И тут произошло то, к чему ни рогаточник, ни, тем более, наблюдающий со стороны человек не были готовы. Вода внезапно вздохнула, обмакнула берег плеском волны и рассеклась надвое. Отблески брызг резанули по глазам. Фонтан лохматым цветком взлетел вверх и развалился, окатив собой дребезжащую заводь. Вырвавшееся на поверхность чудовище разъяло огромные челюсти и жадно вцепилось в рогаточника. Непрерывно подкидывая верхнюю ударную часть пасти и как крюками вбивая, подтаскивая упирающееся, визжащее существо острыми передними зубами себе внутрь.
Кривоногие птицы сорвались, костеря водяное чудище и быстро, и шумно захлопали крыльями, и поднялись в воздух, затерявшись в соседних заводях.
Лес кричал, пугал, не договаривал, врал, не до слышал, дрожа на звенящей струне отчаяния. Ленивая вода ходила ходуном. Задние ноги рогаточника судорожно подергивались волочась по песку. Кольца толстого чешуйчатого тела пугающе блестели. Узловатые, перекрученные вены вздулись от напряжения и влажно отблескивали, стаскивая рогаточника в чавкающую слякоть. Брызги красных капель запятнали траву.
Бедное животное дергалось от боли. Тяжелая челюсть с кривыми зубами расслаблялась только затем, чтобы перехватить добычу чуть дальше и сжаться вновь. Вырваться нечего было и думать.
Это не было поединком. Это было убийством первой степени. Запланированной трапезой. Схваткой упирающейся беспомощности с лазутчиком смерти, хитрым и опытным убийцей.
Тот, которого почти уже не стало. Не было. Будто и не жил он совсем. Один кургузый хвост. Хотелось собрать все свои силы и вырваться, но ноги отнялись от страха, и зубы чудовища застряли в мягких тканях, как зубья китобойного гарпуна. Тот кто засасывал рогаточника, мог зваться как угодно, но Парс назвал его кайманом. Дрожь пробежала по позвоночнику рогаточника. Кайман шумно выдохнул, переводя дух и вместе с воздухом на песок вылетели осколки, обломки палаше образных рогов. И вопрос: "Почему он позволил с собой это сделать", уже не относился к тому, кто поместился внутри другого существа.
Разогревая и смазывая слюной шерстинки похолодевшей от страха пищи. Всю в ранах и продавчиках, подвигая и пошевеливая по пищеводу в нужном внутриутробном направлении. В едкое озеро желудочного сока. Хрустя костями, корежа ребра и не позволяя дышать и жить. Он начинал растворяться в нем, разжижаться, перевариваться.
Парс осознал это с ужасающей практичностью миропонимания и неподдающегося осуждению звериного удобства.
Фактически он становился кайманом и там, где был рогаточник, уже никого не было. Совсем никого. И когда рогаточник был окончательно проглочен, раздувшийся кайман подобрел и даже стал флегматичным. Ему и хотелось то всего с кем-то поделиться своей радостью. Ведь в принципе он был симпатяга. Светящиеся наросты, служащие для привлечения внимания оттеняли изумрудно-зеленые полосы вдоль всего туловища. Тело рептилии тяжело вихляя перегнулось, когда кайман повернул бархатно-черную голову и посмотрел на человека. Сверкающий как кусок графита мертвенно-черный зрачок прожег Парса насквозь. И тяжелым булыжником все опустилось вниз его живота, придавив десантника к земле. Хвост каймана шумно ударил по воде, а морда начала подниматься в его сторону. У рептилии был гипнотический по простоте помыслов и недоказуемости его вины взгляд. С того момента как их глаза встретились они уже намного больше понимали друг о друге. Ведь в аду нет ненависти. Кто-то все равно рано или поздно тебя убьет, а тот, кто пожалеет-навсегда украдет твою душу. И это были уже не они, те прежние. И оба их туловища готовы были успеть доказать это. Напряжение нарастало. Взгляд отекающей "субмарины" засасывал. Без шансов. Основательно. Морозящим кристаллом распирая головной мозг. Это было так изощренно жестоко и маетно, что Парс первым кинулся на рептилию, тренируясь умирать.
