Мы не ведаем бытовых забот. Мы знаем, что специальное агентство, служащих которого, Фальсификаторов, мы никогда не увидим, неустанно изготавливает для нас всевозможные виды удостоверений, вплоть до свидетельств о смерти и о рождении. Они открывают и закрывают наши банковские счета, занимаются нашими паспортами, биографиями, школьными, налоговыми, медицинскими документами, нашими переездами, а главное, нашими домами, где мы возрождаемся в эмбриогенетических лабораториях. Все необходимое куплено заранее анонимной компанией, находящейся в налоговом или каком-нибудь другом раю, по специфическому контракту, дающему нам право пользования жилищем.
Когда Материнский Корабль посылает мне задание сменить зону наблюдения или тело-жизнь, Фальсификаторы уже работают, подготавливая мой переезд в другой, ожидающий меня мир.
Мне важны только детали, внешняя сторона. Я занимаюсь лишь тем, чем занимался бы любой обычный человек.
Отсюда, из дома на Уокер-стрит, я девять лет наблюдал за жизнью жителей Нью-Йорка конца двадцатого столетия. Я уже понимал, что начинается новая эпоха, и, конечно, мне на смену пора прислать нового Наблюдателя.
Я наблюдал за их жизнью до последней секунды. До секунды, в которую Нью-Йорк принес свое тело в жертву начинающемуся веку. Да, несомненно, пора было уезжать. Тысячу лет я провел в Европе, в Азии, в обеих Америках, в Африке. Добрых полвека прожил в сердце Нового Света, который создавали для себя люди. Пятьдесят лет ездил по территории всех возможностей, включая самые худшие. Пятьдесят лет расшифровывал карту изменений, порой отвратительных. Пятьдесят лет колесил по Соединенным Штатам из конца в конец. Пятьдесят лет пробыл среди человечества, пережившего атомную молнию. Пятьдесят лет, которые словно впитали в себя, извратив, все предшествовавшее им тысячелетие.
В Америке, что бы с вами ни происходило, вы никогда не теряете время зря. Америка – первая цивилизация, которая живет со скоростью света. Цивилизация, которая, скорее всего, так же быстро и погибнет.
И я тоже жил с ее скоростью, в вечном свете ядерной вспышки. Я превратился в существо, куда более худшее, чем обычный американец. Я превратился в планетарного американца.
Я приближался к катастрофе с профессионализмом опытного пилота истребителя и беспечностью молодого камикадзе.
Я собирался стать в большей степени американцем, чем сами американцы. Я собирался пережить Северную башню.
Иногда я подвожу итог моим многочисленным жизням, проведенным на Земле, особенно последнему – американскому – воплощению. Понятно, что именно здесь я должен был закончить свои дни на этой планете.
Некоторые периоды нашей жизни не являются действительно неотъемлемой частью Миссии наблюдения. Они служат для укрепления формирующейся личности, помогают скрыть тайну, дают возможность лгать, говоря правду.
До приезда в Сиэтл, где я работал в отделе защиты программных обеспечений "Майкрософт", я действительно жил в Монтане. Я мог описать Скалистые горы не хуже любого флатландца, я мог совершенно безбоязненно затеять разговор с уроженцем тех мест, я мог даже случайно встретить человека, с которым там познакомился. Точно так же дело обстояло и с пребыванием в Атланте, которое предшествовало прибытию в Калифорнию, и с Чикаго, после которого я отправился в Нью-Йорк.
Это служило во благо основной цели Миссии – Наблюдения за Миром Людей, то есть было небесполезно.
И это помогало скрыть еще одну серьезную тайну.
Дело в том, что единственная настоящая проблема для нас – метаболизм.
Я хочу сказать, дело в возрасте. Если я вам сейчас открою количество прожитого мною времени в эквиваленте земных лет, вы, скорее всего, не сможете или не захотите мне поверить. Вы поверите мне, если я скажу, что своими глазами видел, как люди, жившие по берегам великих ближневосточных рек, начали возводить странные здания из камня в форме пирамид? Что вы скажете, если я поведаю о том, что также наблюдал – правда, еще очень юным – за людьми, которые впервые нарисовали контур своей руки на стене темной пещеры на юге Франции?
Не важно.
Наша основная проблема заключается в том, что в глазах вашего племени, имеющего в распоряжении самое большее несколько столетий, мы не стареем.
