Музыкант раскрыл было рот, чтобы закричать, и тут популяр прыгнул. Он отбросил музыканта к стене, припечатав всеми своими тремя сотнями фунтов. Музыкант, в мгновенном напряженном усилии, взведенном бешеным выбросом адреналина, вырвался и сумел сделать один неуверенный шаг. Но Прыгун, обхватив кулак одной своей руки пальцами другой, взметнул эту дубинку из костей и плоти и резко обрушил на шею музыканту. Позвоночник несчастного с треском сломался, и он повалился лицом вниз. Голова его неестественно вывернулась, оказавшись под левой рукой.
Прыгун спрятал тело за алтарем, потом вернулся к двери и рискнул выглянуть в коридор. Мягко сияющие потолочные панели высвечивали коричневые и черные вихри в зеленом мерцающем камне стен, и казалось, что эти перегородки состоят из живых существ, карабкающихся друг на друга, словно скопище вшей, сбивающихся пеной в попытке разорвать оковы магической известки, скрежещущих зубами от ярости, потому что известка не поддается…
В коридоре было пусто. Он вышел и прикрыл за собой дверь часовни.
Сжимая в руке нож, Прыгун прокрался по сверкающему коридору и вышел к лифтовой шахте. Она отличалась от известных ему неработающих шахт в руинах популярского сектора города, потому что была чистой и свободной от летучих пауков. А кроме того, он не увидел здесь ничего похожего ни на кабину, ни на тросовую подъемную систему. Похоже, человек просто входит сюда и его возносит кверху по воздуху, или же он начинает падать, но воздух поддерживает его… Прыгуну это не нравилось, но другого пути у него не было. Он нажал номер нужного ему этажа и шагнул в трубу.
В костях у него началась игра созвучий и диссонансов. Звуки вихрились в нем, свивались над головой, словно ветер, и поднимали по шахте. Внезапно подъем прекратился, и его мягко понесло к выходу на верхний этаж. Прыгун оттолкнулся от стены, как в невесомости, перевернулся в стоячее положение и вылетел в коридор; ужас немного отпустил его, когда лифт за спиной взвыл и остановился.
Он двинулся по коридору и остановился у первой двери, держа нож перед собой в готовности выпустить кишки любому, кто его обнаружит. Ему нужна была детская комната, но он не знал, за какой дверью ее искать. Прижав ладонью активатор двери, он напрягся, ожидая, пока откроется вход.
В сверкающей металлической чаше диаметром не меньше ста пятидесяти футов, уходящей вниз на двадцать этажей, плавали женщины - больше сотни обнаженных женщин. Их поддерживал на плаву блуждающий, почти видимый звук, который булькал от края до края этой неимоверной металлической бадьи, от ее обода до самого дна. Они дрейфовали - то широко раскинув ноги, то плотно сжав их в девической стыдливости. Руки женщин безвольно свисали, а лица были рассечены широкой, как рана от топора, улыбкой абсолютного удовольствия, - а тем временем концерты в двудольных, трехдольных, четырехдольных и шестидольных размерах кружевами оплетали их животы. Все они были беременны, ибо это была камера затопления. После того как генные инженеры завершали свое дело - помогали оформить зародыш, - женщин переводили сюда, чтобы на последующих стадиях развития эмбриона подвергнуть их еще не родившихся детей воздействию гипнотической музыки затопления. Музыка эта несла подсознательные сигналы в виде примитивных квантованных картинок, которые "промывали мозги" неродившимся детям, сглаживали грубые швы и кромки работы генных инженеров путем внушения зародышам любви и почитания к музыке и к властям.
Прыгун неохотно отвел глаза от этих женщин-птиц, подавляя в себе желание соскочить в чашу, оседлать их в полете и совокупляться с ними, погружаясь вместе на дно чаши и снова взмывая вверх, в нарастающем крещендо кульминации под грохочущий вихрь звуков. Он знал, что не должен думать о таком, ибо ненавидит музыкантов и их леди. И все-таки не такая уж редкость - обнаружить родство между похотью и ненавистью, и сейчас он боролся с похотью, которая выросла из ненависти. Он вышел в коридор и закрыл дверь в камеру затопления, зная, какие сны будут преследовать его после этого дня.
Дальше по коридору Прыгун толкнул другую дверь и обнаружил детскую. Торопливо прошел к колыбелям младенцев, рожденных в этот день, и начал просматривать имена. Не всякое дитя подойдет. Это должен быть новорожденный младенец, покинувший материнскую утробу прямо в этот день, причем ребенок более или менее значительного музыканта, не ниже Второго Класса. Наконец он наткнулся на табличку, которая привлекла его внимание: "ГИЛЬОМ ДЮФЕ ГРИГ". Возможно ли, что это - кровный родственник Яна Стамица Грига, Великого Мейстро города-государства Вивальди? Он вытащил ребенка из колыбели. Даже если это всего лишь племянник, его родители, если повезло, наверняка окажутся музыкантами по крайней мере Второго Класса.