С пониманием того, кто перед ним, что не стоит друг-другу мозолить глаза и продемонстрировав легкость и силу своих движений, кайман плюхнулся в помутневшую воду и быстро, черно-зеленым штрих-пунктиром ушел на дно, в тень под деревья.
Уступил.
Лес оставался молчалив и как бы подавлен сотнями подстегивающих опасений. Парс охлопал пыль с одежды ощущая за собой некую победу. Долина зеленым клином глубоко уходила под туманные пики гор. Скалы впереди меркли в дымчатом фиолетовом сумраке. Больше не скрываясь он, широко шагая, пошел обратно к лагерю, то чего-то чувствуя, перепроверяя некую обиду и загоняя себя темпом.
Это лес. Он так живет и подругому не будет. Просто придя к этой мысли, Парс приучил себя к другой, не менее важной. Пока здешний кайман мокрый - порох следует держать сухим.
И никак иначе через этот лес не пробраться.
Вечерело. Этот день, насыщенный как сироп, утекал за высокий горный кряж. Сумерки улеглись, загустели, затопляя собой неоглядный лес. И когда местное светило уже совсем осело за горизонт - резко пришла ночь.
- Ты скоро там или нам прилечь и подождать?
- Жрать хотелось так, что кора на деревьях казалась медовым пряником и каждый понимал нетерпение Иллари.
Кроны деревьев плотно запечатали поляну на которой устроились на ночлег звездные десантники. Они дважды слышали в небе далекий шум турбины и приняли решение огня не разводить.
Одежду, еще до вылазки Парса, отжали и затем высушили на себе, уже не снимая, но от долгого блуждания по лесу форма зазеленела и могла завтра демаскировать на каменистых участках и малотравье. Натруженные забитые ноги гудели. И троица, поменяв носки на свежие и сухие, расшнуровала горные ботинки и оставила их просушиваться на ночном ветерке.
- Буду признателен если вы приготовите столовые приборы, фарфор и серебро.
- Твоя медлительность когда-нибудь тебя покарает, - и Парс вместе с Иллари, не без умысла, одновременно вынули десантные ножи. Вышло на раз.
В глазах Рона мелькнули насмешливые огоньки. Он потянул за тесьму стягивающую верх, расправил складки ткани на мягкой горловине походного ранца и выудил оттуда абсолютно одинаковые банки консервов. Вдоль окантовки закаточного шва отрезком проходила едва заметная щель с нанесенной красной и синей полоской в разные стороны. Посередине торчало термо кольцо. Рон подхватил две банки и бросил товарищам. Десантники, сторожившие каждое его движение, отогнули жестяные колечки и оттянули до конца красного ограничителя. Хорошенько надавив сверху, передвинули съемник крышки и внутри цилиндрических чашек горячо забулькало и оттуда повалил ароматный пар.
Ели с ножей, так и не добравшись до ложек. Иллари досталась консервированная колбаса с лапшой, густо сдобренной томатной приправой. Обильно попадающиеся куски тушеного мяса здорово подняли настроение Парса. Только вот каша, похожая на пшенную, но не она, неприятно сластила. Рон уминал горячего омара под майонезом. Отполивинев банку, он достал еще три нераспакованных цилиндра, только чуть поуже первых. Сдвинул термо кольцо, теперь к синему ограничителю, и раздал товарищам.
Вкусный, как родниковая вода, охлажденный тонизирующий напиток, приятной кислинкой освежал рот. Мысли невольно вертелись вокруг убитого снайпера, которому они были обязаны столь замечательным ужином, как, заодно, и обедом. Почти минуту никто ничего не говорил, сыто ленясь и гармонизируя свое отношение с окружающим миром. Все обратились вслух. Прошумел в листьях свежий ветерок, пронесся и затих. Сонное оцепенение птиц заставляло звуки редеть и теряться. Никто не покушался на их тихую, запрятанную посреди бескрайнего океана лесов, гавань.
