Нам не удается спокойно добраться до цехов. Там была бойня. Но и здесь убитых валяется много. Вижу, что это, скорее всего, упокоенные. Погибшие лежат не так чтоб слоем, но проехать невозможно, а давить тела наш водитель Вовка категорически отказался. Благородно, конечно, но есть у меня смутное подозрение, что причина несколько иная. Впрочем, эти мысли я высказывать не собираюсь.
– Будем растаскивать, чтоб дорогу освободить. Мы с Андреем – на прикрытии с бэтээра, Серега – пулемет, держишь заднюю полусферу. Пятая и шестая тройки – оттаскивают, третья и четвертая – на прикрытии, меняются через десять минут – направление на вон ту маталыгу, что к нам ближе, резерв – у кормы бэтээра, – дает расклад Ильяс.
– Мне что делать? – спрашиваю у него, когда Ильяс лезет на бэтээр.
– На тебе ракеты. Если вдруг что нештатное, давай ракету. И посматривай по сторонам. Внимательно!
– Ильяс, как бы не укусили таскателей!
– Багров у нас нет. Веревочных петель не напасешься. А все одеты по-зимнему, в перчатках, так что только лицо беречь. Да и почищено тут уже.
– Пару багров я видел, – откликается курсант Званцев, носящий заодно дурацкую кличку Рукокрыл, он сейчас сидит за фарой-искателем.
– Где?
– На пожарных щитах.
– Третья и четвертая тройки, вместе со Званцевым-младшим принесите багры. Одна нога – здесь, другая – там.
– Нехорошо людей, как тюки какие, баграми кантовать, – отзывается один из посылаемых.
– Исполнять! Нам тут еще не хватает укушенных!
– Так они же упокоенные!
– Доктор видал такого – засадника, в куче мусора поджидал. И ваши тоже видали – под машиной прятался. Так что отставить базар – и бегом! Времени мало! Бегом, я сказал!
Что-то быстро стал Ильяс заводиться…
Посланцы скоро вернулись. Теперь бэтээр рывками продвигается по десять – пятнадцать метров и встает, подсвечивая фарами следующий участок пути. Пока ни одного зомби не попалось. А вот тела идут все гуще и гуще. Едем как по рельсам – не свернуть. В БТР уже накидали два десятка собранных автоматов, несколько бронежилетов, подсумки с магазинами. А мы еще не добрались до эпицентра.
Черт, какие нелепые потери – и катастрофические! То-то сухопутчики свалили большей частью. Такой провал деморализует мощно. Здорово, что у зомби скорость мала, а то добили бы оставшихся. Паника – страшная беда, бегущий в панике – легкая добыча.
У первой же брошенной маталыги сюрприз: дверцы заперты изнутри, люки закрыты. Кто-то успел запереться.
– Ну кто что скажет – зомбак там или живой? – спрашивает Ильяс.
– Постучите да спросите.
– Эй, есть кто живой? – грохает прикладом в стенку МТЛБ меньшой Званцев.
В ответ в брюхе стылой машины отчетливо лязгает передернутый затвор автомата.
И снова тихо.
Сидящий – или сидящие – не отвечает.
Зато затвором лязгают на каждый окрик.
Андрей внимательно послушал несколько раз, попросив остальных не шуметь, потом о чем-то поговорил с Ильясом и Вовкой.
Вовка явно отрицательно отнесся к сказанному – головой мотает.
Ильяс злится. В конце концов сам идет к кормовым люкам, руками показывает, чтоб все ушли из возможного сектора обстрела, и рывком открывает дверцу, отскакивая в сторону.
Опять лязгает затвор.
И еще раз.
– Вы что, первый раз на свет родились? – яростно спрашивает Ильяс.
– А чего ты хочешь? – осторожно осведомляется конопатый санинструктор, предусмотрительно стоящий сбоку от темной глыбы МТЛБ.
– Фонарь давай! – поворачивается ко мне Ильяс, отмахивается от попытки удержать его за плечо и выставляет фонарь так, чтоб ослепить сидящего в глубине машины.
Затвор лязгает несколько раз подряд.
