Загадочным образом проваливаются во времени члены питерского клуба реконструкторов и попадают в XVI век, во времена опричнины и Ивана Грозного.
Начинается война с Ливонским орденом, в которую вступают и силы Извечного Зла, - а людям еще нужно научиться выживать в этом новом мире, или попытаться отыскать путь домой...
Содержание:
Глава первая. Горят ли рукописи? 1
Глава вторая. Англичанин и магическая книга 4
Глава третья. Последний ландмаршал 9
Глава четвертая. Поручение 14
Глава пятая. Соледад Милагроса 20
Глава шестая. По дороге в Феллин 23
Глава седьмая. Похищение 28
Глава восьмая. Евдокия 33
Глава девятая. Королевский гороскоп 40
Глава десятая. Голодранцы под замком Вайсенштейн 43
Глава одиннадцатая. Превращение баржи 45
Глава двенадцатая. Ауто-да-фе 51
Заключение 55
Глоссарий 56
Дарья Иволгина
Проклятая книга
Глава первая. Горят ли рукописи?
В ремя было круглым. Время начиналось ранней осенью, когда первая седина чуть трогала листья, и внезапно в душе расцветало странное чувство: в нем было и щемящее сожаление по ушедшему лету, и таинственный восторг перед надвигающейся парчовой роскошью осени. Начало времени называлось "бабьим летом", и оно бывало молодым или старым, в зависимости от наступления этих волшебных скоротечных дней.
Затем, неуклонно двигаясь к Покрову, время наливалось зрелым золотом. К наступлению злых осенних ветров, обнажающих ветви и стучащих ставнями, в доме делалось все уютнее, все больше хотелось затвориться там и не высовываться - зарыться в теплую нору на всю зиму.
И просидеть там до мокрой затяжной весны…
- Странно, - сказала Наталья Фирсова, теперь Флорова, - я даже не помню, сколько мне лет!
- Ничего удивительного, - отозвался ее старый друг Вадим Вершков. - Женщина не должна помнить такие вещи.
- Все куртуазничаешь! - Она вздохнула и приблизила к лицу полированное зеркало, в котором могла разглядеть себя лишь смутно, как сквозь дымку.
Давно ушли те времена, когда к ее услугам были косметические салоны града Питера. Впрочем, Наталья никогда их не посещала. Ну что это такое - "Салон красоты "Афродита"", размещенный в какой-то подозрительной подворотне, в полуподвальном помещении! Какая там может быть "Афродита"? Разве что из тех, что с известной целью бродит по улице. Так думала Наташа Фирсова, студентка филологического факультета, она же - темный эльф, и скептически поджимала губы. Она была молода и не нуждалась ни в каких ухищрениях, чтобы выглядеть привлекательной.
К тому же, ни один салон не понимает, что такое "темный эльф" и как он (то есть, в нашем случае - она) должен выглядеть.
Сколько же лет прошло с тех пор, как Наталью с двумя друзьями (по слухам, почти весь полигон, несколько команд ролевиков, выехавших на природу помахать мечами и побыть воинами, целительницами, преданными женами и суровыми правителями!) забросило в хмурые времена Иоанна Грозного? Уже и дети начали подрастать…
Детей было трое. Один - у Натальи. Мальчик. Назвали его Иваном - Ванечкой, но дома именовали домашним прозвищем "Забелка", потому что удался он у Натальи-галки беленьким, как сметана. Дитенок родился хилый; поначалу думали, что не выживет.
Наталья даже поверить не могла, что такое спокойно обсуждается! Как это - не выживет? Нет, она, конечно, слышала разные ужасные вещи про детей, которые умирают во младенчестве и при родах. Рассказывали ей подруги (любительницы смаковать жуткие истории про выкидыши, бесчувствие врачей и прочие гинекологические страсти), например, как крестили в роддоме новорожденных. Пришел батюшка - простой и старенький. Вынесли ему пять кульков, перевязанных бантами разного цвета. Размотали кульки, обнаружили там дрыгающихся младенцев. Только начал крестить - один ребеночек посинел и давай помирать. Потащили младенца в реанимацию. Прочих покрестили, но батюшка не уходит, ждет. Чего ждет?
