Глава третья. Последний ландмаршал
Царь Иоанн Васильевич сиял в Российской земле - точно византийское самодержавие в дивной симфонии с православной Церковью воцарилось на земле Святой Руси. Победа над Казанью одержана - татары подчинены России. Прекрасная супруга царица Анастасия была добрым гением царя. Красивая и кроткая, она умела усмирять порывы ярости, которые время от времени накатывали на ее великого супруга. Мудрые советники, протопоп Сильвестр и боярин Адашев, подсказывали Иоанну, как поступать в трудных случаях, требующих особого рассуждения.
Алексей Федорович Адашев, не слишком знатный и не слишком богатый, был для царя другом - в прямом смысле этого слова. Как и государь, Адашев был сравнительно молод и обладал удивительной особенностью - он искал дружбы Иоанна не для личной выгоды. Поверить в это оказалось труднее всего, хотя ничто впоследствии не опровергло этого суждения.
Благоденствие страны продолжалось бы и впредь, если бы не ряд обстоятельств, и первое из них: дьявол имел союзника в самом сердце Иоанна. Ибо царь всегда втайне сомневался в искренности своих друзей и готов был прислушиваться к клеветам и наветам. Усугублялось это еще и тем, что братья царицы Анастасии, бояре Захарьины, не любили протопопа Сильвестра и очень не жаловали Адашева.
Странствуя по монастырям и щедро жертвуя им, царь Иван Васильевич повстречал в одном из них старого инока Вассиана Беския, давнего доброхота своего отца, и захотел с ним посоветоваться. "Как мне царствовать?" - ни больше ни меньше спросил молодой царь старого монаха. И тот дал совет, поддавшись своей старинной злобе к боярам: "Если хочешь быть самодержавцем, Иоанн, - сказал Вассиан, - то не бери себе ни одного советника мудрее себя".
И царь положил этот совет себе в сердце, чтобы впоследствии обратить его против Сильвестра с Адашевым.
* * *
"Бога бойся, царя чти", говорили в ту пору русские дворяне, не зная, какое окончание прилепит к этой поговорке гордое дворянство осьмнадцатого столетия: "…честь превыше всего". Своя честь!
В те времена русские дворяне не отделяли свою честь от чести тех, кого они боялись и чтили.
И потому, став из отрока юношей, отправился Севастьян Глебов служить царю - на Москву; а с ним поехал и верный его друг, оруженосец и товарищ, крестник его и ровесник - Иона. Некогда был Иона спутником скомороха Недельки; но после того, как Неделька погиб и беды посыпались на семейство Глебовых, многое переменилось в жизни мальчика. Из скоморошьего выкормыша, носившего языческое прозвище, сделался молодой воин по имени Иона. Может быть, не был Иона особенно храбр и большим умом он не отличался, зато был предан Севастьяну Глебову и обладал множеством мелких талантов и умений, необходимых "маленькому человечку", чтобы выжить в огромном и зачастую враждебном мире.
Ехали налегке, взяли только денег чуть и то оружие, которое было им посильно: меч да лук со стрелами; а у Ионы была еще праща.
- Плохое время, - рассуждал Севастьян по дороге, больше для самого себя, нежели для своего спутника, который беспечно вертел головой да слушал, как поют птицы, недавно вернувшиеся из теплых краев.
- Чем плохое? - лениво спросил Иона.
- Война возвращается.
- Немец всегда нам врагом был, - сказал Иона и зевнул. Не любил он рассуждать о политике. Какое его собачье дело - немцы? Ему бы приискать приличное место для ночлега, не то придется опять с молодым господином спать на земле.
Но немцы и война не шли из ума Севастьяна.
- Государь непременно желает воевать с ними, - говорил он, - и взял уже Дерпт и Нарву.
- Так и хорошо, что взял, - лениво тянул Иона.
С досады Севастьян даже остановил коня и хлопнул себя по бедру ладонью.
- Мы не успеем! Война закончится, и ни клочка славы воинской нам не видать… А Адашев говорит, что эта война и вовсе не нужна.