Тогда наш командир, не скрываясь, забирается в проем двери и светит перед собой.
– Пятая тройка, вытаскивайте!
Заглядываю через его плечо. В луче фонаря, скорчившись в комочек и выставив перед собой автомат, сидит совсем мальчишка и дергает затвор автомата. Понятно, что слушал Андрей – магазин давно пуст, патроны при дерганье затвора не вылетают, не стукают по полу, не катятся… А вот физиономия пацана мне не нравится никак. Не в себе он.
Мимо лезут ребята из тройки. Внутри после короткого бухтения и звука пары пощечин начинается драка, и резкий визг бьет по ушам.
– Этот суконыш вылезать не хочет!
– Эй! Не бей его!
– Дык он кусается!
Сроду бы не подумал, что выковыривать из довольно просторного салона тягача худенького мальчишку окажется таким трудным делом. Ребятам с колоссальным трудом удается дотащить – или дотолкать, докатить – свихнувшегося к дверцам. Там он упирается, не переставая пронзительно верещать, да так прочно, что выдернуть его удается только совместными усилиями двух троек и Ильяса.
Причем он не дерется. Ему нужно только одно – спрятаться обратно в салон. Он просто выворачивается из хватающих его рук и бьется как здоровенная рыбина, тупо, бессмысленно, но неожиданно мощно для своих размеров. И этот режущий уши визг! Как у него глотка выдерживает?
Нам с трудом удается примотать его к носилкам, потом я колю ему весьма зверский коктейль, а Ильяс напяливает повязку на широко распахнутые запредельным ужасом глаза.
Не знаю, что сработало, но паренек затихает и только тихонько поскуливает.
– Свихнулся? – отдуваясь, спрашивает Ильяс.
– Скорее бы сказал, что это острый реактивный психоз, – отвечаю на не требовавший ответа вопрос.
– Неужели нельзя это сказать более русским языком? – не нравится Ильясу, когда кто-то шибко умничает.
– Да, свихнулся, – киваю в ответ.
– Вылечить можно?
– Надеюсь, – пожимаю плечами.
Переводим дух. Носилки с пареньком ставим обратно в МТЛБ. На фига, спрашивается, корячились? Сидел бы себе, лязгал затвором.
Вовка уже осмотрел новый агрегат. Все исправно, и ему придется теперь шоферить на гусеницах. С БТР берется справиться старший сапер, а вот гусеничное он водить не умеет – какие-то свои хитрости в управлении этой техникой.
Действуя по такому же принципу, добираемся до следующих броняшек, но в них живые отсутствуют. Вот шустрик оттуда, из чрева старенького бэтээр-80 с полустертыми цифрами на блекло-зеленом борту, выпрыгивает, и получается у него это очень ловко.
Мы как-то не успеваем рыпнуться. Но меланхолично стоящий на крыше нашего бронетранспортера Андрей молниеносно валит одним выстрелом измаранного кровищей зомби, бывшего при жизни средних лет потрепанным мужиком.
– Зевс-громовержец, – выразительно заявляет откуда-то справа водолаз Филя.
– Да уж, не Венера, – показывает слабое знание греческой мифологии Андрей.
Мы уже добрались туда, где на торжествующих победу наших товарищей высыпалось несколько десятков специально откормленных зомбаков, причем не только шустриков: среди густо валяющихся тел ребята быстро находят штук пять недоморфов, которые уже внешне отличаются от просто пошустревших от сожранного мяса – лица у таких словно потекли. Черты размазались, превращаясь в морды, и особенно заметно изменились челюсти. Страшноватое зрелище представляют такие физиономии. У того, что валяется совсем рядом от моего сапога, полуоткрыт рот… Да нет, уже не рот, уже пасть – и набор изменившихся зубов заставляет отставить ногу подальше, хотя вроде бы точно упокоен этот недоморф.
