– Вас, женщин, фиг поймёшь, – Егор прикурил сигарету и невольно ещё раз посмотрел на себя в зеркало (лучше прежнего, блин!). – Делаешь, как просят – плохо. Не делаешь – тоже плохо. Загадка природы, практически.
– Да, мы такие, – гордо подтвердила Анюта. – А ты не первый год, чай, на свете живёшь, большой уже мальчик – пора бы и привыкнуть.
– К такому привыкнуть трудно, – вздохнул Егор, потом подумал и осторожно спросил. – Ты как, вообще-то… ничего?
– Ничего, – хмыкнула Анюта. – Оклемалась, как видишь.
– Слушай, – разволновался Егор, – Анюта, ты… ты не представляешь, как я тебе благодарен… И за сегодня, конечно, тоже, но, главное… Ведь… ведь мама уже умерла, да? Это… это просто чудо! Да что я говорю! Это ты у меня чудо! Я даже и не знаю, за что мне такое счастье, и как я могу со своей стороны… – он порывисто наклонился вперёд и поцеловал приёмник прямо в шкалу настройки долгим и нежным поцелуем.
– Ой, – сказала Анюта севшим голосом. – Это… это что?
– Это… я тебя поцеловал, – растерянно признался Егор.
– Поцеловал… Значит вот они какие, поцелуи… – задумчиво проговорила Анюта и замолчала.
И молчала до самого вечера.
Егор купил и отвёз Зое большой и красивый букет цветов, но об инциденте в парке умолчал, во-первых, чтобы не расстраивать лишний раз девушку, а во-вторых, просто, чтобы избежать вранья, потому что рассказывать о вмешательстве в национальный конфликт его собственного автомобиля не представлялось ему пока возможным. Да и Зоя не заметила его столь долгого отсутствия, поскольку проснулась, по её словам, минут за пятнадцать до Егорова прихода, и он легко сделал вид, что и сам встал не так уж давно.
Пока Зоя пристраивала цветы в несколько ваз и принимала душ, Егор сварил на кухне кофе и сделал бутерброды себе и Зое, поскольку после утренних приключений уже успел проголодаться.
Они как раз приступили к завтраку, когда зазвонил телефон, и Вера сообщила, что будет дома минут через двадцать, так что пусть детки вылазят из койки и приводят себя в подобающий вид.
– Кстати, заяц, – спросил Егор, прихлёбывая кофе, – я уже понял, что Вера – это твоя родная тётка, но не совсем понимаю, как ты тут оказалась. У тебя ведь, по-моему, сейчас должен быть диплом. Или я не прав?
– Прав, прав. Только диплом у меня уже готов. Я девушка старательная, а весной люблю приезжать в это город. Он особенно хорош весной и осенью. Впрочем, летом и зимой здесь тоже неплохо. Вообще-то я тут родилась, чтоб ты знал. Родилась и жила до четырнадцати лет.
– А чего уехала?
– Положим, уехала не я, а мои родители. Ты же сам видишь, какая тут последнее время политика проводится по отношению к русским… В общем, родителям всё это в конце концов надоело, они продали квартиру, и теперь я ростовчанка.
– Ростову сильно повезло.
– Всё равно скучаю, – вздохнула Зоя. – Я люблю Ростов, а уж ростовчане – это вообще особый народ, не похожий ни на кого другого – весёлый, доброжелательный. Нахальный, конечно, не без этого, но нахальство – не наглость. И всё – таки…
– И всё – таки?
– И всё – таки нет лучшего города на земле, чем древний Львов! Ты не представляешь, как мне обидно, что Украина с Россией цапаются, как две престарелые и надоевшие друг другу родные сестры на коммунальной кухне. Знаешь, есть такие… Мужья у них или умерли, или спились от полной безнадёги, или оставили их за склочный характер; дети выросли и разъехались в разные стороны и редко навещают матерей. Они живут одни в квартире, которая досталась им ещё от их родителей. Разъехаться не могут, потому что, во-первых, нет на размен квартиры денег, а, во-вторых, и это главное, не хотят они разъезжаться на самом деле. Не хотят, потому что привыкли жить вместе. Но при этом и осточертели друг другу так, что прямо хоть стрихнин в борщ подсыпай. И любят и ненавидят одновременно. Понимаешь?