- Кто это - Адашев? - явил Иона полную неосведомленность в делах государства.
Севастьян хорошо знал его и потому не удивился, хотя любой другой мог бы решить, что Иона попросту притворяется и желает выставить собеседника дураком, заставив объяснять известные всем и каждому вещи.
- Алексей Федорович Адашев - советник и близкий друг государя… Впрочем, говорят, теперь государь с ним в ссоре…
- Удивительно, сколько ты всего знаешь о нашем государе, - вздохнул Иона, - живя в Новгороде и никуда оттуда не выезжая!
- Новгород - купеческая держава; если мы не будем следить за слухами и новостями, то погибнем, - твердо ответил Севастьян. И опять о немцах (будь они неладны): - Ну вот как, если Адашев прекратит войну!
- Один только государь волен начинать и прекращать войны, - убежденно сказал Иона и перекрестился. Ему нравилось креститься - он совсем недавно стал христианином и до сих пор воспринимал перемену своего состояния как некий праздник. Как будто теперь и он, Иона, - человек, а прежде был чем - то вроде неосмысленного зверя.
Говорит, что воевать следует с неверными и не ливонцев искоренять, а истинных врагов России и Христа…
- Так ливонцы же немцы и есть? - уточнил Иона. - Самые лютые латинники и, следовательно, враги наши испокон веку…
- Может, мы с тобой так и считаем, а вот Адашев говорит - мол, хоть они и не греческого исповедания, а все же христиане и для нас не опасны.
- Ага! "Не опасны", как же! - выговорил Иона, вспоминая разные приключения с ливонцами, в которые он попадал, живя в Новгороде. Разное случалось. И объединялись они с ливонцами, и враждовали - как судьба повернет. И всякий раз доказывали немецкие рыцари, что они очень и очень опасные люди. Таковым пальца в рот не клади. Да и серебряной ложки - тоже, перекусят и не заметят.
Мелькнул впереди огонек, и путники умолкли. Как по команде, оба разом пришпорили коней. Хотелось добраться до деревни, пока еще не настала ночь и люди не закрыли ворота и ставни.
Странным показалось, что огонек этот то ярче разгорался, то вот-вот грозил погаснуть. Как будто кто-то впереди них бежал с факелом.
- Не нравится мне этот огонь, - сказал вдруг Севастьян и остановил коня.
- Иона последовал его примеру. Оба прислушались. Кругом царила полная тишина. Слышно было, как в далеко в лесу поскрипывает старое дерево, да еще ветер то и дело пробегал по ветвям.
- Птицы смолкли, - пробормотал Иона. - Плохо дело.
- Просто вечер, - возразил Севастьян. Ему не хотелось поддаваться страху.
Однако крестник молча покачал головой. Нет, неладное творилось в вечернем лесу. Внезапно заржал и поднялся на дыбы конь Ионы. Неопытный наездник, ученик скомороха упал из седла. Брыкаясь и испуская паническое ржание, конь помчался вперед по дороге. Севастьян погнался за ним. Упустить лошадь не хотелось. Пешком они много не напутешествуют, а ехать вдвоем в одном седле, подобно рыцарям-тамплиерам, очень не хотелось. Все-таки Глебов, боярский сын, был достаточно богат, чтобы позволить себе конного оруженосца. И появляться на Москве так, чтобы над ним смеялись, он очень не хотел.
- Ай! Не оставляй меня! - закричал Иона, сидя на земле. У него болел ушибленный бок, но юноша не обращал на это никакого внимания - так силен был его страх. - Вернись, Севастьян! Мне здесь страшно!
Но Севастьян увлекся погоней и не слышал.
И снова настала тишина. На сей раз - мертвая. Брошенный Иона ежился на проселочной дороге. Еловые иголки впивались ему в ногу. Иона недовольно поморщился. Странно люди говорят: "Сосновый лес - умиление души, березовый - веселье человека". Хорошее веселье - для тех, кто ни разу не отведывал "березовой каши"! Что до "умиления", то никакого умиления с иголками в мягком месте быть не может. Исключено.