При помощи наших геронтогенных ускорителей нам в лучшем случае удается взять несколько тысяч лет. Это десять, пятнадцать лет по вашим меркам. Ничего значительного. Поэтому Материнский Корабль программирует нас на время смерти, правдоподобное с точки зрения человеческого общества, и создает всю эту невидимую структуру с Фальсификаторами. До сотого дня рождения мы дотягиваем без труда, это несколько месяцев нашей истинной жизни, простая формальность. Но потом Материнский Корабль приступает к нашему перевоплощению. Если пятидесятилетний человек, только что закончивший университет, просто привлекает к себе внимание, то девяностолетний старец, который выглядит моложе сорока лет, вызывает уже настоящие подозрения. Применение косметической микрохирургии все чаще становится необходимостью.
Поэтому во время исполнения Миссии мы всегда умираем молодыми, редко в более зрелом возрасте, чем средняя продолжительность человеческой жизни в соответствующий период.
Мы умеем делать много разных вещей. Но требовать от нас невозможного тоже не стоит. Мы не можем регрессировать по собственной воле. Мы не можем быть совершенно такими же, как вы. Потому что мы такие, какими, быть может, и вы когда-нибудь станете.
Малышка проснулась. Я слышу доносящиеся из ее комнаты шорохи.
Она встала с кровати. Открывает дверь, точнее, приоткрывает.
Потом высовывает голову в щель и видит огромный коридор.
В конце этого коридора стоит человек, который держит в руке одну из своих книг.
Человек, спасший ее из горящей башни, залечивший ее раны. Человек, ни о чем ее не спрашивающий, ну, почти ни о чем. Человек, которому о ней ничего не известно, но который ведет себя так, словно знает ее всю жизнь.
Этот человек готовит ей завтрак, наполняет ей ванну, предупреждает о том, что выйдет прогуляться до Сохо, чтобы купить ей подходящую одежду, пока она будет умываться. Она может посмотреть телевизор. Есть даже игровая приставка "Нинтендо".
Она жадно ест хлопья с молоком, а человек наблюдает за ней, хотя вроде бы даже и не смотрит в ее сторону. Она уже заметила: что бы ни происходило и где бы это ни происходило, этот человек словно живет двумя жизнями одновременно. Есть жизнь, которой он живет. И за этой же самой жизнью он сам наблюдает со стороны. Как будто в его теле действительно соседствуют два человека, то есть две жизни. Две жизни, одна из которых наблюдает за второй. Это не совсем нормально. Но разве можно назвать нормальным и весь этот мир? Башни-самолеты-пожары. Зрелищное убийство в прямом эфире. Они убили ее мать. Они убили ее шесть тысяч раз.
У девочки выступили слезы на глазах. Человек-который-наблюдал заметил это, и губы его проговорили слова, полные самого глубокого презрения:
– Не плачь. Они просто пошлые архитекторы-любители. Они – ничтожества. И всегда ими были. И всегда ими останутся. Твоя мать жива, хотя бы в твоей памяти. А они мертвы… навсегда, для всего мира. Особенно для будущего мира.
Смерть, где твое жало? – спрашивал святой Павел.
Они убили ее мать и еще больше пяти тысяч человек. Они разрушили две башни. Они всего лишь повысили тарифы на рекламу на телевизионных каналах.
Нужно было переходить к другой теме.
– Где твой отец?
Мой голос пробил тишину. Я надеялся, что она перестанет плакать, не дойдя до настоящих рыданий. Я надеялся, что она уничтожит окончательное отсутствие замещающим воспоминанием, хотя бы временно.
Я знал, что ее мать умерла, знал где, знал как.
Я ничего не знал об отцовской линии. Мужчина тоже погиб под обломками Всемирного торгового центра? Она теперь одна на всем свете? Остаются ли у нее где-нибудь родственники? Люди, которым может взбрести в голову ее искать?
Первые, якобы официальные цифры последствий катастрофы уже непрерывно бежали по всем каналам телевидения. Их будут менять почти каждый день, в сторону понижения, пока не установят окончательное число. Учитывая ситуацию, сложившуюся в Северной башне, маленькая Люси Скайбридж очень быстро попадет в число жертв, если уже не попала. Но я должен был знать. По крайней мере, насчет отца.
– У меня нет отца, – ответила она с холодностью, на которую только может быть способна девочка ее возраста.
Простого отрицания мне показалось недостаточно. Я всего лишь получил некоторую информацию, причем непригодную к использованию.
– Он умер? Он находился вместе с вами в башне?
Молчание, разбавленное кукурузными хлопьями "Келлогс".
– Нет. Его не было с нами в башне.
"Очень хорошо, его не было в башне", – подумал я, но это нисколько не проясняло ситуацию в целом. Я начинал понимать, что эта девочка сможет противостоять допросу в полиции.
Тишина по-прежнему нарушалась лишь хрустом кукурузных хлопьев.
– Он не живет с нами. Он никогда не жил с нами.
Это уже не холодность. Это температура, приближающаяся к абсолютному нулю.
Я понял.
