Когда чума началась в Херсоне, где как раз был кавторанг Ушаков, он свою команду разместил на берегу поартельно, в камышовых шалашах-палатках. Если в артели заболевал человек, его помещали отдельно – в шалаше на одну персону. Артель же расселяли по нескольким новосделанным шалашам, а общий, ставший заразным, сжигали. Таким образом больные изолировались и лечились (а не просто бросались, как в той же Ветлянке, где при осмотре больницы среди семидесяти трупов была обнаружена только одна полуживая казачка), здоровые не контактировали друг с другом, только внутри артели и бригады, а зачумленное жилье ликвидировалось. Тогда не знали, что разносчики болезни – блохи с зачумленных крыс, но крыс Ушаков тоже изводил, блюдя чистоту и на берегу. В итоге в его команде чума кончилась на четыре месяца раньше, чем у других, и потери оказались минимальны настолько, что никто в это не мог поверить.
Ладно, пока пугаться рано. Надо продрать глаза и подготовиться к наплыву пациентов.
Продрать глаза помогает то, что приносят воющего раненого.
– Что с ним? – спрашивает втаскивающих носилки мужиков братец.
– На мине подорвался! – чуть не хором отвечают носильщики.
Братец присвистывает. С трудом подавляю такое желание и с выражением гляжу на сидящего неподалеку сапера по прозвищу Крокодил. Тот багровеет и подскакивает к носилкам.
– Э-э-э-эмгм! – почему-то говорит сапер, глянув на раненого.
Странное вступление. Впрочем, и у братца физиономия выражает интересную гамму эмоций. Носилки ставят на пол. Оглядываю раненого. Мне тоже кажется несколько странным то, что я вижу.
А вижу я, что сапоги на сучащем мелко ногами солдапере целые. Совершенно. Рука, причем левая, окровавлена и перевязана довольно грамотно, и из кулька марлевого торчат три пальца.
– Он точно на мине подорвался? – спрашивает братец.
– Точно, – отвечает носильщик.
– Где было? Как получилось? – обретает дыхание Крокодил.
– Да там, где вы сегодня мины снимали, – отвечает переводящий дух носильщик.
Раненый, положенный к нашим ногам, продолжает плакать и скулить.
– Что, не все сняли? – допытывается сапер.
В палатку понабилось народу – старший сапер тоже тут, на его физиономии отпечатались складки рукава бушлата, спал видно.
– Нет. Этот малец уже снятую мину стал расковыривать. Вот его и тяпнуло.
– Йопперный театр! – с чувством облегчения произносит старший сапер.
– Согласный, – подтверждает Крокодил, и они выпирают животами лишних из палатки.
Подрыв странный – парню размололо ладонь, снесло два пальца и здорово повредило оставшиеся. Кровотечение незначительное, и, глянув на все это безобразие, заматываем искалеченную кисть обратно. Трачу еще ампулу промедола. Парень в полуобморочном состоянии, рассказать, что он там учудил со снятой миной, не может, да нам и дела нет. Эвакуировать надо.
Помня о нравоучениях начвора, прошу поднять ботана. Теряем время в уточнениях, наш ли это боец, кто командир и что скажут в Кронштадте.
Ревут моторы какой-то техники совсем рядом – к нам прибыли грузовики. Повара подняли, и он убег к кухням принимать продукты. Вот обратным рейсом они и раненого захватят на берег, а там уж какая-нибудь шаланда найдется. Сейчас между Кронштадтом и берегом постоянно курсируют не меньше двух десятков всяких посудин.
Перед тем как его уносят, строго предупреждаю носильщиков и самого бедолагу, чтоб ничего не пил по дороге.
Саша удивленно смотрит:
– Ты ж все время говоришь, что вода – всему голова. А тут такая кровопотеря!
– Пустяковая у него кровопотеря. Если же его напоишь, он после дачи наркоза вполне может блевануть. В стерильной операционной. Там это самое то будет. И если еще ухитрится оказаться без сознания и вдохнуть чуток своей блевоты – так после операции гарантированно будет воспаление легких. А парня и так бог обидел.