– Не знаю… Наверное, понимаю, но… Видишь ли, я никогда не жил в коммунальной квартире. Но вообще-то понять можно.
– Понять-то можно, – грустно подперев изящным кулачком голову, Зоя задумчиво смотрела в окно. – Знать бы ещё, как этим сёстрам помочь… Ведь им и самим плохо от их бесконечных дрязг, и люди вокруг страдают.
– Ну-ну, – чуть насмешливо протянул Егор. – Уж не метишь ли ты, заяц, в политику, а?
– Если журналистика – это политика, – твёрдо сказала Зоя, поднимаясь с табуретки и убирая со стола, – то мечу. Потому что собираюсь работать по профессии. То есть журналистом.
– Да работай на здоровье, я не против, только…
Они бы легко поссорились, но тут пришла хозяйка квартиры и принесла не очень хорошие новости.
По словам Веры, она встречалась вчера с одним очень знающим и влиятельным во Львове человеком ("друг детства, дети мои, и старый мой воздыхатель.") Так вот человек этот сказал, что в городе в активизируются националисты. Их позиции сейчас сильно пошатнулись и в Киеве, и вообще в Украине, они чуют, что время их неотвратимо уходит, вот и пытаются перейти от обороны к нападению. В общем-то ничего страшного, подобное, и даже гораздо худшее, мы уже переживали, но для приезжих русскоязычных людей сейчас во Львове не лучшее время. А уж если они, подобно Егору, невольно вступили с этими молодчиками в серьёзный конфликт… В общем, ребятки, лучше вам сейчас вернуться в Ростов и не искушать судьбу. Пусть страсти немного поутихнут. Львов – город маленький, а местная власть, если, не дай Бог, что случится, виноватых искать не станет. Вернее, виноватым окажется всегда русский. Так что…
– Как-то это, по-моему, унизительно, – задумчиво проговорил Егор. На самом деле, после сегодняшней утренней встречи в парке, он и сам принял решение уезжать, но нужно было как-то "сохранить лицо" перед двумя красивыми женщинами.
И это ему удалось.
Тётка и племянница наперебой принялись его убеждать, что он уже вчера вполне всем доказал свою смелость, а теперь, когда за ним, вполне вероятно, просто пойдёт охота, хорохориться глупо и просто опасно. Если он не хочет подумать о себе, то пусть подумает о своей матери и о них, которым он тоже небезразличен. И вообще, отступить перед превосходящими силами противника никогда не считалось зазорным, и не им, слабым и глупым женщинам, объяснять сию азбучную истину взрослому мужчине, который и опытнее, и умнее. В конце концов, Егор, разумеется, дал себя уговорить и неохотно согласился с вескими доводами и аргументами. Было решено, что Зоя полетит завтра самолётом через Киев, а Егор поедет тоже завтра, но уже на своей машине.
– На машине опасно, – пыталась возразить Вера, – Я бы, Егор, на вашем месте, оставила пока машину у мамы. А ещё лучше у меня. Летите самолётом вместе с Зоенькой. А я найду человека, который вам пригонит машину в Ростов без всяких проблем.
От этого предложения Егор, однако, отказался наотрез и, в свою очередь, потратил добрых сорок минут, чтобы убедить женщин в том, что ничего с ним по дороге не случится и до Ростова он доедет с лёгким попутным ветерком. В результате ему это более или менее удалось. То есть, тётя и племянница остались при своём мнении, но поняли, что мужчина всё равно поступит так, как решил сам.
После этого они распрощались, договорившись встретиться уже в Ростове. Егор, было, попытался настоять на том, чтобы отвезти Зою завтра в аэропорт, но Вера решительно воспротивилась данной идее, заявив, что нечего зря светиться, и они прекрасно доедут на такси и даже на троллейбусе, благо аэропорт расположен в черте города.