Посидел-посидел, встал, прокрался к реанимации. Там мамаша бегает, лицо белое, по щекам скачут пятна, с ног падают тапочки. Увидела священника, дико заморгала - что за странное явление!
- Ну что, докрещивать-то будем? - спросил батюшка невозмутимо.
- Будем, - пролепетала мамаша.
- Вот и хорошо, - спокойно сказал батюшка, - а то как помрет - и отпевать нельзя будет…
Этот случай Наталья не раз потом вспоминала. Поначалу - как свидетельство бесчувствия служителя Церкви. Мало того, что врачи так относятся - так еще и поп подлил масла в огонь! Никакой деликатности, никакого такта! Женщина и без того на взводе, а он - "помрет, помрет…"
Впоследствии, прожив с Флором не один год, Наталья начала менять свое мнение. Близнецы, Флор и Лавр, дети новгородского разбойника, а ныне - один купец, другой монах, - приютили "приключенцев", попавших из неуютного, ядерного века в век железный, век кровавый, но почему-то куда более уютный. Если бы не близнецы, плохо бы пришлось ребятам. Во всяком случае, куда более тяжко.
Наталья обвенчалась с Флором через два года после начала их знакомства. Сперва ей требовалось убедиться в том, что после всех приключений - в жизни женщины, в принципе, совершенно лишних! - она не беременна от какого-нибудь ненужного человека. Вроде палача, который ее изнасиловал, когда она находилась в застенке по ложному обвинению в колдовстве. И не больна какой-нибудь гадостью.
Но все обошлось, раны - и телесные, и душевные - зажили, и Наталья Фирсова сделалась Флоровой. А затем на свет появился Иоанн Забелка, мальчик Ванечка - государь-батюшка в локоть длиною, плаксивый и диатезный.
Вспомнился тот попик в роддоме, так спокойно и трезво относившийся к возможной смерти младенца. Совсем иначе подумала о нем Наталья. И все равно, ужасной несправедливостью ей все это казалось. Столько трудов - девять месяцев носи во чреве, когда тебя тошнит и никак не лечь поудобнее, чтобы заснуть послаще! Потом рожай - не очень-то это приятное занятие, хотя (как оказалось) вовсе не такое кошмарное, как живописали "опытные приятельницы". И все напрасно? Нет уж!
Наталья не спала ночами. Пыталась кормить грудью. Это получалось у нее плохо, молока не было. Мальчишка заходился ревом днем и ночью. Но пока не помирал - и на том спасибо.
К счастью, спустя две недели после Натальи родила Настасья Вершкова-Глебова.
Настасья, дочь боярская, была полной противоположностью "темному эльфу". Во-первых и в-главных, она была "местная". То есть родилась и выросла при Иоанне Грозном. Ее родители погибли, неправедно обвиненные в изготовлении фальшивых монет, и Настасья осталась на попечении брата-подростка, который счел за лучшее выдать ее замуж. После всех перенесенных ими испытаний мальчик - глава семьи Глебовых - не стал противиться желаниям сестры и отдал ее за того, кого она сама полюбила всей душой. За Вадима Вершкова.
Вадим был давним приятелем Натальи и одно время даже пытался за ней ухаживать. Но как обыкновенному, пусть даже очень привлекательному и начитанному молодому человеку, завоевать сердце "темного эльфа", никем не понятого, израненного, страдающего и, в принципе, неприспособленного для жизни среди людей? Правильный ответ: никак. То-то же. Никак.
И Вадим смирился. Они стали "просто друзьями", о чем никогда не пожалели. И когда в жизнь Вадима вошла Настасья, ему не пришлось переживать тяжелых минут расставания с ненужной женщиной - ради той, единственной.