Минута раскрепощенного удовольствия делает слабыми даже умеющих убивать.
- Как по - вашему, для чего он держал рекогносциратор при себе. Я с трудом могу представить что снайпер, всякий раз, доставал из тайника граненую дробинку, чтобы незаплутать, - поделился своими соображениями Иллари, доставая складную саперную лопату и вгоняя ее в землю.
- А ведь верно, - поддержал его Парс, складывая в образовавшуюся ямку опустевшие банки. - Он же в этих лесах ориентируется с завязанными глазами, иначе какой из него следопыт и охотник за головами. Экипирован он был по высшему разряду, значит и повадки у него серьезные.
- Как у того каймана с которым ты в переглядки играл, - напомнил Рон, ложа на место надрезанный дерн и притаптывая его ногой.
- Чего не видел-не скажу, а только встречал я таких матерых, - обстукивая лопату о ствол дерева и поигрывая черенком высказался Иллари:-Подстрелит человека, грамотно, с болевыми ощущениями. Но так, чтобы двигаться мог. Надежду оставит и ждет, когда он из сил выбьется, ни идти, ни ползти не может. Выждет до немощной слабости и насядет, прижимая холодный ствол пистолета к виску, и редкий не сломается. В это момент он свою карту с подсветкой и сунет. Человек ее и не порвет, и кровью не заляпает, а куда и зачем шел - покажет, если жить захочет. Выбьет признание такой скорохват и хоть к стенке того раненого.
Они давно, все трое, перешагнули через препятствие смерти, как через вынужденную меру профессии. Единственно возможную цену существования их дела. Но рассуждение о том, какого негодяя он Рон прикончил, казалось ему чрезмерно дешевым способом само убаюкивания.
- Вы, как две поддакивающие девственницы, объявившие свой душевный покой священным, лакируете собственное беспокойство стандартным набором затасканных баек.
Граненая дробинка лежала, зажатая в складках его ладони, на рубцеватых линиях жизни и смерти. На их пересечении. Придавив перекресток судьбы своими отшлифованными зеркальцами, отражающими любопытство всякого заглянувшего в них, но не в свою суть. Ведь то, что у тебя внутри станет однажды важнее любых знамений.
Товарищи немного обиделись и примолкли.
Сумрак отчуждал людей друг от друга. Ощущая за собой вину, Рон перевел тему разговора на откровенный стеб. Поелозив и забравшись в спальный мешок он игриво обратился к Парсу:
- Если снова будешь ко мне жаться во сне, я тебя отшлепаю, так и знай.
- Может мне не стоит этого делать? - Подхватив шутку товарища, испуганно ответил Парс.
- Ты просто разобьешь мне сердце.
- В таких делах я бываю чуточку горяч и неукротим.
- Тогда давай затушим костер наших чувств и останемся только друзьями.
Они ночевали на разных концах поляны, метра за четыре друг от друга. Первым в эту ночь заступил на дежурство Иллари. Когда им придется убивать намного чаще и безумнее, эти невинные шалости отойдут на второй план. А сейчас десантники резвились, не беспричинно радуясь жизни и чуточку самую сумашествовали. В свое удовольствие.
Чтобы уберечь тело Крейга от ночной росы, его накрыли отталкивающим воду тентом из акваскутумной ткани. Можно было просто перевернуть планирующие носилки телом вниз, но это выглядело бы как то не так.
Вы понимаете…
У охотника и солдата не бывает полноценного сна, поэтому постель должна способствовать максимально быстрому восстановлению сил. В их спальных мешках использовался смесевой материал нового поколения, не рвущийся и не секущийся, но при этом дышащий и теплый. Только что не живой.
Совсем в духе выдавшихся на их долю испытаний.