И тут неожиданно Иона понял, что кто-то внимательно смотрит на него из лесной чащи. Разглядывает и так, и эдак. Даже хмыкнул пару раз, вроде.
- Кто ты? - слабым голосом вопросил Иона. - Человек или зверь? Почему ты прячешься?
Снова загорелся факел, и на дорогу выбралось странное существо - лохматое, скорченное, при ходьбе странно подпрыгивающее.
У Ионы сердце сжалось в комочек и упало в пятки. А существо остановилось возле него и тихонько засмеялось, сотрясаясь всем своим ветхим телом.
- Свят, свят, свят! - забормотал Иона.
Существо, к его удивлению, отозвалось:
- Аминь.
Голос был такой же ветхий, как и все остальное, дребезжащий и глухой, но вполне внятный. Иона хотел было обрадоваться, но тут же остановил сам себя. Вспомнил, как Неделька рассказывал… До сих пор бродят по бескрайним глухим лесам лешаки и прочие духи лесные. И многие из них медленно ветшают, приходят в негодность, потому что люди перестают в них верить. Входить же в сонм бесовский - как это сделали многие древние языческие боги - наши лесные духи не хотят. Вот и погибают медленной смертью. Причем некоторые из них пытаются уверовать во Христа. "У этих существ нет души, им нечем веровать… но они все-таки стараются, и за это будут помилованы", - утверждал Неделька, богослов неважный, но уж какой есть.
А ученый человек Сергей Харузин, Сванильдо, рассказывал, как жил в пустыне отшельник именем Иероним, и ходил этот Иероним в такие глубины жгучих песков, куда не захаживал ни один человек, и встречал там кентавров. И кентавры захотели признать Христа и приняли от Иеронима крещение. Был такой случай.
А коли подобные случаи бывают, стало быть, радоваться рано. Почему, к примеру, птицы замолчали? И почему опять погас факел, вспыхнувший было совсем ненадолго?
- Кто ты, отче? - спросил Иона. Последнее слово прибавил более из осторожности, нежели из вежливости. Вдруг это какой-нибудь святой отшельник? Надо бы поостеречься и не кричать "изыди, бес!" раньше времени. Иногда святые отшельники бывают зверообразны. В Патерике описан случай, как звероловы такового поймали и долго дивились тому, что дичь заговорила человечьим голосом…
Старик покачал головой.
- Не понимаю, - сказал он. И снова вспыхнул факел. Он обернулся и поманил пальцем кого - то еще, кто прятался в чаще.
На дорогу, спотыкаясь, выбралось живое существо… На сей раз это точно не было человеком. Больше всего оно напоминало медведя. И в лапах это создание держало факел.
- Это спутник мой, моя гордость, - прошамкал старик. И улыбнулся беззубым ртом. - Нравится?
- Нет, - прошептал Иона, не сводя глаз со спутника.
Медведь… но черный и с удлиненной мордой. И рыло не как у обычного медведя, а скорее похоже на свиной пятак.
- Как такое может быть? Кто он? - просипел Иона.
- От невежества моего, - сказал старик. - Или от простоты. Хочешь узнать?
В этот момент раздался конский топот. Возвращался Севастьян - он ехал верхом, а вторую лошадь, взмыленную, с пеной на узде, вел в поводу.
Иона пошатнулся, встал и охнул. Бок болел, никуда от этого не денешься.
- Кто с тобой? - крикнул ему Севастьян еще издали, как только приметил незнакомца, и потянулся мечу.
- Сам не знаю, господин мой, - сказал Иона. - Святой человек, быть может, а может - и дьявол… У меня нет рассуждения, чтобы это понять. Одно знаю: он стар и не желает мне зла.
- Почему ты так в этом уверен?
Теперь Севастьян подъехал совсем близко. Он не смотрел на своего оруженосца. Разговаривая с Ионой, молодой боярин не сводил глаз с чужака.