Это был брак по любви. В приданое Настасье достался большой дом. Ее брат Севастьян жил пока там же. Он собирался вскоре отправиться к царю на Москву и поступить на военную службу, поэтому и решил новгородские хоромы оставить зятю с сестрой. Севастьяну оставалось всего несколько лет до возраста юношеского, когда он сможет взять в руки оружие и занять свое место в рядах воинства государева.
Настасья родила дочку - Анну. Этот младенец, розовый и толстый, не плакал и не жаловался, он непрерывно улыбался беззубым ртом и иногда забавно чмокал. Молока у Вершковой-Глебовой было через край, поэтому она решила помочь Наталье. Ваня сразу начал спать по ночам и сделался более пухленьким.
В этих заботах проходили дни. А время все вертелось по кругу, и когда вернулась осень, Наталья вдруг обнаружила, что Ванечка уже кушает кашку с ложечки, и что-то впервые звякнуло о край посуды… Зуб! Начали резаться зубки!
Через осень Настасья подарила мужу вторую дочь - Елизавету. Вторая девочка была точной копией первой. Вадим Вершков приобрел важный и вместе с тем несколько растерянный вид, что ужасно забавляло его друзей. Они уверяли, что это - характерное выражение лица отца нескольких дочерей.
- Погоди, когда их будет семь, - сказал Сергей Харузин, "лесной эльф", "побратим" Наташи Фирсовой. - Тогда ты сможешь играть с ними в увлекательную игру "семь разумных дев".
- Ну тебя! - отмахивался Вадим. - Что за комиссия, Создатель!
- …Быть взрослой дочери отцом, - заключил Харузин. - Да они еще не выросли. Что ты заранее огорчаешься? Сейчас - не времена Фамусова. Выдашь их за кого повыгодней, они и не пикнут. Будешь в пятьдесят лет толстый, солидный, породнишься с каким-нибудь важным купчиной… И пусть купеческие сыновья твоих дочерей воспитывают и их капризы удовлетворяют.
- У них Домострой, - сказал Вадим. - Здесь капризы не удовлетворяют. Здесь, по идее, не капризничают…
- Это по идее, - сказал Харузин. - А на самом деле - очень даже. Человеческая натура всегда найдет себе лазейку.
- Умеешь ты утешить, Харузин, - сказал Вершков. - А еще лесной эльф!
- Мы, лесные эльфы, - сказал Харузин, - никогда не отличались политкорректностью. Если мы видим отца двух дочерей, мы так и говорим: "вот, мол, папаша двух дочек - у него будет интересная жизнь".
- Просто ты завидуешь, - надулся Вершков.
- Может, и завидую, - легко вздохнул Харузин. - Настасья замечательная и малышки твои вырастут хорошенькие. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость?
Они были молоды и смеялись над возможностью постареть. Но время, обманчиво вертевшееся в кругу, незаметно смещалось вперед. Поначалу это было заметно только по детям. Вот они начали ходить… разговаривать… Вот у Анны выпал первый молочный зубик…
Настасья глядела на жизнь безмятежно, немного сонно. Ее всегда окружало облако почти неземного покоя. Любой человек, оказавшийся в "поле притяжения" Настасьи, как будто погружался в блаженную тишину.
А вот Наташа Фирсова была другой. Резкой, решительной, дерзкой. Кое-какие глупости, мучившие ее в пору ранней юности, она выбросила без сожаления - как рваные туфли на помойку. Но время от времени все равно накипало в душе желание бросить все и погрузиться в пучину странных, пряных эмоций, какие дает только опасное приключение. И даже Ванечка не мог заменить для нее весь мир и сделаться средоточием всех ее устремлений.
И сейчас Наташа-Гвэрлум (таково было ее ролевое имя) рассматривала себя в зеркало и пыталась понять, сильно ли она постарела.
- Эльфы не стареют, - поддел ее Харузин.
Она отложила зеркало, глянула на своего "названного брата" с нескрываемой злостью.
