- Верю, - покачал головой комбриг. - Всегда верил. Но, во-первых: ваша рука ещё не до конца зажила, и вы не сможете сражаться с должной силой. А во-вторых: посмотрите на тот пролом, где дерутся сейчас казаки. Это не ворота Магнитной крепости, тут кони потеряют разгон, будут спотыкаться, могут ноги попортить на обломках камня. Здесь лучше всего справится пехота. А ведь императору всероссийскому негоже пешим сражаться, не так ли, Пётр Фёдорович?
- Верно, - вынужден был согласиться Пугачёв. Он положил булаву поперёк седла и стал смотреть на бой. - А кого тогда во второй пролом послать? - поинтересовался "император" у комбрига.
- Два рабочих батальона, - ответил тот. - Пусть посоревнуются с казаками.
- Умно, умно, - покивал Пугачёв и жестом подозвал к себе вестового. - Передай майору Байдаку и капитану Курылу, чтобы готовили батальоны к бою.
- Я поеду к ним, - сказал комиссар Омелин. - Проведу агитацию.
И он умчался вместе с вестовым.
- Чего это он? - удивился Пугачёв.
- Надоело без толку торчать тут, - пожал плечами Кутасов.
Он вновь взял бинокль и навёл его на левую стену Троицкой крепости. После нескольких пристрелочных залпов бомбардиры стали бить вполне уверенно. Чугунные ядра бились о стену, рассыпая облака каменной крошки, по ней пошла густая сеть трещин. Несколько врезались в угловую башню крепости, откуда било тяжёлое орудие. Башня выдержала, однако несколько камней вывалились из кладки, верхний помост, на котором стояла пушка, покосился, и орудие ткнулось стволом вниз. Расчёт его замахал руками, несколько человек, кажущихся мелкими карликами, как у Свифта, полетели на землю.
- Удачно они попали, - усмехнулся Пугачёв. - Очень удачно.
К Пугачёву подбежал запыхавшийся казак в рваном кафтане, залитом кровью. В руках он держал основательно посечённую саблю, за спиной его висел мушкет с расщеплённым прикладом.
- Надёжа-царь, - упал он на колено перед Пугачёвым, - полковник Белобородов подмоги просит. Внутрь войти не могут казаки - крепко враг стоит.
- Довольно с него солдат, - отмахнулся Пугачёв. - Хватит ему. Пусть дерётся теми, кто есть. У меня для него резервов нет. И передай полковнику, что в левой стене скоро вторая брешь будет, туда рабочие батальоны пойдут.
Казак в рваном кафтане поклонился Пугачёву и бросился бежать обратно к пролому в стене.
- Жестоко вы с ними обходитесь, - покачал головой Кутасов. - Теперь Белобородов будет гнать людей на убой, лишь бы опередить рабочих.
- Я ему полк пеших казаков дал, - мрачно заметил "император", - пусть ими воюет. Не сумеет взять крепости без рабочих - грош ему цена.
Спустя ещё четверть часа "единороги" пробили брешь и во второй стене, в бой пошли рабочие батальоны. На сей раз третий и пятый. Кутасов навёл бинокль на их позиции. Перед шеренгами солдат в зелёных гимнастёрках гарцевал на своём вороном комиссар Омелин.
- Интересно, - сказал Пугачёв, - что он им там вещает.
- Солдаты, - говорил комиссар Омелин, твёрдой рукой сдерживая рвущегося от грохота и пороховой вони коня, - вон там, за стенами крепости засели царские войска. Они считают себя неуязвимыми для нашего гнева, нашей классовой ненависти. Ведь казаки уже больше часа пытаются прорваться внутрь. Им не занимать отваги и смелости, но нет в их крови революционной ярости. - В нескольких шагах от него в землю врезалось пороховое ядро, завертелось, зашипело рассерженной змеёй. Омелин даже не обратил на это внимания. Равно как и на то, что ядро, сколько не вертелось и как бы угрожающе не шипело фитилём, так и не взорвалось. - Вы сейчас пойдёте в крепость и покажете всем, чего стоят рабочие батальоны нашей Рабоче-крестьянской казацкой армии.