– Курить-то ему можно? – спрашивает носильщик.
– Да не очень-то… Лучше и без этого обойтись. От курева давление может подскочить – усилится кровотечение. Это тоже ни к чему. Вышибет тромбы. Повторное кровотечение будет.
– Ясно.
Сигаретку раненому таки дают и утаскивают наконец. Последнее, что вижу, – испуганные и заплаканные его глаза, глядящие с неверием на раскуроченную руку. Боюсь, что в лучшем случае сохранят ему указательный палец и половину большого. Если повезет, конечно.
– Вот кретин! – проницательно замечает братец.
– Ну у нас тоже всякое бывало, – возражаю ему, просто чтоб не уснуть.
– Противопехотки так ковырять и руки свои на выкид – этого не было!
– Доктор, вы портянки заматывать умеете? – перебивает наш разговор сапер Крокодил, зашедший в палатку вместе со своим начальником.
– Умею, а что?
– Ткань из Кронштадта привезли, рулонами, довольно много. Порезать ее тут возможность есть, только вот публика с портянками обращаться разучилась. Выходит, что знатоков – раз-два и обчелся.
– Дык у меня ж пациенты попрут.
– Ладно, но все равно вас учтем. Попросили прикинуть, сколько умеющих наберется. В базе-то тоже морячки, а они с портянками не дружат. Да газеты привезли, картонки. Сейчас тут пол застелют картонными коробками.
Вона как. Курсы повышения квалификации по намотке портянок. Прям раздел в "Космополитэн" – "18 причин, почему девушке стоит носить портянки на территории ремонтного завода" и "26 признаков того, что вы неправильно намотали портянки"…
Ладно, научим и портянки мотать, чего тут. И газеты в дело пойдут. У тех же немцев это было широко представлено. Если надо, то не вопрос.
К слову, немцы пришли сюда воевать в носках. Но уже в 1941 году появились инструкции, как мотать портянки. А зимой – как утепляться старыми газетами и опять же мотать портянки. Видал я эти инструкции…
И когда в Сталинград шли самолеты, в том числе с грузом старых газет, те, кто отправлял, не понимали зачем, думали, снабженцы с ума сошли, а вот те, кто сидел в "котле", понимали отлично. И набивали себе газеты под одежду, тепло сохраняя.
– Было дело, как раз когда на Малую Пискаревку отправили работать, тоже показывал на своем примере, как портянки мотают, – говорит братец.
– Лучше скажи, как додумались до Малой Пискаревки? Тут ведь тоже трупы хоронить надо ударными темпами, а то на запах набежит всякой твари, – спрашиваю я братца.
– Да просто. Собрали комиссию, поставили вопрос. Выбор был невелик: либо в воду, как у индусов; либо скормить кому попало, как у тибетцев; либо кремировать; либо ингумировать. Первые два способа не пошли вовсе – там в комиссии были ребята, которые в Индии полюбовались на красоты Ганга с недогорелыми мертвецами по берегам и водной глади…
– А, "Тарбар"! Небось обмен опытом?
– Да вроде, не спрашивал. По кремации этот ваш Хапенгуген выступил толково – у него опыт оказался…
– Какой Хапенгуген?
– Соображаешь что-то совсем плохо. Ветеринар Бистрем, какой-какой… Ему довелось утилизировать павший скот, так что он в курсе был. Получилось, по его словам, что для кремации килограмма трупного материала понадобится два килограмма дров в лучшем случае. Посчитали. Поняли, что такое не катит никак, – ныне топливо в дефиците. Ну и стали копать рвы. Тут, я думаю, то же придется делать. Главное, не откопать какой газопровод сгоряча…
Мда, трупы убирать надо быстро. А тут еще и живые трупы по цехам. Да и вокруг вроде тоже ходят.