- На себя посмотри! - фыркнула Гвэрлум.
Харузин поднял брови. Он жил в том же доме, что и Наташа с Флором, на правах "чудаковатого дядюшки", как он сам это определял. Читал книги, пытался рисовать. Иногда делал узоры для женского рукоделия, не считая это для себя зазорным. Настасья Вершкова подарила ему несколько расшитых ею рубашек в знак признательности. По нескольку раз в году Харузин ездил в Волоколамский монастырь - навестить Лавра и пожить монашеской жизнью. Это и привлекало его, и отталкивало.
- Я тебя не понимаю, - сказала ему как-то раз Наталья. - Если ты теперь у нас такой богомольный, шел бы в монастырь насовсем. Будет у нас еще один свой молитвенник.
Она подумала немного, поняла, что брякнула лишнее, и добавила поспешно:
- Я не к тому, что ты мне мешаешь… Это в маленькой квартире все друг другу мешают, а у Флора дом большой…
- Угу, - сказал Харузин.
- Просто вдруг тебе это неудобно, - заключила Наталья и покраснела.
Сергей удивленно смотрел на нее. Она смутилась! Вот так дела! Что-то раньше не замечал "побратим" за Натальей-Гвэрлум такой способности.
- Я тебе как на духу скажу, Наталья, - отозвался он наконец. - Поживу в миру, тянет в монастырь. А поживу в монастыре - и спустя месяц тошнить начинает. От всей этой непрерывной святости, что ли. Не знаю, как и сформулировать… Не могу я там подолгу жить. Плохо мне делается. Лучше уж я в миру останусь - пока.
- Ладно, - милостиво махнула Наталья, - чудаковатые дядюшки - необходимый и весьма полезный элемент общества. - И снова уткнулась в зеркало. - Нет, ты мне скажи, я сильно постарела?
Харузин рассматривал ее сбоку и вдруг понял, что время действительно прошло. Гвэрлум перестала излучать непобедимую молодость, которую, казалось, не могло нарушить ничто - ни испытания, ни лишения, ни яркое солнце, ни морозная зима. Ее кожа теперь была свежей только в условиях хорошего ухода. И в углах глаз появились морщинки, которые уже никогда не исчезнут. "Эльф" постепенно уходил, уступая место земной женщине, вполне привлекательной, но - увы! - уже не юной.
Сергей подумал о судьбе десятков эльфов, которых он знал по ролевому движению. Юные, неотмирные, с тонкими телами, с узкими лицами и удивленно глядящими на сей грубый мир чуть раскосыми глазами… Странно, но эти ребята, "этнически" совершенно разные (кто из Сибири, кто из Москвы, иные имеющие среди предков евреев, мордву, татар, а то и чисто русские) - все они внешне выглядели так, словно действительно принадлежали к одному народу. Находились среди них и дерзкие - ухитрялись вписывать "эльф" в графу "национальность" в паспорте.
Они оставались вечно юными и дивными на протяжении нескольких лет. А потом истинная, человеческая природа брала свое. И вот уже менестрель, девочка-мальчик, существо без пола, возраста, судьбы, существо, на миг заглянувшее к нам из параллельного измерения, превращается в откормленную тетку, хорошо устроенную в этой, вполне земной, жизни. И вот уже дивный эльф, принц в изгнании, таинственное создание, окруженное восторженными (и всегда отвергнутыми) поклонниками, обретает облик обиженной старой девы… И новые эльфы слетают с небес, новые юноши и девушки с узкими лицами и сияющими глазами, и новое поколение, оттесняя прежних, воцаряется в ролевой среде с наивным убеждением, что уж они-то не состарятся никогда, что уж они-то ни за что не поддадутся времени…
Самое мудрое, что может сделать стареющий эльф в такой ситуации, - это стать человеком.
Так думал Харузин, посматривая на своего "побратима" - бывшего рокового "темного эльфа", а ныне - "верную супругу и добродетельную мать".