Глава девятнадцатая
Егор вышел из подъезда и насторожённо огляделся по сторонам, – сегодняшнее утро преподнесло ему запоминающийся урок. Не заметив ничего и никого подозрительного, он сел в машину, закурил и бездумно уставился в пространство перед собой. Настроение было какое-то неопределённое, и он никак не мог разобраться в собственных ощущениях. События последней недели совершенно не оставляли времени на размышления, он жил и действовал в навязчивом ритме этих событий, не делая попыток подчинить их себе, а, наоборот, давая себя увлечь и подчиняясь им сам. Конечно, события эти отнюдь не были событиями рядовыми и, так сказать, ординарными. А были они, напротив, невероятными, фантастическими и совершенно из ряда вон выходящими.
Но при этом они оставались именно событиями и ничем иным.
То есть, неким набором свершающихся во времени и пространстве фактов. Помимо твоей воли. Но в твоём времени и в твоём пространстве.
В твоём бытие.
А значит, как и любое событие, они предполагали возможность выбора…
Э, погоди, оборвал сам себя Егор. Какая ещё, на фиг, возможность выбора? Я что, неправильно что-то сделал? Нехорошо поступил? Предал кого из близких или далёких или обидел ребёнка? Или девушку? Хм-м… девушку… Как там, интересно, наша девушка…
Он включил приёмник и позвал:
– Анюта, ты здесь?
– Я здесь. Ты отчего такой грустный?
– Не знаю. От неопределённости бытия, наверное.
– Если бы все грустили от неопределённости бытия, – назидательно заметила Анюта, – то в мире не осталось бы места радости, и он бы зачах и умер. Вот я же не грущу по этому поводу. Хотя уж моя неопределённость бытия почище твоей, пожалуй, будет.
– Вот-вот! – воскликнул Егор. – Очень бы, знаешь ли, хотелось узнать побольше о твоей неопределённости бытия. Тогда, глядишь, и моё бытиё стало бы поопределённей.
– Эгоист, – фыркнула Анюта.
– Нет, правда, – воодушевился Егор. – Мы с тобой уже столько вместе пережили, что стали почти как родные. А родные должны знать друг о друге больше. Опять же несправедливость получается, – ты знаешь обо мне всё, а я о тебе – практически ничего.
– Меньше знаешь – лучше спишь, – Анюта явно не была расположена к откровенности. – Ты мне лучше скажи за что тебя в парке били?
– Оно тебе надо? – насупился Егор.
– А как же? Если уж я начала активно вмешиваться в твою жизнь, то хотелось бы вмешиваться со знанием дела, а не наугад.
– А если я не хочу, чтобы в мою жизнь вмешивались? – прищурился Егор.
– Ага, значит было бы лучше, если бы тебя в этом парке забили насмерть. Так, что ли?
– Насмерть – это вряд ли, – не очень уверенно возразил Егор.
– Ну, значит, сделали бы тебя на всю жизнь калекой, – не унималась Анюта.
– Ещё чего! – возмутился Егор. – А ты тогда на что? Ты бы меня вылечила.
– А я и так тебя вылечила.
– То есть, вмешалась в мою жизнь.
– Именно. А ты против такого вмешательства?
– Пожалуй, нет, – вздохнул Егор. – Только, понимаешь, как-то это непривычно. В мою жизнь очень давно никто таким образом не вмешивался. Разве что бабушка Полина, но её давно нет на этом свете. Теперь вот ты появилась, и маму я нашёл и… – у него чуть не сорвалось имя "Зоя", но он вовремя прикусил язык.
– Что "и"? – подозрительно осведомилась Анюта.
– Я говорю, наверное, действительно в моей жизни что-то кардинально меняется в лучшую сторону. А я вместо того, чтобы радоваться, и, как говаривал незабвенный Мао Цзе Дун, строить ветряные мельницы, когда дует ветер перемен… А! – он махнул рукой. – Ерунда всё это! Жаль, что нам с тобой выпить нельзя, вот что. Русский человек, понимаешь, не может без хорошей выпивки по-настоящему излить свою душу и заодно понять как следует себя самого и своего собеседника, который одновременно является и собутыльником, а я что-то в себе так запутался, что без бутылки и не разберёшься.
– А с чего ты решил, что нам с тобой нельзя выпить? – спросила Анюта.
– То есть… как?