– А эти, итальянки-мортусы… Как у них вышло? – вспоминаю про эксперимент с итальянскими туристками.
– Четыре только стали работать, остальные пришли в ужас. В общем, кроме визга – никакой шерсти…
К нашей палатке уже подтягиваются ранние пташки – первые пациенты. Связываюсь с штабом. Просят подождать – к нам направлены писаря. Скоро будут.
Писаря являются через сорок минут. Мы уже приняли кучу народа, но просили не расходиться, потому как приказом по заводу кормить будут и выдавать паек и прочие радости жизни только зарегистрированным. Писарей двое – стервозного вида девка с кучей пирсинга в нижней губе и мягкая какая-то тетечка, робкая и боязливая даже внешне. У девки свирепый взгляд и выдающаяся вперед нижняя челюсть, что вместе с разноцветной фигней в губе делает ее страшно похожей на выловленную нами – мной и братцем – в одном озере Псковской области заслуженную щуку: у той тож три блесны в пасти как медали сверкали. Видимо, у братца проскакивает та же ассоциация, потому как он совершенно нелогично заявляет:
– У щук скоро нерест…
Девка злобно на него смотрит, он отвечает ей совершенно бараньим взглядом. Девка фыркает. Женским чутьем она полагает какой-то подвох, но не может понять какой. Это ее бесит.
– Нам нужен стол, стулья и охрана! – чеканит Щука.
– А мне массаж, педикюр, коктейль "Дайкири" и красивая негра с опахалом, – отвечает братец раньше, чем я успеваю открыть рот.
– Вы что себе позволяете?? – взвизгивает девка.
– Предаюсь несбыточным мечтаньям, как и вы, впрочем. Вы тут видите столы и стулья? – вежливо поясняет братец.
– Так обеспечьте! Вы обязаны! – упорствует в своем заблуждении Щука.
– Милая, мы обязаны оказать медпомощь в возможном объеме. А матобеспечением занимается база. Так что претензии туда. И работу вы должны были начать пораньше – людей кормить надо, а с регистрацией пока у вас никак!
– Не смейте мне хамить!
– Никто и не хамит. Это у вас, милая, воображение разыгралось.
– Извините, что вмешиваюсь в ваше воркование, но вы собираетесь заниматься регистрацией? – приходится лезть, куда не просят. Ох, неохота!
– Нам не приготовили рабочее место, я отказываюсь работать в таких условиях!
– Милая, вот вы еще повыдрючивайтесь, пока побольше публики здесь не соберется, потом публика начнет спрашивать, почему их не кормят, не дают одежу и так далее. Окажется, что без регистрации – вашей, заметьте, регистрации – им ничего не светит. Вы не опасаетесь, что вам банально начнут быть морду? Пардон за мой французский, вы думаете, что кого-то из тех, кто три дня на ногах простоял, бычит наличие у вас рабочего места? Вы, милая, начинайте работать как угодно, а то через час-другой тут будет бунт. И вас грохнут, и нам достанется. Так что будьте лапочкой – начинайте работать!
– Я требую, чтобы со мной не разговаривали в таком тоне!
– Слушайте, милая, мы не в бакалее, а вы не продавщица "вас много, а я одна"!
– Я потребую, чтоб с вами разобрались! Я при исполнении обязанностей!
– Слушай, сука тупая, или ты садись и работай, или вали отсюда к такой-то матери! Так понятно излагаю?
– Вы за это ответите! Я так этого не оставлю! Да вы не знаете, с кем связались, хамы!
Мне не остается ничего иного, чем трясти непроспавшегося ботана-связиста.
Утречко начинается славно.
Высказываю начвору все, что думаю на тему переписи населения двумя писарями, да еще и с таким настроем. В ответ получаю не менее жесткую отповедь. Лаемся минут пять, за это время народу набирается вокруг куда как много, то есть медпункт окружен практически толпой. Пока толпа еще молчит, но вот достаточно будет пары заводил… И мы не обойдемся без жесткой стрельбы.