И все вокруг – в катающихся под ногами с легким металлическим звуком гильзах, стены цехов – в густой сыпи пулевых сколов, на броне понуро стоящей брошенной техники тоже полно белесых пятнышек…
И мертвецы – слоем. Темным слоем на мутно белеющем небольшими кусками насте. Живых тут нет. Мы все же заглядываем в цех – и у самого входа я натыкаюсь на женщину со свернутой шеей. На вид она умерла пару дней назад. В голову приходят слова спасенного нами утром инженера, как живые ломали своим умершим шеи, чтобы не дать им укусить себя… За оборудованием ни черта не видно, пол завален всяким хламом и трупами. Но все они уже окоченели, а мы решили на коротком совещании, что склоняться над каждым и проверять так, как это было принято раньше, не стоит. Потому проверка заключается в коротком тычке ботинком. И пока все тела – словно пинаешь деревяху.
Хотя и знаю, что меня прикрывают, окружающая темнота давит на нервы. Подсознательно все время жду, что кто-нибудь мерзкий из этой темноты на нас прыгнет.
Пальба начинается неожиданно – в дальнем углу. Лупят вразнобой два пистолета.
Подбегаю туда вместе с пожилым седоватым сапером из приданных и парой водолазов из усиления.
Мертвец – грузная женщина – зацепился рваным пальто за какую-то деталь станка, двигается вяло, топчась на одном месте, и потому двое санинструкторов под прикрытием ребят из четвертой тройки стреляют в спокойной обстановке. И мажут. Причем оба. Раз за разом.
Убогое зрелище.
Только теперь понимаю, насколько ж эти неплохие ребята беззащитны и беспомощны.
Наконец, выстрелом десятым (с пяти-то метров) одному из стреляющих удается попасть в голову зомби. Та шумно валится навзничь.
Выбираемся из цеха удрученные. Получаем головомойку от Ильяса. Санинструктора получают двойную порцию – еще и за перерасход боеприпасов. А потом сразу еще и третью – за то, что при проверке, с которой у командира не заржавело, у одного в пистолете магазин с парой патронов, а у другого с пятью.
– Эй, ребята, а я полковника нашел! – окликает нас паренек из третьей тройки.
Офицер лежит с намертво зажатым в кулаке пустым ПМ. Узнать его можно только по росту, мощной фигуре и погонам. Под подбородком отчетливо видна штанц-марка от ствола пистолета. Застрелился. Потому и обгрызли его так сильно. Только вот под челюстью зубами не дотянулись.
Свечу своим фонариком вокруг, но пропавшего симпатичного и толкового санинструктора, бывшего тенью у своего командира, не вижу. Тут вперемешку и мертвые люди, штатские и военные, и дохлые собаки. Залитые кровищей, изрешеченные пулями. Упокоенные. Тяжелый запах крови, грязи и смрад дерьма и мочи из разверстого цеха.
Не могу побороть любопытство – и мы с несколькими парнями заглядываем в здание, где стоял до поры до времени, нам на беду, зомбячий засадный полк. Ничего интересного, кроме обглоданных костей и обгрызенных частей разрозненных скелетов – человеческих и собачьих… Зря совались. Но это мы считаем, что зря, у саперов другое мнение.
Уйти сразу не удается – все трое саперов с колоссальным интересом осматривают рухнувшие ворота и места подрывов. Причем седоватый ухитряется залезть довольно высоко, двигаясь неожиданно проворно для своего возраста, и что-то там нашел интересное для себя. Вижу, что он показывает товарищам какие-то не то проволочки, не то тонкие детальки…
Ну хорошо хоть им польза какая-то: на территории завода, по предварительным данным, минимум еще в трех местах сидят такие же засадные полки, и черт их знает, сколько всего морфов и шустеров. Ворота-то там подперли, но все равно разбираться надо.
Ребята уже собрали то, что получилось собрать, выдергивая автоматы из-под тел. Из бронетехники сформировали колонну – два БТР, две МТЛБ и одна БМП.
Еще одна БМП сдохла – завести не удалось, а БТР с работавшим все это время мотором остался без горючки. У нас с собой бочек не оказалось. Потому сняли, что не привинчено, в частности боезапас, и на всякий случай вывели из строя бортовое вооружение.
Медленно выкатываемся по расчищенной дороге.