– Он бросил нас, когда мне было всего шесть месяцев. Он исчез на долгие годы. А потом мама сказала мне, что он умирает от СПИДа… где-то в Лос-Анджелесе.
Двойной отказ, один из них – роковой. Отец еще жив, но это ненадолго. Скорее всего, он видел свою дочь лишь несколько раз в жизни.
У него нашлись дела поважнее в Городе Ангелов.
Падших Ангелов.
Других родственников она не знала. Ее мать, сирота с рождения, словно генетически передала свою судьбу дочери.
С отцовской стороны, естественно, тоже никого.
Девочка абсолютно одна на этом свете. Она действительно оказалась именно той, ради кого я пришел туда. Она действительно стала той, что тайно спаслась с девяносто первого этажа Северной башни.
– Твоя дата рождения?
Она как будто удивилась. Разговор все больше напоминал допрос в полиции.
Да он им, кстати, и являлся.
– Шестое июня тысяча девятьсот девяносто четвертого года.
"Чуть больше семи лет", – подумал я. Я не сильно ошибся в своих предположениях.
– Баулдер, Колорадо, – добавила она, хотя я ничего и не спрашивал.
Я знал. Но не сделал никаких замечаний по этому поводу.
– Вы с матерью жили в Нью-Йорке?
– Да, она работала на девяносто втором этаже в службе информатики. Мы пришли вместе, потому что должны были идти в школу на родительское собрание… Все внезапно взорвалось, очень быстро загорелся огонь, а под потолком появился дым… Потом потолок на нас упал… и все загорелось на верхнем этаже, и весь этот огонь… упал на нас, пол раскололся, я упала вниз вместе с обломками и… Передо мной была большая дыра… я звала маму…
Я знал. За время своей тысячелетней жизни я не раз видел много людей, сожженных различным образом.
Ее мать осталась на верхнем этаже, там, где образовалось настоящее пекло. А я просто оказался в нужном месте в нужное время.
– Очень хорошо. Прими ванну, я приготовил для тебя халат и чистую майку. Я вернусь где-нибудь через час. На звонки не отвечай, дверь никому не открывай. Телевизор слишком громко не включай. Жди меня.
Я заметил искру беспокойства в ее глазах. Почти сразу после рождения девочка была брошена отцом, в семь лет потеряла мать. Потери начинали представляться ей отправными точками мира.
– Не бойся, я вернусь. Да куда мне и деться?
– Вы… вы в полицию не пойдете?
– В полицию? – спросил я, громко засмеявшись. – Почему в полицию? Ты, насколько мне известно, никаких преступлений не совершала.
– Но… вы можете поднять тревогу… вы знаете… эти люди, которые занимаются такими детьми, как я… я не хочу в приют или в эту… приемную семью, как они говорят. Мама мне рассказывала, что это такое.
– С тех пор все несколько изменилось, но могу тебя уверить, что иду просто купить тебе подходящую одежду, а не кого-то там предупреждать.
Она оглядывалась, пытаясь успокоиться, ее взгляд затуманился от бушевавших внутри ее чувств.
– Доверься мне.
7. Me and my black box
Ну вот, девочка с девяносто первого этажа идет на поправку.
Медицинские процедуры начинают приносить результаты. Новая одежда ей очень идет. В общем, я неплохо справился с задачей.
Типичная маленькая американская девочка начала двадцать первого века.
В Сохо я не скупился. Накупил очень много вещей, да еще в двойном экземпляре.
"Геп-кид", "Дизель", "Гесс", "Ла Сенца-герл" – канадские шмотки, "Найк", "Томми Хилфигер", несколько японских фирм. Космополитично. По-нью-йоркски. По-американски.
Девочка после Нулевой Отметки.
– Мне нужно будет неделю поработать, надо подготовить дом к переезду.
Она пристально посмотрела на меня угольными глазами, полными пламени башен:
– К переезду? Вы уезжаете?
– Мы уезжаем. Нас ждет маленький сельский домик на севере штата. Если ты, конечно, согласна со мной туда отправиться.
Тишина, мучительное ожидание, напоминающее миг до того, как самолет врезался в башню.
Вот он, момент истины.
Она продолжает сверлить меня глазами человека, который спасся от огромных машин разрушения.
Она сверлит меня глазами, которые видели упавший на Землю ад.
Она улыбается мне:
– Да. Если вы не против… то я хочу поехать с вами.
Решение.
Момент.
Развилка судьбы.
– Очень хорошо. Как я тебе сказал, я буду очень занят ближайшие восемь дней. Ребенку в этом доме заняться особенно нечем, постарайся не скучать.
– Я могу пойти поиграть в маленький скверик, что по дороге к Чайна-тауну.
Я вздохнул.