Младенец спал. В руках Прыгуна он казался таким маленьким и глупым. Интересно, какое ему дадут прозвище? Гил? Долю секунды Прыгуну пришлось бороться с внезапной нежностью. Ну уж нет, на этой стадии игры нежность недопустима. Он осторожно выскользнул в коридор и нашел лифт. Оказавшись между его трепещущими струнами, он провалился в колодец звуков, прижимая младенца к заросшей волосами груди.
Однако когда Прыгун вышел в коридор первого этажа, там оказались три музыканта - они шли к лифту…
Глава 2
Процессия, сплошь "пышность и торжество", как говаривал Отелло, вливалась в зал. Горделиво и медленно, в безукоризненном слиянии с ритмом музыки, восемь юношей из класса Гила прошагали в огромное помещение Большого зала; их широкие плащи из напоминающего бархат мерцающего сукна сверкали вплетенными в ткань пурпурными вспышками, взметаясь за спинами мальчиков, будто крылья. Пурпур - цвет мальчиков, непосвященных, не прошедших инициацию. Когда ритуалы Дня Вступления в Возраст будут завершены и если юноши окажутся достаточно удачливы и изобретательны, чтобы остаться в живых, они уже никогда не будут больше носить этот цвет - сменят его на красный и оранжевый, желтый и белый цвета взрослых мужчин.
Гил с трудом сглатывал на ходу - комок в горле становился все плотнее по мере того, как они продвигались по арене. Он представить себе не мог, что Большой зал так огромен. Пол убегал от него плавной восходящей кривизной, которая была бы абсолютно незаметна в любом помещении меньшего размера. Этот зал имеет в длину, прикинул он, добрых тысячу ярдов. Далеко-далеко впереди сидели судьи - крохотные пятнышки в алых креслах, увенчивающих сверху стофутовый сводчатый фасад Скамьи, который был чернее любого черного цвета, какой ему доводилось когда-нибудь видеть. Пол отсюда и до самой Скамьи сверкал сияющей медью, покрытой кружевом кремовых, белых и черных прожилок, что, мерцая и переплетаясь, извивались на фоне почти прозрачного камня. Гил скосил глаза чуть в сторону, не забывая держать голову поднятой, дабы не нарушить симметрию строя, и увидел, что камень действительно прозрачен. Лишь слегка окрашенный, он уходил в глубину футов на сто, и только эта большая глубина придавала ему густой медный цвет, который, как казалось небрежному взгляду, был присущ камню. Так вода в чашке прозрачная, но в океане - синяя.
Потом он взглянул на ряды зрителей - полные пять тысяч с каждой стороны, - один за другим поднимающиеся все выше и выше к почти беспредельной протяженности стен, которые взмывали кверху по чуть изогнутой наружу кривой и сливались с потолком и мерцающими зелеными балками. Каждый зритель занимал удобное мягкое кресло на вращающейся подставке, которое должно было облегчить ему наблюдение за церемонией. Перед каждым креслом был установлен небольшой телевизионный экран, чтобы зритель мог видеть действие вблизи, если в самые жаркие моменты сражения оно откатится к дальним от него участкам арены.
- У меня сердце в буквальном смысле в пятках, - сказал идущий рядом с ним Рози вибрирующим от напряжения голосом.
- Я помогу тебе вернуть его на место, как только сумею проглотить комок в горле, - ответил Гил, все еще восхищаясь бесконечными рядами, огромными пространствами и красивым прозрачным полом.
Волна приветствий катилась вдоль рядов по мере того, как небольшая процессия продвигалась по залу, но мальчики не отваживались повернуть голову - только изо всех сил косились по сторонам. Лица должны быть все время направлены вперед, ибо ритуал их появления в зале предписывал им смотреть только на судей, которые вскоре решат их судьбы.
Это был невыносимо долгий марш, учитывая напряжение, которое уже нарастало в каждом из мальчиков и которое, пока они достигнут своей цели, заставит их сердца бешено колотиться, но этот марш, по крайней мере, дал Гилу время подумать. Внезапно его искусство игры на гитаре показалось ему ерундой, ничем, пустым местом.
Большой зал далеко простирался во все стороны, и от его грандиозности Гил ощутил себя маленьким, ничтожным и обреченным на провал.