- Потому что он мне улыбнулся, - объяснил Иона. - Неделька так говорил. Мол, смеяться кто угодно может. Вон, и ад называется "всесмехливым". Потому что глумливый смех - это как раз по бесам, по самому их нутру приходится… И в Писании нигде не сказано, что Господь наш смеялся. Да уж конечно, таким смехом он не смеялся! Зато он знал истинное веселье, а это веселье выражает себя улыбкой…
- Можно поспорить, - пробормотал Севастьян. Он не любил, когда Иона принимался пространно цитировать философские высказывания покойного скомороха. Все-таки Неделька - не такой уж кладезь премудрости. Не смехачу рассуждать о подобных материях. Кроме того, многие из неделькиных идей были весьма сомнительны.
Севастьян Глебов спешился и принялся обтирать испуганную лошадь. Старик и странное существо, похожее на беса, следили за ним без интереса.
Потом Иона обратился к старику:
- Расскажи, почему с тобой ходит это чудище. Думается мне, ты для того нас сюда и завлек, чтобы поведать эту историю, ибо она обладает смыслом.
- Истинная правда! - тихонько засмеялся старик. - Я решил подвизаться в этих лесах в уединении и безмолвии. Это давалось мне с большими трудами. Я боялся темноты, не любил леса, хворал зимой, а летом страдал от мошки и дождей. Однако постепенно жизнь моя наладилась и здесь. Я отвык говорить и произносил вслух только слова молитв и псалмов, один за другим покидали меня грехи. Сперва отстало чревоугодие, потом сластолюбие, после и стяжательство… и так постепенно избавлялся я от грехов. И когда душа моя очистилась и сделалась как празднично убранные хоромы, явилась гордость - мать всех пороков - и вошла в мою душу, как царица.
Я долго не замечал ее присутствия и продолжал читать свои молитвы. Я бормотал их по заученному, твердил их, как ученая птица, почти не понимая их смысла. Однако я был усерден - хотя бы в этом мне не было отказано. И в один прекрасный день я услышал голос…
Тут старик всхлипнул. Он явно приближался к кульминации своего рассказа и видно было, что случившееся с ним некогда глубоко трогает его до сих пор.
С трудом совладав с собой, старик продолжал:
- Голос спросил меня: "Чего ты желаешь? Проси! Ибо нам было открыто, что дурного ты не попросишь!" Я решил испытать говорившего и спросил его в ответ: "Кто ты? Не бес ли говорит со мной, притворяясь ангелом света?" - "Ты узнаешь это, когда выскажешь свою просьбу", - был ответ. И я попросил: "Если ты ангел света, то сделай так, чтобы тот мой грех, о котором я не знаю, вышел из меня и пребывал от меня отдельно". - "Откуда ты знаешь, что в тебе есть грех, которого ты не знаешь?" - удивился лучезарный голос, и я услышал в нем сочувственные нотки. "Если бы грехов во мне не было, - сказал я, - то Господь призвал бы меня к себе, потому что я пришел бы в меру совершенного человека. Но нет, живет во мне какая-то тайная душевредная гадина, о которой я и не догадываюсь. Позволь ей выйти из меня!" И голос сказал: "Будь по-твоему!"
Лучезарный свет погас, голос замолчал. Я был по-прежнему один в своей крохотной лесной келье. Но вдруг я услышал за порогом странное рычание. Я приоткрыл дверь и увидел вот это неприятное существо. Оно не колебалось ни мгновения - поднявшись на задние лапы, бросилось на меня и попыталось перегрызть мне горло.
Я с трудом отбился от него. Однако оно не отступало. Целый день длилось наше противостояние. Зверь прокусил мне руку, порвал кожу на горле. Я мог истечь кровью, но злобное создание не оставляло меня в покое. Наконец я огрел его поленом по голове и смог закрыть дверь, временно избавившись от своего непонятного врага.
И снова в моей келье затеплился свет. Некто невидимый присутствовал там.
"Что это было за существо? - спросил я. - Почему оно пыталось меня убить?" - "Ты еще не понял? - прозвенел голос. - Это твой главный грех, твоя гордость. Теперь она сторожит твой порог и готовится к новому нападению. Сражайся с ним не внутри себя, но снаружи. Так легче одолеть нечисть, ибо тебе будет яснее, насколько отвратителен этот зверь, доселе живший в самых потаенных недрах твоей души."