– Очень просто. У меня, знаешь ли, есть свои способы, как это вы говорите… а! Расслабиться, вот. Правда, я редко ими пользуюсь, но… почему бы и нет?
– Во дела! – восхитился Егор. – Анюта, старушка, ты это серьёзно?
– За "старушку" ответишь отдельно, – зловеще пообещала Анюта.
– Да это же просто такое принятое дружеское обращение! И вовсе оно даже не обидное, а, наоборот, ласковое и даже, я бы сказал, где-то лестное. Оно означает, что ты с человеком находишься на хорошей дружеской ноге, доверяешь ему и…
– Да ладно, – весело перебила Анюта. – Верю. Так как насчёт угостить даму бокалом шампанского или даже двумя?
– Э-э… – Егор поскрёб пальцами небритый подбородок. – И как ты себе это представляешь конкретно?
– Это не я, это ты себе должен представлять. Ты же предложил выпить.
– Ну для себя я этот процесс представляю слишком даже хорошо, – развалившись на сиденье с удовольствием начал рассуждать Егор. – Иду в ближайший магазин, беру бутылку… Так, чего бы мне взять? Водки я не хочу, да и неудобно как-то с дамой пить водку. Хотя, конечно, всякое бывало. И дамы, прямо скажем, тоже бывали всякие… Но сейчас явно не тот случай. Значит, водку я брать не буду. Шампанское? Нет, это несерьёзно. К шампанскому нужны хрустальные бокалы, и соответствующая обстановка. Интим нужен к шампанскому. А у меня в бардачке всего-то навсего гранёный стакан в единственном числе да и тот грязный. Я его, разумеется, сполосну, но вот как нам создать интим… Нет, шампанское тоже отпадает. Про пиво я вообще молчу. Пиво со своими подружками пусть пьют шестнадцатилетние мальчишки, а взрослый мужчина, если он хочет выпить с женщиной, о пиве даже думать не станет. Может быть вина? Да, вино, пожалуй, подошло бы. Но вино должно быть хорошим, потому что плохое вино – это ещё хуже, чем плохой коньяк… О! Точно! И как я только сразу не сообразил… Коньяк! Не вижу, почему бы мне не выпить, Анюта, с тобой коньяка. Ты как, не против?
– А это не очень крепко? – томно осведомилась Анюта.
– Это крепко, – с прямотой настоящего мужчины признался Егор. – Но мы возьмём хороший коньяк.
Егор сидел прямо на траве, привалившись спиной к тёплому от солнца левому крылу машины и смотрел вниз на город. Рядом с ним стояла початая бутылка, как ни странно, настоящего "Наполеона", которую он приобрёл в баре гостиницы, расположенной возле дома Зоиной тёти. В правой руке Егор держал стакан, на треть наполненный чудесной французской влагой, а в левой – надкушенную плитку шоколада. Ему было хорошо и как-то беспечно, и он рассчитывал, что скоро станет ещё лучше.
– Тост! – сказал Егор, поднимая стакан на уровень глаз.
Полуденное солнце растворилось в коньяке, и он загорелся живым волшебным светом.
– Давай, – согласилась Анюта.
– За любовь! – с чувством провозгласил Егор. – За любовь между мужчиной и женщиной. В широком смысле.
– В широком смысле?
– Именно.
– В совсем широком?
– Как вселенная.
– Ну, если как вселенная, то я согласна.
Они выпили.
Сорок минут назад, когда они, съехав с дороги, вскарабкались на этот холм и расположились в кустах так, чтобы им никто не мешал и они никому не мешали, Егор всё-таки добился от Анюты признания.
– Понимаешь, – объяснила она, – существуют определённые виды и потоки энергии, доступ к которым лучше всего осуществлять с какого-нибудь возвышенного места. Как, например, вот это, где мы сейчас находимся. И если этой энергии, говоря по-человечески, хлебнуть, то она окажет на меня примерно такое же воздействие, какое на тебя оказывает коньяк.
– Здорово! – восхитился Егор. – То есть получается, что ты всегда, когда захочешь, можешь выпить?
– Можно подумать, что ты не всегда можешь выпить, если захочешь, – парировала Анюта.
– Конечно не всегда! Например, когда у меня нет денег.
– Как же, как же!