Нормально управляются два БТР и Вовкина маталыга. Остальные две коробочки едут крайне неуверенно, и пешие стараются держаться от них подальше.
Ильяс нервничает – мое напоминание о необходимости осмотра других цехов встречает раздраженным бурчанием. Приходится надавить. Это раздражает его еще пуще.
– Фигня, Ильяс. Никому ничего мы не отдадим. То, что наше, – то наше, – нащупывает причину волнения Андрей, внимательно наблюдавший за нашей перепалкой.
– Ага! А увести как? Нет у нас водмехов. Так поставить – сопрут и фамилии не спросят. Тут всякие шляются.
– Упреют таскавши.
– Ну да, говори!.. С утра военные опять припрутся – им эти коробки запонадобятся. Хотя бы для охраны супермаркетов. Следовательно, хай будет. И что ты им скажешь?
– Утро вечера мудренее. Побросали технику, значит, пролюбили, – меланхолично, как и положено настоящему снайперу, отвечает Андрей.
– Не плюй в колодец, Андрюша, вылетит – не поймаешь. Они КАД контролируют, а нам там еще ездить придется, – огрызается Ильяс на слова коллеги.
– Знаешь, мне кажется, не о том переживать надо.
– А о чем? О мировой скорби? О том, что в две тысячи двенадцатом году астероид может прилететь?
– Выдохни! Сейчас технику подгоним к медпункту, оставим под присмотром наших, проверим пустые цеха. Дальше видно будет.
– А да ну тебя! Если прохлопаю сейчас трофеи – век себе не прощу. А уж Николаич тем более.
Тут новый командир прав на все сто. Заболевший Николаич будет поминать своему преемнику такой провал долго.
Пока наши разбираются с добытым трофеем, успеваю заскочить на кухню – опять повару что-то понадобилось, о чем сообщила все та же тощенькая девчонка, от которой уже густо пахнет соляркой, видно, заняла место истопника. Ну да солярка – не ацетон, потерпим. Еще девчонка ухитрилась перемазаться сажей, но зато кожа порозовела, не такая восковая, как была совсем недавно, – подкормил повар помощницу.
– Я, собственно, хотел с вами посоветоваться, – начинает толстяк.
– Слушаю вас, – не менее политесно отвечаю я.
– У меня кончились консервы и манка. Принесли небольшой мешок картошки. Варить просто картошку – смешно, очень уж мало. Чистить некому и нечем. Вы не могли бы сообщить командованию, что нужны продукты и, знаете, чтоб вас всякий раз не дергать, связь бы неплохо организовать.
– Хорошо, это сделаем.
Тут я вспоминаю рассказы нашего преподавателя, отработавшего лет тридцать в Заполярье, и предлагаю повару раздать картошку, чтоб особо настырные клиенты ели ее потихоньку сырьем – из расчета полкартофелины на нос в сутки.
– Как витамин С? – схватывает повар суть.
– В точку.
– И помогает? – интересуется повар.
– Наш преподаватель так успешно от цинги лечил.
– Хорошо, попробую, – усмехается печально толстяк.
– Ждете, что утром бедлам начнется?
– Да. Неясно, по какому пути эта публика пойдет.
– Да уж, путей много.
– Нет, тут вы неправы. Путей мало. Всего три.
– Мало?
– Конечно. Вот послушайте, это еще Гумилев написал.
И толстяк-повар с чувством декламирует стих весьма пессимистического настроя: и тот, кто созидает башню, погибнет, сорвавшись с верхотуры, и тот, кто разрушает, попадет под обвал плит, а тот, кто убежит искать тихое место, нарвется на хищную пантеру, и всей радости для людей – самому выбирать себе смерть. Не понимаю, к чему клонит толстяк, и прямо об этом говорю:
– Собственно, Гумилев тут только и сказал, что мы все умрем. И что дальше? Смысл-то декламировать?
– Смысл как раз глубокий. Человечество выживает уже много тысячелетий, и принципы выживания не изменились с древних времен. Три способа поведения для того, чтобы выжить.
– Не маловато получается – для всего-то человечества?
– В самый раз. Только три – и вы не сможете упомянуть четвертый.