* * *
Незнакомец пришел один. Ни слуги с ним не было, ни спутника. Кажется, даже любопытный взор соседа - и тот на нем не задержался, скользнул, как по пустому месту. Оно и к лучшему. Не для того явился человек этот, именем Тенебрикус, в Новгород, чтобы его кто-нибудь заметил.
Тенебрикус было, разумеется, не настоящим его именем. Кто назовет дитя таким словом - "темный", "мрачный", "преисподний"? Да и святого с таким именем нет. Хотя в мире, окружавшем Святую Русь, не обязательно было давать человеку имя в полном соответствии со святцами. И многие остались известны под прозвищами, а христианское имя, имя Ангела-хранителя, так и осталось в тайне - одному Богу ведомое.
Тенебрикус не любил рассказывать о себе. Те, кому он служил, впрочем, и не допытывались. Много неприметных, темных - точнее, серых, сумеречных - людей служило той неведомой, безымянной организации, которая простирала свою незримую власть над всем христианским миром и время от времени засылала гонцов в дальние языческие края, вплоть до сердца Африки, Индии и Китая…
Теперь Тенебрикусу было поручено разыскать Флора и живущих у него людей. Имя Флора прозвучало в Волоколамском монастыре, куда поначалу явился со своей миссией Тенебрикус.
Волоколамский монастырь, основанный преподобным Иосифом Волоцким, был связан с важнейшей проблемой - искоренением ереси на Святой Руси, И шире - с искоренением ересей вообще.
Идеология преподобного Иосифа включала в себя активное отношение к здешнему, земному миру. Конечно, созерцание, безмолвие, уединенная молитва и самоусовершенствование в добродетелях - вещь наиважнейшая. Но кто-то должен принести себя в жертву, чтобы другие могли спокойно углубляться в "клеть внутреннюю" - то есть, в собственную душу, в ту "комнату", которая находится внутри всякого человека.
Увы, наша Церковь, земная, - Церковь воинствующая, а не торжествующая. Нас окружают враги. Не наши враги - с этими просто, этих надлежит прощать. Нет, хуже - нас окружают враги Господа. И разве не сказано, что надлежит положить душу свою за други своя? Что есть "душа"? Святые отцы толкуют, что в этом стихе говорится о жизни. Но не только жизнь, но и самой душой иногда приходится рисковать. И это тоже находит оправдание в Писании. Не говорил разве апостол Павел, что готов быть сам отлучен от любви Господа, лишь бы спаслись его сродники по крови?
Говорил.
Поэтому Тенебрикуса приняли в монастыре хоть и тайно, но с большим уважением. Доложили настоятелю, и тот имел с гостем продолжительный разговор, а после, поразмыслив, предложил идти в Новгород и разговаривать с Флором и его товарищами. Все - люди надежные, крепкие в вере и отнюдь не суеверны, их обычными угрозами не запугать. Они и привидений не боятся, и на кладбище ночью войдут бестрепетно…
Тенебрикус совету последовал в точности. Он мало спрашивал, много слушал и все услышанное мотал на ус.
Флор впустил его в дом уже в сумерках. Не задавая вопросов, провел в горницу, усадил там за стол, сам принес кваса, чтобы до поры не тревожить жену.
Тенебрикус был высокого роста, загорелый, с очень морщинистым лицом. Заметно было, что морщины эти - не от возраста, а от множества перенесенных невзгод. Был гость Флора как старая скала, над которой прошлись все бури и ветры, как говорится в псалме. Солнце выжигало на коже свои отметины, ветер резал свои, сухой песок застревал в углах глаз, заставляя их гноиться, вечная влага засела в костях, искривляя их - незнакомец кособочился, что особенно бросалось в глаза, когда он садился или вставал.
- Еще мужчины в доме есть? - спросил Тенебрикус.
- Приживал мой, Сергий, - сказал Флор. - Монашеского настроения человек.
- Пусть придет, - устало приказал Тенебрикус и прикрыл глаза.