– Короче говоря, тащ майор, либо вы регулируете перепись в удобной форме, либо я выгоняю эту дуру к чертовой матери и делаю все так, как подсказывает обстановка!
– Не забывайтесь! Руковожу сектором я.
– Так руководите, кто против. На данный момент у меня медпункт окружен толпой народа не меньше чем две сотни человек, кухни окружены еще большим количеством публики. А перепись еще даже не началась. При скорости переписи один человек в минуту (что будет еще очень славно), у нас тут все затянется на пять-шесть часов, и это в лучшем варианте. Все это время достаточно одного протестанта, и будет веселуха в полный рост.
– Так… У вас там бригада водоносов на виду?
– Точно так. Таскают воду. Уже принялись.
– Организуйте такую же команду писарей. Пообещайте доппитание. Выбирайте тех, кто по внешним признакам не относился к охране лагеря. Первыми переписать желающих убирать территорию и тех, кто согласится убирать трупы. Через час вам доставят инвентарь для работы. Людей добавлю насколько возможно. И организуйте людей в очереди. Главное, чтоб не толпой стояли. Девицу отправьте ко мне в штаб, очень жаль, что вы с ней не нашли общего языка – она работала в паспортном столе и дело знает. Все, действуйте, связь кончаю.
– Пипец нам, – горестно замечает братец, как раз уже занимающийся здоровенным не то фурункулом, не то уже и карбункулом у перекошенного от боли мужичка.
– Что так?
– Пойдем в сорок пять лет менять паспорта, нарвемся на эту Щуку – и все, кончена жизнь…
После двадцати минут ора и неразберихи наконец удается наладить хоть какое-то подобие организованного беспорядка. Первыми переписали водоносов, премировали каждого банкой сгущенки, у кого не было сменной одежды – выдали, что успели подбросить в самый удачный момент сумрачные грузчики из кронштадтских, и отправили к кухне. Дальше удалось разбить толпу на очереди, кучки и команды. Раздобыли столы, что-то приспособили под стулья. Появились добровольные помощники, начали наконец потихоньку организовывать ситуацию вокруг себя. Самое время дух перевести, ан некогда.
Привезли метлы, лопаты, носилки. Сгрузили. Тут уже за дело взялись саперы, а мне удалось вернуться к приему пациентов. Они теперь не просто так подходили, а показывали отпечатанные на шикарнейшей мелованной бумаге регистрационные удостоверения участников бизнес-конференции "Золотой шар". А там корявыми от холодрыги буквами карандашом вписаны фамилия, имя, отчество, год рождения и профессия. И отношение к военной службе в графе "Компания, должность". И в разномастных журналах – продублировано. Это, конечно, все филькина грамота, но хоть удастся представить общую картину. На обороте помечаем кратко диагноз. Там же будут отметки о выдаче продуктов и одежды…
Периодически происходят мелкие стычки и инциденты. Народ весь на нервах, так что ругани хватает. Особенно часто почему-то ругань возникает у столика переписи, стоящего через один от меня. Там писарчуком присланный в усиление из штаба какой-то крикливый самоуверенный мужик, непонятно зачем щеголяющий в бронежилете с вставленными туда пластинами. Вроде б обстрела не было и не ожидается. Вот и сейчас у этого стола свара нарастает до градуса кипения, и начинается банальная драка. Не было печали! Выхожу из палатки глянуть.
Сбежавшиеся патрули растаскивают драчунов. Слышу, как мужик в бронежилете орет изо всей силы, обвиняя своих обидчиков во всех грехах. Ильяс меняет его на Сашу, и ситуация тут же успокаивается. Мужика переместили на выдачу одежды, но скоро и там начинается свара. Да что за черт возьми такое!
Не могу понять, о чем речь, только слышу громко сказанное трубным и каким-то назойливым голосом этого мужика:
– Ты опять вафлей подавился? Не было их там… Сколько раз говорил. Приглашаешь моего барсика на язычке подержать? Я тобой брезгую, недоумок!