Кроме диспетчерской башни аэродром не имел высоких построек - сразу приучая к небу. Колонна из шести грузовиков "Бингоргов" миновала турникет и пересекла раздвинутые ворота военно-воздушной базы "Форавец". Луч прожектора стеганул по провисшему качающемуся брезенту, пластинам лобовых стекол и узким, точно с прищуром, щелям фар под колпаками светомаскировки. Все ангары, терминалы, административные сооружения располагались с юга на север, у края взлетно посадочной полосы и охранялись пулеметными вышками. Фартук аэродрома был буквально залит светом. Пунктир стремительно проносящихся зеленых огней отмечал рулежные дорожки и взлетную полосу. Колонна "Бингоргов" обогнула цистерны заправщиков. Поравнялась со стоянкой пожарных и патрульных машин, и снизив скорость стала поворачивать влево, словно продираясь сквозь пульсирующий рев авиационных двигателей. Прожекторы вдоль взлетной полосы горели ярко. Двойка истребителей "Супр" легко оторвалась от бетона взлетной полосы в горячем, плещущемся реве турбин. Красное свечение сопл по обе стороны V - образного хвоста сузилось и заострилось. Истребители "Супр" легко меняли свои очертания, изменив конфигурацию крыльев и, пробивая звуковой барьер, испарялись в ночи.
Справа и слева маячили застывшие крылатые силуэты, пестрели эмблемы на скошенных хвостах. Огромные тела металлических обшивок межконтинентальных бомбардировщиков сверкали в лучах ломающихся на фюзеляжах прожекторов. Остракизм молчащего, неподвижного, сверкающего железа восхищал и завораживал раз за разом. Грузовики доехали до ангара. Гудронированная бетонная площадка холодного пола была покрыта масляными пятнами. Высоко вверх взмыли арки стальных балок. Гофрированные стены ангара, отливающие марганцевым фиолетом были так велики и обширны, что напоминали крытый стадион, от которого отхватили примерно половину его длины. В нем все казалось мелким и незначительным. На фоне крупного, грандиозного объекта никакой предмет не выглядит привлекательней и как его не поставь, не расположи, кажется временным, если не брошенным вовсе. Будь то ящики с длинными тонкими ракетами "Тиран", вокруг которых суетилась техническая обслуга. Или разукомплектованный под лопастной фенестрон и полуразобранные вертолетные двигатели и редукторы к ним, похожие на черепа динозавров.
Коренастый и черноволосый эскадр-капер перегородил движение колонне "Бингоргов", подавая сигнал остановиться. Подойдя к головной машине он вскочил на подножку и отсалютовав обратился к пехот-командеру Самородову:
- По боевому расписанию вблизи взлетно-посадочной полосы передвижения на автотранспорте, в колонне и раздельно, строжайше запрещены. Дальше вам придется следовать пешим строем.
Пехот-командер отдал приказ и команда "К машинам!" эхом пронеслась в конец колонны.
Сухие и крепкие, налитые силой, егеря "коммандос" походным строем вышли с другого конца ангара. Самородов гордился своими ребятами, его резкие черты лица в свете направленных лучей казались еще более строгими. Оттопыренные карманы на рукавах и ляжках усиливали впечатление от и без того отменно развитой мускулатуры бравых ребят. Любой из них не останавливаясь, вот так мог прошагать сутки и более. За них он не волновался и не переживал, потому что был уверен в каждом.
Полное разрушение тела, вот с чем он никак не мог примериться и свыкнуться. Смерть Драккера безальтернативна. Одинокий волк, он всегда расчитывал на собственные силы. И к Боговспоможению относился не как к чуду, а скорее как к курьезу. Тайная насмешка над промыслом Господа сыграла с ним коварную шутку и наказала окончательной смертью. Валерий Самородов осветил себя крестом рассекающим.
"И тот кто верует, после смерти воскреснет вновь…"
Драккер предпочитал быть неуступчиво живучим в этой своей жизни. И, кто знает, молился ли он когда? Кто- нибудь заставал его за этим богоугодным занятием? Драккер был всегда такой нелюдимый, точно чурался людей, сторонясь их.