"А что, если я действительно жалкое бракованное изделие генной инженерии и камеры затопления, хуже даже - на свой лад конечно, - чем Рози? И умру сегодня… Но когда? Во время испытаний? Или когда придется предстать перед Столпом Последнего Звука? Или же в мусоросжигательной печи, куда свозят отбросы и куда меня просунут через железную решетчатую дверь и сожгут? Может быть, этот ублюдок Фредерик окажется прав и не ему, а мне предстоит испытать самый большой сюрприз. Может быть, я умру…"
К тому времени когда процессия достигла наконец основания Скамьи и растянулась полукольцом перед судьями, он силой отогнал от себя эти бесполезные переживания.
Оркестр исполнял обращение к музам на древних инструментах из меди, стали и дерева, а не на современных синтетических. Судьи, преисполненные торжественной серьезности и достоинства, были облачены в белые мантии, которые полностью закрывали все тело, кроме головы, шеи их украшали оранжевые кольца судебного сословия. Мальчики преклонили колена перед звуковым портретом Владисловича, Первого музыканта, Основателя Стези Звука. Каждый мальчик по очереди, начиная с правого края полукольца, процитировал по одной строке из литании Дня Вступления в Возраст.
- Владислович, Отец Мира, Величайший музыкант, - пропел речитативом первый мальчик.
- Владислович, Сочинитель и Пользователь Восьми Правил Звука, Открыватель Стези…
- Владислович, Мейстро и Покровитель Башен…
- Владислович, который сыграл свои каденции перед самими богами старины и тем поверг их ниц, - исполнил, задыхаясь, свою строку Гил.
- Благослови нас, благослови нас, благослови нас! - пропел следующий юноша.
Литания завершилась.
- А-а-аминь, - протянула толпа. Можно было начинать экзамен.
Испытания юноши должны были проходить по отдельности, а пока что их отвели дожидаться своей очереди в изолированное помещение, чтобы никто из них не мог увидеть, что его ожидает, и подготовиться - или же свалиться в обморок от страха. Хотя каждый мальчик знал кое-что о предстоящем, потому что отец каждого конечно же подробно описал сыну характер ритуалов предыдущего Дня Вступления в Возраст, никто не мог знать всего, ибо точная схема испытаний менялась каждые четыре месяца, для каждого ритуала Дня Вступления в Возраст. Один за другим мальчики покидали помещение, чтобы встретить лицом к лицу свое будущее. Оставались только Гил и Рози.
И вот наконец к двери подошел служитель в светло-зеленых одеждах и желтом шарфе и объявил:
- Григ! Твоя очередь.
- Постой! - крикнул Рози, когда Гил шагнул к двери вслед за служителем.
- Да?
- Удачи тебе, Гил!
- Спасибо, Рози. Я буду ждать и кричать за тебя, когда настанет твоя очередь.
Но, выйдя наружу, он уже не был так уверен, что окажется на месте и сможет приветствовать кого-либо. Из шести ребят, вышедших перед ним, пройти испытания смогли только трое. Пятьдесят на пятьдесят. Неужели шансы всегда такие жуткие? Он не мог припомнить, чтобы слышал когда-нибудь разговоры о соотношении выживших и тех, кто был убит или кремирован, и внезапно к его горлу подступила тошнота. Некоторые из проигравших мальчиков были хорошими музыкантами. Лучше, чем Гил, намного лучше! И что это значит? - гадал он, вздрагивая.
Победившие сидели в золотых креслах на особой трибуне над полом арены, ниже и правее судей. Они были готовы смотреть на испытания самых слабых, неприспособленных - Гила и Рози. Гил поискал глазами проигравших и не нашел. Отсутствие тел означало, что все трое, по-видимому, были сокрушены достаточно быстро и сразу же отправлены в печь. Да нет, не обязательно. В конце концов, звуковое создание не оставляет растерзанного трупа своей жертвы. Оно поглощает человека целиком, подавляет молекулярные вибрации, которые и есть сущность всего, и исчезает с телом, прекращая его существование.
Трясясь от страха, он вышел вперед и остановился перед высящейся над ним Скамьей, подняв голову так, что мог видеть судью по фамилии Гендель, глядящего на него с центрального трона.
- Гильом Дюфе Григ?
"Я хочу сбежать, - думал юноша. - Убраться отсюда, прочь и подальше".
- Это я, ваша честь, - сказал он.
- Готов ли ты к началу испытаний?
"Нет, нет! - кричало в нем все. - Ни к чему я не готов! Я боюсь! Я боюсь сильнее, чем ребенок в темноте".
- Да, ваша честь, - сказал он.
- Есть ли у тебя какие-то особые пожелания или заявления, которые ты хотел бы высказать сейчас?
"Отпустите меня! Выпустите меня отсюда к черту! Я ведь сейчас все равно как осужденный на смерть, которому приносят последний ужин, только моя последняя привилегия еще скуднее - могу лишь высказать несколько умных или остроумных слов".
Но ничего этого он не мог сказать вслух, потому что должен был помнить об отце. А кроме того, они бы все равно его не отпустили, как бы ему этого ни хотелось. Они бы его сожгли.