- Ура! Ура! Ура! - гаркнули рабочие, и пошли в атаку.
- Красиво пошли, - усмехнулся Пугачёв.
Действительно, наступали рабочие батальоны ровными шеренгами. Прямо, как в кинофильме "Чапаев", что Кутасов смотрел незадолго до отбытия в прошлое. Пугачёв даже процитировал его, засмотревшись на шагающих солдат. И всё же комбриг решил, что сравнение неуместно, ибо в кино в бой шли каппелевцы, в свою знаменитую "психическую атаку", а тут шагают рабочие и крестьяне, прадеды тех, кто сражался против них. Но ведь всё-таки красиво идут.
Шеренги сломались только перед самой насыпью каменного крошева, ведь в брешь могли пройти от силы три человека плечом к плечу. И так, плотными рядами, в колонну по три, солдаты рабочих батальонов вошли в Троицкую крепость.
Третий батальон вместе с двумя ротами пятого, преодолев несерьёзное сопротивление солдат гарнизона, подавляющая часть которых дралась сейчас насмерть с пешими казаками, направился на правый фланг, на помощь Белобородову. Остальные две роты капитана Балабухи двинулись внутрь крепости. Быстро, почти без боя захватили они пороховой склад, охрана которого - два молодых солдата, бледных, как полотно, от липкого страха - сдалась без сопротивления. Вслед за тем солдаты Балабухи направились к комендантскому дому. Перед ним был выставлен сильный пикет едва не в роту солдат, и уже не молодых парней, но седоусых ветеранов, получивших приказ держаться до последнего. Строй их был глубиной в пять шеренг, лишь первые две успели дать залп перед рукопашной. Солдаты Балабухи вступили в бой сходу, также дав залп первыми двумя шеренгами. И закипела схватка.
Звенела сталь, насаживали друг друга на штыки рослые люди в мундирах зелёного сукна, когда ломались они, били прикладами, раскраивая черепа и кроша рёбра, а то и просто валились под ноги, вцепившись в горло друг другу в исступлении ярости.
- Охотники, - командовал капитан Балабуха, неуютно чувствовавший себя не в самой гуще кровавой рубки, - на дома, на крыши! Огонь вести по вражьим тылам!
Ловкие егеря - или охотники, как звали их в пугачёвской армии - вскарабкивались на невысокие бараки и склады, забросив фузеи за спину. Заняв позиции там, они открыли огонь по отходящим отдохнуть от рукопашной царским солдатам, по офицерам в треугольных шляпах, по бешено орущим унтерам, а то и вовсе по окнам комендантского дома.
Численное преимущество, в конце концов, взяло своё. Остатки царских солдат, все раненные, кто сильней, кто легче, побросали оружие, поредевшие роты Балабухи ворвались в комендантский дом. Первого же сразила пуля - комендант Троицкой, даже вдрабадан пьяный стрелял без промаха. Солдаты ринулись внутрь с тесаками наперевес, стремясь разорвать ненавистного коменданта едва не голыми руками. Комендант стоял перед ними в большой светлой комнате, слегка покачиваясь от количества выпитого, однако позицию en garde держал твёрдо, угрожая замершим в дверях солдатам шпагой.
- Ну, хамы, быдло! - крикнул он срывающимся голосом. - Кто хочет отведать моей стали?!
- Чего встали, орлы, - протиснулся в передние ряды опешивших солдат Балабуха, - этого, что ли, испугались? Да он пьян в дым, в двух шагов ни в кого не попадёт.
- В Петра вона попал, - буркнул кто-то, указывая на лежащего на пороге убитого пулей солдата.
- А ну, орлы, - крикнул Балабуха, - выволоките-ка этого, - дальше он вставил непечатное словцо, - из дому! Да поскорей!
Словно разбуженные этой командой солдаты ринулись на коменданта. Он успел ткнуть кого-то шпагой, но её быстро вырвали из рук, самого коменданта скрутили, врезав несколько раз для острастки, и швырнули под ноги капитану.
- Тащите его к царю, ребяты, - усмехнулся он. - Взвода на это хватит. Остальные - за мной. Поглядим, что там, у стен творится. За мной!