– Ну… – смутился Егор. – Конечно, деньги на это дело всегда можно достать… Хорошо. Тогда, например, такой вариант. У меня важная встреча, на которую я должен явиться совершенно трезвым, а мне при этом очень хочется выпить. Я выбираю встречу и, тем самым, наступаю на горло собственному желанию. А?!
– Ерунда, – фыркнула Анюта. – Просто в данном случае твоё желание провести достойно важную встречу оказалось сильнее желания выпить. Вот и всё. Или, если тебя не устраивает столь низменное объяснение, твоя воля и характер оказались сильнее твоего желания.
– Вот именно, – согласился Егор. – И получается, что я не всегда могу выпить, когда захочу.
– А что, разве не бывало никогда случая, чтобы воля и характер спасовали перед желанием? – невинным голосом поинтересовалась Анюта.
– Вообще-то бывало, конечно, – берясь за бутылку признался Егор. – И даже неоднократно. Но я всегда честно боролся до конца.
– За это и выпьем! – с энтузиазмом предложила Анюта.
И они выпили по второй…
– …а всё-таки, что ты имел ввиду, когда предложил выпить за любовь между мужчиной и женщиной в широком смысле?
– Видишь ли… – проникновенно начал Егор, откусывая от плитки шоколада. – Кстати, а как у тебя обстоят дела с закуской?
– Нормально. Хотя я никогда не закусываю в вашем понимании этого процесса. Но ты не ответил на мой вопрос.
– Всё-таки чертовски неудобно так пить, – пожаловался Егор. – Конечно, пил я с друзьями по всякому. Помню даже однажды был случай, когда мы с моим давним корешем надрались вместе, находясь друг от друга на расстоянии в фиг знает сколько тысяч километров. Это несколько напоминает нашу ситуацию, но всё равно не так. Он, понимаешь, живёт в Америке, в Нью-Йорке. Сеня его зовут. Мы как раз сидели с Володькой Четвертаковым – ты его знаешь – и уже не помню по какому случаю пили водку. А он позвонил и сказал, что с кем-то он там всю ночь тоже квасил, а теперь вот пришёл домой и стало ему без нас грустно и тоскливо. И вот звонит он, поэтому нам, а на столе перед ним стоит открытая уже бутылка виски, к которому он в этой самой Америке пристрастился, паразит, изменив доброй русской водке. И если мы тоже пьём, то почему бы нам не выпить вместе по, так сказать, телефону. И мы выпили. И даже не один раз. Забавно было. Вовка с трубкой возле уха и стаканом в руке, и я рядом тоже со стаканом и с трубкой параллельного телефона. Слышимость, кстати, была, помнится, отличная… Но всё равно, понимаешь, мы ведь знали, что он на самом деле за тысячи километров от нас, а с нами только его голос. И когда он положил трубку, то это расстояние очень как-то зримо легло между нами, а… м-м… о чём это я?
– О том, что тебе неудобно так пить, – напомнила Анюта.
– Да! – с воодушевлением продолжил Егор, – Спасибо, а то я что-то… В общем, всё равно это разные случаи. Потому что тогда Сенька действительно находился по ту сторону океана, а ты сейчас рядом. Рядом, но я тебя не вижу.
– А ты закрой глаза, – посоветовала Анюта, – представь, что мы пьём с тобой в темноте, и свету взяться неоткуда.
– Ты ещё посоветуй представить, что я ослеп, – передразнил интонацию Анюты Егор.
– Всё вам, людям, не так, – вздохнула Анюта. – Ну, скажи на милость, зачем тебе обязательно меня видеть?
– Потому что львиную долю информации об окружающем мире мы получаем посредством зрения, – важно сказал Егор, и сам поразился тому, какой он умный.
– Не верь глазам своим… – тихо пробормотала Анюта. – Ну ладно, попробую.
– Что?
– Закрой, говорю, глаза.
– Ты мне уже это советовала, – запротестовал Егор.
– Закрой, закрой. Это другое.
– Сюрприз? – радостно предположил Егор.
– Не знаю, получится ли… Закрывай, давай. И, чур, не подглядывать!
Егор покорно закрыл глаза и принялся тщательно слушать.