- Никаких особых пожеланий или заявлений, ваша честь.
- Очень хорошо, - подытожил Гендель. - Пусть испытания начнутся!
Оркестр взял нужную ноту и разразился сложной мелодией, написанной зачинателем ритуала с целью подогреть волнение и возбуждение зрителей, пока идут приготовления.
Это был странный интервал времени, порождающий суеверный страх.
К Гилу подошел служитель, одетый в традиционное белое мерцающее сукно с пульсирующим воротником из огненной ткани; воротник отбрасывал на лицо ангельское сияние, скрадывая его черты. Видны были лишь глаза, горящие отраженными вспышками света. Служитель протянул Гилу оружие: звуковой усыпляющий свисток, акустический нож и смертоносное звуковое ружье.
Не пытаясь больше скрыть дрожь - а трясся он как сухой лист, - Гил заткнул нож за пояс своего гимнастического трико, надел на шею блестящую металлическую цепочку свистка и взял в руки ружье. Он кивнул судьям, сделал сотню шагов к центру арены, повернувшись спиной к стофутовому монолиту Скамьи, наконец взял себя в руки, выдохнул, глотнул свежего воздуха и снова кивнул.
Музыка стихла, а затем и вовсе смолкла.
- Ты избран в Класс Четвертый, - прогремел голос судьи Таллиса.
Это был не человек, а настоящий ястреб, сухой и тощий, с горбатым носом-клювом и глазами как у хищной птицы. Из-под мантии появились руки, отбросили назад волосы, свисавшие по бокам головы, затем снова исчезли в складках.
"Класс Четвертый". Эхо этих слов еще отдавалось какой-то миг, пока звуконепроницаемые стены не погасили их рисунок.
- Выбрал ли ты опознавательную песню?
Музыкальная фраза из опознавательной песни записывалась на небольшом нагрудном значке; достаточно было просто активировать его, чтобы получить возможность использовать все машины, соответствующие твоему статусу, и входить во все места, доступ в которые обеспечивает твой класс. Опознавательная песня Четвертого Класса должна иметь двудольный размер. Мысленно перебирая сотни известных ему мелодий, он понял, что уже должен иметь одну на уме. Наконец решил. Он знал, что такой выбор доставит удовольствие отцу своей ироничностью и связью с "Королем эльфов", который звучал вчера вечером.
- Я выбираю "Военный марш" Шуберта.
Таллис утвердил выбор.
Оркестр заиграл - чуть приглушенно.
- Начнем! - провозгласил Таллис.
Стена Скамьи замерцала, потеряла прозрачность в центре, потом частично растворилась, образовав проем пятидесяти футов в ширину и семидесяти в высоту. На мгновение воцарилась тишина, которая повисла в воздухе как дым, словно здесь никогда не должно быть уже никакого шума, кроме почти неслышной нежной мелодии оркестра. И Гил, глядя на эту огромную дыру в стене, удивился - что же это они там выискали такое здоровенное? Ответ он получил через несколько секунд.
Из проема появился желтый дракон с белыми-белыми зубами, покрытый чешуей - каждая чешуйка величиной с лопату, глаза - красные как кровь, с крохотными черными сгустками зрачков. Жидкая слюна собиралась на губах дракона и струйками стекала по подбородку.
В звучании оркестра появилось напряжение.
Гил чувствовал все более острое желание сбежать, но страх приковал его к полу - и он использовал страх как средство удержаться на месте. Он уговаривал себя, что этот дракон - всего лишь звуки, что он не настоящий. Совсем не настоящий. Он не состоит из плоти и крови. Это созданная человеком звуковая конфигурация, сплетение молекулярных колебаний, образующее ложное существо - точь-в-точь как десять Башен города, и рояль, на котором играл вчера Рози, и, да-да, даже плащ с капюшоном и трико, надетые на нем самом.
В голове пронеслись слова, сказанные отцом накануне вечером: "Это будут создания из звука, направляемые людьми, сами по себе безмозглые".
Впрочем, следующая отцовская фраза прозвучала в другой тональности: "Но помни: они могут убить тебя с тем же успехом, что и настоящие".
Он очень боялся.
Дракон фыркнул и испустил из ноздрей пронзительные звуковые волны, а вовсе не пламя, как в волшебных сказках и легендах. Затем монстр оглядел галереи и проревел боевой вызов. И тем как бы невзначай начал представление для зрителей, которые предвкушали картину ужаса и боли. Он раскачивал могучую голову на конце толстой чешуйчатой шеи, злобно скалил зубы - и реакция зала, кажется, доставляла ему удовольствие.
А потом он заметил Гила и, хоть был всего лишь конфигурацией звуков, направляемой техниками из-за Скамьи, облизнул толстые черные губы очень голодным движением…