Тяжело вздохнул:
– Нет. Не обижайся на меня. Я тебе потом объясню, но нужно от кое-кого получить подтверждение. Тебе нельзя выходить из этого дома. Ни под каким предлогом. Ни в коем случае.
Я имел дело с девочкой, которая выжила после взрыва башни, умела подчиниться мне в самые ответственные моменты и смогла принять невозможное, все, что есть невозможного в мире. С девочкой, несомненно, чрезвычайно умной.
С девочкой, чьи глаза светятся огнем, от которого они спаслись.
Осложнений не будет.
Она будет вести себя с дисциплинированностью тех, кто спасся после самых страшных катастроф.
– Все будет хорошо, – добавил я.
Замечание бессмысленное и – одновременно с этим – глупое.
Я имел серьезные основания для того, чтобы запрещать девочке выходить из дома и приказывать ей оставаться под защитой невидимой ловушки.
Веские основания.
Четыре или пять оснований. Может быть, даже немного больше.
Основания в виде сплоченной группы, хорошо организованной.
Основания в темных костюмах, сидящие в двух-трех больших черных внедорожниках, которые я видел накануне у ВТЦ.
К этим основаниям принадлежит человек на пассажирском сиденье одного из "фордов-юкон", медленно проезжавших по Кенел-стрит в тот момент, когда я возвращался из Сохо с пакетами одежды в руках.
Этот человек пристально смотрел на нас во время нашего выхода из Северной башни. Вблизи в чистом воздухе без примеси дыма он напоминает мне одну знакомую фигуру и одно знакомое лицо. Что это? Эффект дежавю, объясняемый силой пережитого накануне катаклизма?
Внедорожники проезжают, мне удается смешаться с толпой, предусмотрительно загородив пакетами лицо.
Да, я знаю этого человека. Он пристально разглядывает людей на тротуаре и на пешеходном переходе. Он что-то ищет, он кого-то ищет.
Я прекрасно знаю, кого он ищет, хотя не знаю точно почему.
Он ищет меня, потому что я взял маленькую Люси Скайбридж под свою защиту. Ведь я не знаю, кто она такая на самом деле. Она – не дочь сенатора Вайоминга, но с ней могут быть связаны какие-то другие тайны. И я приближаюсь к этим тайнам.
Что, видимо, им совсем не по нраву.
Скорее всего, они будут кружить по всему Южному Манхэттену день и ночь. По их виду я понимаю, что они останутся здесь надолго.
Дойдя до места, откуда видно Уокер-стрит, понимаю, что не только Люси не выйдет больше из дома, но и я тоже.
Осталось лишь завернуть в китайский супермаркет на Кенел-стрит, чтобы заполнить холодильник на долгое время вперед.
Так потянулись дни, похожие друг на друга, которые мы провели в дарохранительнице дома-ловушки.
Я заполнял коробки, складывал вещи в ящики, распихивал их по картонкам, рассортировывал книги, убирал кухонную утварь, компьютерные принадлежности, одежду, рабочие инструменты, военные медали и несколько старых фамильных картин. Я проверял содержимое чемоданов, выбрасывал немыслимое количество ненужных предметов в огромные черные пластиковые пакеты для мусора, в предпоследний день я отключил все земные системы безопасности.
Она немного ела, пила диетическую коку, смотрела сериалы для подростков, играла иногда с видеоприставкой, слушала мои немногочисленные диски с роком или поп-музыкой времен пребывания в Сан-Франциско, Нэшвилле и Сиэтле. Несколько раз я заставал ее с одной из моих книг в руках.
И так каждый день, каждый час, каждую минуту.
Я собирал коробки с книгами. Она смотрела книги из той коробки, где они были с картинками.
Я отключал электронные системы. В конце концов ей пришлось слушать транзисторный приемник пятидесятых годов.
Я аккуратно перевязывал веревкой старинные вещи, некоторым из них было больше тысячи лет. Она включала приставку "Нинтендо".
Она оставалась маленькой американской девочкой образца двадцать первого века.
Маленькой американской девочкой, которую я заберу с собой, вместе со всеми ящиками.
Маленькой американской девочкой, спасшейся от керосина и плавящегося металла, маленькой тайной с Нулевой Отметки. Маленькой девочкой из черного ящика.
Моей дочерью.
Как я и ожидал, самой нудной работой стало раскладывание моей библиотеки по пронумерованным ящикам.
Не только тысячи томов, составляющих рассказ о моей трансисторической жизни, но и разбросанных по разным комнатам дома примерно пяти тысяч книг. Добрая часть из них – первопечатные арабские, византийские и индийские медицинские трактаты, относящиеся порой к десятому веку нашей эры. Всего пришлось рассортировать, уложить стопками в картонные коробки и тщательно заклеить скотчем шесть тысяч книг.