные за ним не пошли, – и культ стал вырисовываться какой-то туземный. Гора черепов, говорите? Чем-то подобным промышляли индейцы Центральной Америки, насколько я помню. Добром для них это не завершилось.
– Какой ужас, доктор!
– Согласен. Когда человек теряет свое "я" и превращается в насекомое, – это всегда жутко, Ева. А когда таких "насекомых" – рой?.. – Рудин махнул рукой. – Что ж, давайте не будем о грустном. Сегодня переночуем здесь. Место это, кажется, тихое. Так что и завтра можем передохнуть… Нет? Боитесь?
Ева быстро кивнула.
– Ладно, – легко согласился доктор. – Утро вечера мудренее. Спите спокойно, Ева. Больше не будет кошмаров, обещаю.
7
…Непримечательный холмик ни с того ни с сего пришел в движение. Пласты грунта поползли к подножью, в поднявшейся пыли мелькнули сегментные щупальца и помятые бока. Металлические спруты вышли из оцепенения и принялись выбираться наружу.
Хлыстов отступил. Вынул из кармана револьвер, взвел курок, вопросительно поглядел на Ипата. Он был знаком с подобными тварями. Более того, Ванька Хлыст на своем опыте знал, что одолеть их очень трудно. А при помощи одного револьвера и в ближнем бою – подавно.
Тем временем две машины полностью освободились. Натужно гудя внутренними приводами, они двинулись навстречу двуногим пришельцам. Хлыстов тихонько присвистнул: бочкообразные корпуса "железяк" были покорежены – точно под паровым молотом побывали, листовая броня то там, то здесь держалась на честном слове, некоторые щупальца стали существенно короче и оканчивались пучками оплавленных проводов. Казалось, будто "железяки" вышли из суровой передряги инвалидами… после чего зарылись в землю до поры до времени.
Святой Ипат без колебаний приблизился к машинам. Послышался скрежет, – изуродованные корпуса раскрылись, словно цветочные бутоны, броня "железяк" разошлась лепестками. Хлыстов увидел переплетение металлических внутренностей: какие-то ажурные сети, проволочные спирали и прочую ни на что не похожую дрянь. Монах доверительно положил ладони на оголенные потроха. Обе машины что-то быстро забормотали. Хлыстов старательно напрягал слух, но так ничего и не разобрал. В этой бесконечной скороговорке не было ни отдельных фраз, ни отдельных слов: просто непрерывный поток не очень приятных для человеческого уха скрипящих звуков.
Хлыстов немного расслабился. Оказалось, что Вершитель, засевший внутри Ипата, решил перемолвиться словечком со старыми приятелями. Сейчас монах обменяется с "железяками" любезностями, а потом придумает, как добраться до пещеры хозяев, из-за которой весь этот сыр-бор. Сам Хлыстов совершенно не помнил, как он спускался вниз (туда-то его доставили на "летуне"), возможно, что сдуру – по отвесной стене обрыва…
Над ними возвышалась пирамидальная гора, – одна из многих в гряде. Четыре склона устремлялись под одинаковым углом к скрытой за грязно-желтыми облаками вершине. Казалось бы, их ожидает долгий, однако вполне осуществимый подъем. Но вот незадача – ближайший склон был срезан, словно кусок торта. Теперь там была отвесная стена, и не сразу можно найти на ней червоточинку пещеры.
Вскоре бормотание металлических спрутов оборвалось. Ипат поднял руки, металлические "бутоны" тут же захлопнулись. Машины приподнялись на напряженных щупальцах, а затем рванулись, словно наперегонки, вперед, к горе. Уверенно встали на гладкий базальтовый откос и легко полезли вверх.
Ипат решил поесть. Он присел на камень, вынул из котомки флягу и кусок копченого мяса. Хлыстов какое-то время наблюдал, как "железки" одолевают подъем: они уже достигли отвесной стены и теперь карабкались, будто муравьи по стволу дерева. Разве что медленней.
Глухо застонало, перед тем как развалиться на две мертвые половины, плененное благодатью существо. Оно было последним: его сородичи полегли один за другим на подходе к цели. Хлыстов подошел, рассмотрел влажно блестящий срез, пихнул ногой покрытый зеленой шерстью круп. Подумал, что стоило бы снять с него шкуру. В иной ситуации Ванька Хлыст так бы и поступил – вещица-то была знатной на вид. Авось в хозяйстве бы пригодилась; например, застелить пол в пещерке или укутаться в мороз… Только зачем ему думать о хозяйстве? Святой Ипат сказал, что он может позабыть о мирском и суетном.
А может… Взять да пристрелить сидящее к нему спиной чудовище в человеческой обертке? Шутки ради, а? Слишком уж неравное партнерство посулил святой Ипат. И пусть кесарево останется с кесарем, он же пойдет своей дорогой, – такой же свободный и беспечный, как перекати-поле.
"Паучок" – против. "Паучок" даже прикоснуться не позволяет к револьверу. "Паучок" возится, угрожает. "Паучок" – теперь он сам и даже больше. Захочет – и остановит ток крови, захочет – смотает нервы в клубок.
Святой Ипат подавился мясом. Постучал в грудь кулаком, выкашлял недостаточно пережеванный кусок в сторону.
Проволочка выводила Хлыстова из себя. Он скрипел зубами в насекомьей своей ярости и пинал песок. Монах тоже без причины передергивал плечами да заламывал худые руки. Похоже, и Вершитель заставлял страдать человеческое "тулово" нервами в ожидании неминуемого. Ипат даже вскочил с камня, когда одна из машин все-таки не удержалась на отвесной стене: лидирующая в необъявленной гонке "железяка" свалилась под стену и взорвалась, засеяв склон белыми искрами. Вторая же неотступно карабкалась, ей оставалось преодолеть половину пути…
Хлыстов сунул руку под рубаху, втянул живот и, ощущая легкую брезгливость, прощупал у себя под ребрами. Да, на месте печенки – нечто шишковатое и пульсирующее. А вместо селезенки – вообще что-то непонятное. Точно моток проволоки, да еще выпирает сквозь туго натянутую кожу, будто опухоль.
…Упорная машина добралась до пещеры. Втянула себя в черноту входа, скрылась с глаз. Монах спрыгнул с камня, глухо заворчал, выгибаясь всем телом. Хлыстов тоже почувствовал тревожную маету: "паучок" был готов пустить своего носителя в пляс; столь сильным оказалось нетерпение, обуявшее его.
Привычные звуки Ржавого мира – стон ветра, шорох песка и пощелкивание мелких камешков – заглушил надсадный рев. Хлыстов присел и втянул голову в плечи: внутри него включился рефлекс, приобретенный в то давнее время, когда он жил в рабочем лагере хозяев. Захотелось нырнуть за ближайший камень, растянуться на земле, зарыть голову в пыль…