"Но ведь я могу и не победить!" - испугался я. "Ты в любом случае мог не победить, - возразил голос, - но так, как теперь, тебе будет легче".
И голос замолчал навсегда. А я остался сражаться с моей гордостью. Я должен был убить ее… Но не смог. Вместо этого я приручил ее. Теперь она ходит за мной, как верный домашний зверь, и я не знаю, что мне делать. Я оказался хуже, чем предполагал изначально, когда только начинал свой подвиг пустыннического жительства. Я научился жить со своей гордостью в мире и дружбе. Не знаю, чему научит вас эта история.
С этими словами старик повернулся и заковылял прочь.
Молодые люди почувствовали себя такими усталыми, что заночевали прямо на обочине дороги. Они развели костер и дежурили по очереди, опасаясь стариковой гордости. Кто знает? Может быть, эта зверюга не такая уж и ручная!
* * *
Ближайшей целью царя Иоанна стал город Дерпт. Туда было направлено большое российское войско, конница с пехотой, и более ста пушек, и осадных, и полевых. Возглавлялось войско знатнейшими воеводами - князьями Иваном Мстиславским и Петром Шуйским. Главнокомандующим в этой войне был Адашев, который полагал, что незачем растрачивать силы русские на совершенно ненужную России завоевательную войну. Впрочем, царю Иоанну понравилось брать города и покорять народы. После славнейшего взятия Казани все казалось ему нипочем, а с не которого времени Иван Васильевич не терпел никаких возражений. Как топнет ногой - так разом и голова с плеч. И, в душе оставаясь все так же против этой войны, Адашев добросовестно командовал армиями. Царь не сможет, по крайней мере, упрекнуть его в неповиновении. Назначение на этот пост воспринималось Адашевым как проявление государевой немилости. Впрочем, так оно и было.
После памятной болезни, когда государь едва не отошел ко Господу (а случилась роковая болезнь вскоре после падения Казани), многое изменилось. Тогда, пока царь болел и не знал, останется ли жить и править страной или покинет земное отечество ради небесного, бояре не захотели присягать малолетнему царевичу и предложили назвать наследником престола одного из знатнейших бояр. И Адашев поддержал последнее решение. Царь выздоровел, необходимость в немедленном назначении наследника отпала - но Иван Васильевич не забыл ничего.
И этим воспользовались дворцовые интриганы. И вот Адашев командует в Ливонии, под зорким оком незримых шпионов, которые докладывают царю о каждой его недовольной гримасе…
Полки перемещались медленно. Мимо тянулись темно-зеленые берега реки Эмбах. Плоская грудь реки несла на себе корабли, груженные тяжелыми огнестрельными снарядами. Воевода князь Барбашин с двенадцатью тысячами легкой кавалерии унесся далеко вперед - занять дорогу к морю.
Последняя мера представлялась необходимой, поскольку, согласно слухам (а на самом деле - шпионским донесениям) магистр Ливонского ордена Вильгельм фон Фирстенберг отправил богатую орденскую казну в Габзаль - для безопасности.
Сам же магистр находился в крепости Феллин, которая представляла собой главное защитное укрепление Ливонии. Взятие Феллина было объявлено главной задачей русских войск. Но на пути к Феллину лежали Дерпт и Нарва.
После долгой скачки Барбашин и татарские конники - теперь российские! - решили отдохнуть в тени деревьев. И в пяти верстах от Эрмиса, в жаркий полдень, войско расположилось для сна.
Барбашин намеревался продолжить поход позднее, когда жара спадет. Он привык щадить людей и коней и не подвергал их испытаниям, которые казались напрасными.
И настала тишина. Только всхрапывают кони, да негромко переговариваются люди - те, которые еще не заснули; кое-где пьют воду или, развернув тряпицу, извлекают из нее завтрак - кусок хлеба, кусок вяленого мяса, горсть сушеных яблок.