– Тогда перечисляйте!
– Запросто. Первый – Конструктивный. Для выживания люди организуются в общество, создают себе защиту, обеспечивают себя продуктами, создавая их, созидают себе жилье, обеспечивая будущее своему потомству и давая себе спокойную старость, завязывая торговые и родственные отношения с соседями.
– Ну предположим, – вынужденно соглашаюсь с очевидным я.
– Второй – Деструктивный. Создается банда для того, чтоб, не созидая своего, отбирать чужое и жить за счет бедолаг, оказавшихся рядом.
– Так. А третий?
– Изоляционистский. Удрать подальше и жить отшельником. Выживать не в группе, а в одиночку.
– Это как Сергий Радонежский?
– Отнюдь, как говаривала незабвенная графиня. Он не выживал в отшельничестве, он веру искал. В смысле постигал Божий промысл и самосовершенствовался. Постиг – вышел к людям. Если уж вам так нужен живой пример, так больше подходит семейство Лыковых.
– Ну да, ну да… Живой пример тому – ныне покойный Иван Иванович…
– Вы можете добавить четвертый способ?
– Я должен подумать.
– Бьюсь о заклад – ничего нового не придумаете.
– Ладно. Пока больше голова болит, чтоб эвакуировать всех тяжелых… Да, и еда, конечно… Еда, вода…
Ботан-радист радует: скоро прибудут еще группы, в том числе и из крепости. Наши обстоятельства сообщены, так что, возможно, и ремонтники будут, и водилы.
Ильяса точит, что две коробочки так и стоят брошенные. На его осунувшейся физиономии это как маркером написано.
– Ты пока тут побудь, мы все-таки железячки дернем, не могу, чтоб они там оставались, – бурчит Ильяс.
– А тут кто останется?
– Вот ты и останешься. Мы только часть народа возьмем. Давай действуй!
– Ильяс, зря ты это. Припрется кто – угонит отсюда уже наши железяки.
– Вот и охраняй. Бэтээр сейчас – акче!
Мне не удается выразить в звуке все свое неудовольствие, а наш батыр уже слинял на двух броневиках, забрав большую часть личного состава. И Филя урыл, и саперы. Прошу Сашу максимально приглядывать за стоящей техникой. Взять пару человек и приглядывать. Техника стоит сплошным черным массивом. Только антенны торчат сверху в посеревшем уже небе. Подобраться можно со всех сторон – тут эти железяки друг друга загораживают.
У нас так из охраняемого часовыми парка пропало несколько танковых катков. Все расположение обыскали – пропали катки. А ведь не иголка – каждый за сто кило весит… Блинчик зеленый. Потом на КПП девушка-пионервожатая пришла. У них был в школе сбор металлолома… Ну дальше понятно? Точно, пионеры ухитрились с ремонтируемых танков четыре катка увести. Как – одному богу известно. Семикласснички… И три километра до их школы – специально измерили – как-то перли. По тропинке. Над речным обрывом.
А тут, если проморгаем, кончиться все может куда хуже. Боезапас-то в каждой машине.
Собираюсь позвать ближайший к нам патруль, но он отирается у кухонь – вроде и близко, да не очень. Второй пары вообще не видно.
– Скорее! Ты врач? Да? Скорее, там моя жена рожает!
Молодой парень, неприятно землистая кожа, глаза какие-то снулые. Но возбужден сильно. Жена рожает, это не фунт изюма, тем более в таких условиях.
Делаю, не подумав, вместе с ним несколько шагов, потом останавливаюсь, начинаю разворачиваться. Нужна горячая вода, теплое помещение, подмога. Куда это я поскакал?
– Погоди, надо носилки взять, ребят еще – даже если рожает, в палатке с печкой это лучше де…
В голове грохает гулкий колокол, я как-то нелепо падаю, потеряв по дороге ориентацию в пространстве, и потому шмякаюсь, сбив дыхание. Что-то рвет у меня ухо.
– Эй, э… Что…
Еще раз гулко по башке. Уху больно очень, и голову крючит набок. И еще раз колокол…