Йопта, опять начинается драка! Услышанная терминология сильно удивляет, тем более что настораживает знание предмета… С чего бы взрослому мужику предлагать другим взрослым мужикам оральный секс, да еще в таких тонкостях? Нет, в некоторых случаях оральный секс весьма даже, гм-гм, но с мужиками-то с какой стати?
– А ну пошел вон живо, чтоб духу твоего тут не было, кутах! – орет рядом Ильяс.
И когда я вижу в проеме палатки спину утекающего, сразу вспоминаю ночной эпизод с разбитым об стенку дома автобусом. Точно! Тот самый чувак, фамилия у него еще заковыристая… Вспомнил! Фетюк его фамилия.
Как ни удивительно, а толпа у медпункта рассосалась. Неужели мы их всех обработали? Даже не верится.
Неожиданно забирают почти всю нашу команду. Не могу понять, что случилось, но спешки и суеты нет, все идет спокойно. Ильяс успевает только сказать, что получил приказ на сбор – будут зачищать те участки, где в цехах заперты шустрики. Попутно порекомендовал подготовиться к отбытию. Через пару часов нас перебросят в Ораниенбаум, там намечается операция по возвращению территории. Так теперь называют зачистку от зомби и обеспечение безопасности на отвоеванном куске пространства. Ну мне собраться – как голому подпоясаться. Когда уже возвращаюсь в палатку, вижу заруливающие фуры. Ребята толковали, что сюда стали свозить всякие материалы из строительных товаров – полиэтилен, теплоизоляцию, доски и так далее. Там кто-то толковый нашелся, сейчас из всего этого будут устраивать походный быт для тех, кто в лагере оказался. Кунги еще прут с консервации, на буксирах. В общем, завертелось дело. Ажиотаж вызывает появление пожарной машины. Там сразу же возникает сутолока, грызня и неразбериха. Жажда не улучшает человеческую породу, когда дело у водопоя доходит до рукоприкладства, приходится вмешиваться со всей жесткостью. Нам тут рядом с кухнями только массовой драки не хватает. Бинтов-то уже и нет.
Когда порядок более-менее установлен, толстяк-повар неожиданно говорит (мы как раз брали у него кипяток), что во время летнего наступления немцев на Сталинград наша авиация получила приказ первоочередными целями считать снующие по степи пожарные машины, которые немцы использовали как водовозки, и что именно сегодня он, повар то есть, понял, что да, действительно первоочередная вещь – вода. Мимоходом удивляюсь: у повара еще есть силы и время думать, я бы на его месте в такой толчее у кухонь свихнулся бы, наверное.
Начвор приказывает, чтоб я сдал дела братцу. Попутно братцу сообщают, что он должен еще и принять участие как судмедэксперт в работе следственных органов – из Кронштадта перебрасывают, кого нашли и собрали. Как ни крути, а фильтровать беженцев нужно и разобраться с тем, что здесь происходило, важно. Еще на братца вешают контроль за сансостоянием территории лагеря, противоэпидемические мероприятия и далее по списку двадцать два пункта.
– Да я же сдохну! – трагически вопит братец.
– Это ваше дело, а работать придется, – отвечает сухо начвор.
Как не вспомнить такую деталь, на которую не раз обращали мое внимание умные люди, – когда есть что-то, что надо сделать во что бы то ни стало, американцы говорят: "Сделай или сдохни" (Do or die), а русские – наоборот: "Сдохни, но сделай".
Вот и выходит, что у нас даже смерть не является уважительной причиной не сделать положенного.
Прощаюсь с братцем. Он с завистью смотрит на меня, и я прекрасно понимаю его состояние. Сдохнуть он тут не сдохнет, но рехнуться вполне может. Не знаю, что предстоит мне, но мрачное неизвестное меньше пугает, чем страшное и известное. Все, катер ждет, пора…