Комендант стоял перед Пугачёвым на коленях, на плечи ему давили тяжёлыми руками два дюжих лейб-казака.
- Ну что, немчик, - густым голосом произнёс "император", - отказываешься признать меня, хоть мы с двоим батькой из одних земель родом будем?
- Ты самозванец, Емелька Пугачёв, - выплюнул ему под ноги комендант крепости, действительно, из обрусевших голштинцев, чей отец был выслан сюда комендантом ещё после гвардейского мятежа, приведшего на трон Елизавету Петровну, - ни слова по-немецки не разумеющий, nicht wahr?
- Бесовскими речами тебе меня не смутить, сатана немецкий, - столь же густо и веско сказал на это Пугачёв. - Кто я таков не тебе болтать. И за речи твои я приговариваю тебя повесить. Вона на том столбу.
Тут же казаки, прижимавшие коменданта крепости к земле своими тяжёлыми ладонями, подхватили его и потащили к указанному столбу. Комендант с неожиданной силой вырывался, даже отбросил одного, и всё время кричал: "Хамы! Скоты! Быдло! Flegel! Mi?geburt! Luder!"; часто перемежая немецкую речь с русской, густо заправленной матом. Казаки, да и сам Пугачёв усмехались в усы-бороды, иногда кто-то из собравшейся толпы крякал: "Эк заворачивает. И где токмо выучился-то, немецкая его душа". А между тем дюжие казаки навалились на коменданта, откуда-то вынырнул ловкий человечек с верёвкой в руках, на одном конце которой уже была увязана петля. Её накинули приговорённому на шею, перекинули через столб и дюжие казаки без церемоний навалились на другой конец, ухватившись за пеньку своими мощными руками.
Дальше смотреть "царёв суд и расправу" у Кутасова не было ни малейшего желания. Он развернулся и, никем не замеченный, покинул набитую казаками и солдатами рабочих батальонов площадь.
Глава 8
Поручик Ирашин
Очередной пикет в башкирской степи был похож на все предыдущие и большую часть последующих. Два с половиной десятка карабинеров - иногда патрулировать приходилось целыми эскадронами, когда башкиры Юлаева набирались лихой наглости - тряслись по степи, когда мокрой от дождя, когда прожжённой солнцем, глотая пыль или меся лошадиными копытами грязь. И когда уже казалось, что ничего приключиться не может, что вон уже пора поворачивать домой, к Уфе или временной ставке корпуса, расположенной в какой-нибудь деревушке, степь оглашалась свистом и словно из-под земли, из невысокого по весеннему времени ковыля, вырастали башкиры. С саблями, пиками и неизменными луками.
И вот уже звучит команда: "Карабинеры, к бою!". Я кричу её, сам же не понимая, что делаю, выхватываю палаш. А мои люди вскидывают карабины - у всех они лежат поперёк седла. И будто бы кто-то суровое сукно рвёт над нашими головами - трещат выстрелы. Пули косят башкир, но в нас летят стрелы, и всадники в бешметах и меховых шапках пускают их одну за одной. Кого-то ранит двухаршинная стрела, однако убитых ими мало. Мы же отвечаем ружейной стрельбой. Всё это время я вынужден торчать в седле с палашом и пистолетов в руках безо всякого толку. Расстояния для пистолета малС, остаётся лишь ждать рукопашной. И вот башкиры приближаются на достаточное расстояние, я вскидываю палаш - взвод без команды прекращает стрельбу, пускает коней рысью, затем галопом. Сшибка! Звенит сталь, льётся кровь, падают наземь люди и кони. Результат всегда одинаков. Башкиры повержены и отступают разрозненными группками, а мы возвращаемся домой.
Мне везло. Мой взвод неизменно громил врага, где бы то ни было. А вот Озоровскому военная фортуна изменила. Он попал в засаду двух с лишним сотен башкир, и тут бы ему и пришёл конец, не приди на помощь сибирские драгуны капитана Холода, на соединение с которыми и шёл Озоровский. Башкиры, как показали пленные, хотели разбить их порознь, первым делом взявшись за карабинерный взвод, с которым, по их разумению, было легче справиться. С пленными, вообще, поступали крайне негуманно. После тщательного допроса, проведённого непосредственно на поле боя, их, как правило, бросали в степи. Иные офицеры, оправдываясь соображения гуманности, вовсе убивали пленников после допроса. Ведь тащить их в Уфу, дробя силы на конвойные команды, не было никакой возможности, как и таскать за собой этакий табор. Вот и приходилось поступать крайне жестоко.