Мог ли Самородов назвать его своим другом? Не более чем любой другой, с кем тот вобще не гнушался поговорить. Он был лесным человеком. Смолокуры и подсочники нанимали его для охраны угодий от дикого зверя и непрошенных гостей. При вырубке леса и отсыпке дорог, установке буровых вышек и прокладке нефтепроводов он был одним из лучших охотников и сторожей. Его не побаивались а боялись. И одного упоминания имени Драккера вполне хватало, чтобы приструнить искателей легкой наживы на чужих нефтеносных месторождениях. В силу все той же замкнутости никто не знал насколько Драккер чист наруку. И если кого-то обнаруживали с дыркой от пули погибшим впервые, а такое, время от времени, случалось. Или перепогибшим, что случалось значительно чаще, после таинства Боговспоможения, находились охотники и бездоказательно пеняли на Драккера. Но, ни в коем случае, не в лицо ему, а только за глаза.
Человек боязлив и привыкает к телу в котором живет и развивается. Привычка - внешняя реакция на субъективность человека, а страх смерти - основная составляющая его приспособляемости к окружающей агрессии мира. Даже обвыкание к смене пола не проходит столь болезненно, как порой нежданное перерождение в теле старика или старухи. После того как ты жил, рос много лет и погиб в теле юноши обретая немощность и малоподвижность измученного артритом и подагрой тела. Ведь замена никогда не кажется равноценной. Это ли не наказание?
Валерий Самородов задумался. Немало объявится таких, кто порадуется окончательной смерти Драккера. Он попытался припомнить как же Драккер любил говорить. Пехот-командер приложил указательный палец к ямочке на виске: "Между нами контракт и пока я не положу последнего положенного по этому контракту…" - Именно так он и говорил: "положу положенного", "… не возьмусь за новое дело". Одиночка во всем, он считал, что никому нельзя доверять и не следует ни к кому привязываться. Всегда только с самим собой и не надеясь ни на кого другого. Потому что цель-случайная постоянная. И завтра твоей мишенью может стать любой, даже твой лучший друг. И к этому нужно быть готовым всегда.
Востребованным и работоспособным.
Быть в расчете со всеми на вчерашний день, кто завтра может превратиться в новую мишень. Он был тем-кем был, и от него остались одни воспоминания.
Не самое тривиальное что может оставить о себе фанатик.
Егеря, в коричнево-зеленой униформе нестройно двигались, шурша и постукивая по бетону. Этот звук не был похож на рев решительно взлетающих боевых машин. Ему не хватало обрывающего рубежа, за которым бы заканчивалось человеческое отношение и начиналась всеядность.
В ослепительном свете прожекторов "Хойверги" выглядели просто огромными. Гигантские фюзеляжи военно-транспортных вертолетов едва умещались на оборудованных вертолетных площадках. Размах лопастей, двух композитивных несущих винтов, как вековые кроны, накрывал собой металлизированные авиадесантные корабли. Хвосты трех обещанных Роззелом "Хойвергов" как расплющенные, необычайного размера, акульи плавники смотрели в сторону "гриба" диспетчерской башни. Аппарели "Хойвергов" были опущены подобно пролетам трех параллельно построенных мостов. Снизу по ступенчатым скатам ловко взбирались егеря" коммандос", растворяясь в чреве военно-транспортных вертолетов.
Загодя стремиться к малому, означало не заложить в результат значительной форы. Прямое содействие, вплоть до неукоснительного подчинения являлось лучшей помощью в розыске высадившегося вражеского десанта. Не понимания а повиновения искал Валерий Самородов в каждом, кто вольно или невольно оказывался на пути его егерей. Количество неразгаданных тайн начинало нервировать, но экипировка, выправка и общий воинский вид "коммандос" внушал пехот-командеру непоколебимую уверенность в своих ребятах. Они умели так много, что беглецы должны были быть дьявольски находчивыми, чтобы упорхнуть из расставленных на них силков.
Крепкий, сухопарый и прямой, точно натянутая пружина, Валерий Самородов надежным хватом подтянулся к горбатой морде вертолета и развивая наметившуюся трещину распахнул, похожую на оттопыренные жабры, дверь кабины пилотов.