Отличился, вновь вернув себе расположение Михельсона, Самохин. Силами своего эскадрона он атаковал расположившихся на отдых башкир числом до полутысячи. Многих порубал и пострелял, ещё больших взял в плен, а после развесил на деревьях, в тени которых они отдыхали, да на наскоро сколоченных из стоек юрт виселицах.
Но, не смотря на все эти успехи, серьёзного ущерба, за исключением, пожалуй, удачного рейда Самохина, нанести башкирам не удалось.
- Такая война долго продолжаться не может, - сказал как-то в офицерском собрании, в Уфе, поручик Лычков. Его эскадрон вернули "на отдых" из-под Астрахани, где он воевал под началом подполковника Кандаурова. - Вы гоняете Юлаева по степи, а толку? Башкиры практически не теряют людей, равно как и вы, вы вроде и воюете, а вроде и нет. Но время-то идёт. Пугачёв собирает войска, готовит новую армию. Нужно бить его в самое сердце, а чем вы тут занимаетесь? Башкирам хвосты крутите!
Он был уже изрядно пьян и позволял себе весьма рискованно высказываться.
- Полегче, сударь, - тут же осадил его Коренин. - Мы всё же воюем, и кровь льём, а не хвосты крутим. Задача нашего корпуса подавить восстание башкир Юлаева. Поставят нам другую - будем выполнять её.
- Не так давно, - ехидно заметил Лычков, - ваш командир не посчитался ни с чьими приказами и сбежал к Мансурову.
- Тогда мы обошли приказ Голицына, - согласился Коренин, - однако сейчас нам дано задание самим генерал-поручиком Щербатовым. Выше писать некуда, - усмехнулся он, - разве что государыне-императрице.
- Тут как с скифами и царём Дарием, - заметил новый офицер кирасирского полка прапорщик Ожаров. Это был совсем молодой ещё человек, любивший щегольнуть своими знаниями в области истории и в особенности, конечно, военной. - Вы не можете навязать башкирам сражения, а они применяют исключительно партизанскую тактику.
- И прорваться через них нет возможности, - сказал я. - Стоит растянуть коммуникации, оторваться хоть немного от обозов, как они мгновенно нарушают их. Юлаев отрезает нас от Пугачёва, надёжнее любой стены.
- С ними надо покончить один решительным ударом, - хлопнул кулаком по столу поручик Лычков. - Рраз! И всё! Чтобы только мокрое место осталось от этого Юлаева!
- Легко сказать, - невесело усмехнулся я, - раз - и мокрое место! Поди, найди место, куда удар наносить. Силы Юлаева раздроблены и собираются лишь для того, чтобы атаковать наши крупные соединения. В случае же малейшей опасности, они мгновенно скрываются в степи. Такая вот у нас война. Без наступлений и ретирад, без фронта и флангов.
- Отлично сказано! - вскричал молодой и лихой репортёр "Петербургского листка" Павел Астахов. - С вашего позволения, поручик, я занесу эту вашу сентенцию в мою следующую рапортацию в Столицу. В газете будут весьма довольны столь метким выражением.
- Вы только на меня не ссылайтесь, - сказал я.
- Не буду, не буду, - покивал репортёр, записывая в свой неизменный в кожаной обложке блокнотик. - Не первый, как говорится, день замужем-то. - Он лихо подмигнул мне.
На следующее утро нас разбудили звуки полковых труб. Мы спешно повыскакивали из квартир и бросились к конюшням, из которых заранее поднятые конюхи выводили лошадей. Забросив на плечо седло и узду, я подошёл к своему скакуну и принялся быстро взнуздывать его. Норовистый и злой жеребчик, прозванный мною в нарушение всех коннозаводских традиций Забиякой, тут же надулся, как только я закинул ему на спину седло. Я привычно двинул ему коленом под брюхо, чтобы он сдулся обратно, и сразу же затянул подпругу на последнюю дырочку. Жеребец дёрнулся, однако вахмистр Обейко, которого я попросил подержать узду, пока сам седлаю коня, удержал его железной рукой. Кивком поблагодарив его, я вскочил в седло и в свою очередь перехватил уздечку вахмистрова коня. Оседлав своего злющего мерина, Обейко принял у меня повод, и мы направились к строящимся карабинерам взвода.
- Карабинеры, - обратился к полку Михельсон, - пришло время дать Юлаеву решительный бой. Он стремится отомстить нам за гибель нескольких сотен своих людей, убитых поручиком Самохиным. Он двинулся к Уфе. Мы выйдем ему на встречу, раз он так хочет посчитаться с нами.
Он перевёл дыхание и воскликнул:
- Корпус! За мной!
Наш конный корпус на рысях вышел из Уфы и направился на северо-восток, навстречу Юлаеву.
Встретились мы с ним в первых числах мая. Со стороны, наверное, армии более всего напоминали два облака серой пыли, сначала медленно, но всё быстрей и быстрей движущиеся друг другу навстречу. Одно облако затрещало, изменило свой цвет на беловатый, плюнуло свинцом, сотни свинцовых мух устремились ко второму. В ответ это облако ощетинилось стрелами, осыпало ими противное ему. Этот обмен продолжался какое-то время, покуда облака не встретились.
Драться в середине этого пыльного облака было сложно. Выстрелил я совершенно вслепую, в какой-то силуэт. Потом на меня налетел башкир с обломком пики наперевес. Он махнул им наотмашь, я навстречу ударил палашом - тяжёлый клинок легко перерубил дерево. Башкир ткнул меня оставшимся у него огрызком, длинные щепы порвали мундир, я рубанул его по голове. Башкир схватился за голову, меж пальцев его потекла кровь. Я уже мчался дальше, отмахиваясь от врагов. Ещё несколько раз сшибался с башкирами, кого убивал, кого только ранил, с кем, можно сказать, расходились вничью, обменявшись несколькими ударами. Но что самое неприятное, я совершенно не представлял, как идёт сражение. Побеждаем ли мы - или наоборот, терпим поражение. Я даже солдат своего взвода видел не всех.
Мы рубились, не смотря ни на что. Без команд и приказов, глотая пыль и убивая врагов.
А потом пыль осела, потому что оба войска замерли, топчась на месте и обмениваясь ударами. Мы дрались с башкирами, рубились насмерть, валились под ноги коням мёртвые и раненые, последние, чтобы тут же быть затоптанными в тесноте. Я видел, как под поручиком Ипполитовым убили лошадь, но труп её какое-то время содрогавшийся в диких конвульсиях остался стоять, подпираемый с обоих боков конями своих и врагов. Ипполитов продолжал рубиться, даже не обратив на это внимание. Его окружала сеть стальных взблесков и свист клинка.
И снова бой закончился, фактически, ничем. Мы порубали башкир, сколько смогли, а когда они побежали, сил на преследование ни у кого не было.
Я положил палаш поперёк седла, свесившись, оторвал кусок башкирского бешмета и принялся чистить клинок. Пришлось ещё несколько раз дербанить вражьи халаты, даже плотная ткань их рвалась о зазубрины на моём палаше. Им придётся заняться серьёзно, как только вернёмся в Уфу или ещё куда. Уж очень сильно посекли мне в этот раз клинок, после чистки между зазубрин остались мелкие обрывки ткани.
Такого плана сражений было ещё несколько за тот месяц, что корпус провёл в степи, активно гоняя Юлаева. И ни одно не принесло полной победы. Казалось, хитрый предводитель башкир просто выматывает нас, истощает наши силы. Вопрос только, для чего? Есть ли у него или главаря восставших, Емельки Пугачева, какой-либо план или же нет его, а Юлаев маневрирует, избегая решительного сражение по понятным причинам. Ведь его войско, как бы то ни было, не может эффективно противостоять нашей регулярной кавалерии. Вопросом этим задавались все в нашем корпусе.