– Эй, ихтиандры, откуда перевязка-то? – останавливаю я их.
– Порезался о какую-то дрянь, когда дно ощупывали. Хлама там всякого… А что? – недоумевающе отвечает раненый.
– А кто перевязывал?
– Надюшка. Да в чем дело-то?
– Может, скобки наложить или швы?
– Не, фигня. Просто царапина глубокая. Я ж говорю: там, как и везде, всякого на дне хлама – и стекла, и железяки. Филимонидес даже жмура нашел – пришлось в сторону оттаскивать, чтоб не мешал.
– Что, утопленник? Серьезно? – передергивает меня.
– Слушай, йятр, жмуров сейчас везде полно. Чего напрягся-то? – удивляется Филя.
– Ну страшно же! Там не видно ни хрена.
– Э, мертвые не кусаются! То есть наши, подводные, мертвые не кусаются. Это ваши, наземные, совсем от рук отбились.
– А как поняли, что это не Ленька?
– Бре, это просто. Подняли, посмотрели – наш в касках был, а эта без половины головы. Упокоенная, наверно, – невозмутимо объясняют мне очевидное.
– Фигасе!
– Ладно, харе болтать. Времени и так мало. Все – мы за тобой заедем! – заканчивает разговор Филька.
Парни выкатываются на улицу, хлопают двери. В холл врывается холодный воздух. С минуту смотрю им вслед: на вид меланхоличные вроде ребята. Так и не подумаешь, на что способны. Ну они-то в этом деле героями выступили, не отнимешь. Тут нам повезло, что они рядом оказались. Мне кажется, я бы сдох от страха, вытащив из мутной воды раскромсанную покойницу, а они спокойно заценили: "Не, не то" – и всех дел.
Поднявшись наверх, застаю неожиданную картину – медики и пациенты сидят в зале, а наш вчерашний знакомец-майор явно читает лекцию. Сидя, что характерно. На столе лежат различные пистолеты и автоматы. Майор тоном лектора выговаривает прописные истины, которые, однако, явно внове большей части народа в зале:
– Еще раз про меры безопасности. Я уже много про это рассказывал, но сейчас кое-что акцентирую. Да, незаряженное оружие не стреляет никогда. Это такое оружие, которое ты только что лично (сознательно, а не формально!) проверил на незаряженность и с тех пор не выпускал из рук. Все остальное потенциально заряжено. Враг незаметно сунул патрон, пока ты секунд на десять отвернулся. Враг залез в твой личный опечатанный сейф и дослал патрон. И никаких смехиечков. Теперь, почему нельзя направлять на людей даже гарантированно незаряженное оружие. Потому что это скотство. Ты знаешь, а он-то не знает. Он не проверял лично и не уверен. Если нужны постановочные действия, оружие проверяется на незаряженность совместно и с этого момента не исчезает из поля зрения кого-либо из участников ни на миг. Это понятно?
Судя по кивкам в зале – понятно.
Меня кто-то дергает за рукав, осторожно, но настойчиво. Оказывается, та самая молодая медсестричка.
– Вас просил подойти ваш командир. Пойдемте, провожу.
Николаич, как образцово-показательный больной образцово-показательно лежит под капельницей и читает книжонку в мягкой обложке. Увидев меня, откладывает ее на тумбочку. Странно он выглядит – один в палате. Правда, палата очень маленькая.
Здороваемся.
– О, видите – респект оказали. Всех ходячих погнали на лекцию к майору, а мне разрешили полежать. Как там лекция?
– Ну. Вроде дельно читается. Толковые вещи говорит этот танкист.
– Рассказывайте, что нового, как тут оказались…
Но рассказать толком не успеваю ничего. За дверью раздается приближающийся шум, и среди гвалта я отчетливо слышу выкрикнутое характерным голосом:
– Вы жалки!
Нет, я точно убью этого чертового курсанта, сколько ж можно-то, в самом деле, клоунадой заниматься. Ничему дурак набитый не научился!
Виктор проснулся ни свет ни заря. Полежал. Обдумал еще операцию. Автомастерская, которую он решил сегодня посетить, лежала на второстепенной дороге, да еще и не на самой дороге, а на ответвлении от нее. Вроде бы там были остатки деревни. Во всяком случае, еще дома три-четыре вроде б были. И сараи.
Еще там воняло. Так воняло под Новгородом, где щедрые городские власти выдали землю под садоводства аккурат рядом с громадным свиноводческим комплексом. Значит, рядом с автомастерской свинарник. Будут ли там живые свинки или уже дохлые, тоже интересно.
Тихо одевшись, Виктор сходил к газгену. Посмотрел, какие детальки нужны, померил все, что нужно, накидал на бумажке размеры. Вроде б не так все сложно. Нет, точно, все можно восстановить. Он справится.
Виктор ухмыльнулся. Электрогенератор на дровах – это лихо.
Заправил машину по пробку. Канистры сложил сзади – мало ли, вдруг удастся разжиться бензином. Не лишним будет. Проверил все, что было в машине, включая огнетушитель и аптечку. Посмотрел в небо и увидел, что из трубы занятого ими дома валит дымок. Ирка завтрак готовит.
Жена была молчалива, завтрак соорудила плотный. Попили кофе, поели.
Прихватив тяжелую тушку ДП и запасные диски, Виктор вышел из дома, почувствовав с досадой, что жаль уходить из уютного тепла.
Недолго пожили, а уже своим домом почувствовал. И такой желанный и дорогой совсем недавно бункер в лесу, заботливо построенный для выживания при катастрофах, показался теперь темной медвежьей берлогой. Но в этом своем ощущении Виктор не признался бы даже под пыткой. Подумав об этом, он невесело ухмыльнулся, почувствовав фальшь своей мысли – положим, под пыткой, наверное бы признался, да только где взять такого дурака, который стал бы пытать по такому пустяковому вопросу.
– Вить, ты только не сердись, – повернулась к нему Ирка, – но ведь верно же, что тут жить лучше. Ты даже сегодня не стонал и не храпел.
О, а вот и сыскался пытатель. Точнее, пытательница, да это все пустяки.
– Ладно, – снизошел Витя, – раз тебе тут нравится, то поживем здесь.
– Спасиба, милый! – Ирка звонко чмокнула мужа в щеку.
Скоро и поехали. Ирка еще загрузила торбу с едой и термосом. Взяла в руки короткую помповушку, к радости Витьки, проверила оружие и устроилась на своем переднем сиденье.
Витя попинал колеса, хотя еще совсем недавно проверил их с манометром, выдохнул воздух из легких и сел за руль.
УАЗ заурчал и попер на встречу с автомастерской. Виктор прикинул, как ему лучше подобраться, рассчитал по расстоянию, подумал о точке, с которой осмотрит деревушку. Глянул на свою супругу. Ирка сидела напряженно и внимательно шарила глазами по всему, что могла оглядеть.
Убивать курсанта не получается – мимо меня на каталке проезжает тот самый Фетюк, которого так точно и удачно передразнивал Ленька. Ну все, пропал калабуховский дом. Раз это существо здесь, значит, тут тоже сейчас начнутся глад, мор и все казни египетские. Нет, конечно, кто как, а я уверен: несчастливость – это такое же заразное явление, как грипп. Разумеется, Фетюк и тут скандалит. Пользуюсь тем, что на меня оглядывается один из сопровождающих каталку медиков, и жестом зову его к себе.
Каталка едет дальше, увлекаемая смутно знакомыми тетками – вроде видел я их в самом начале, чуть ли не в первый же день Беды, стояли тут с автоматами в холле. Мужик подходит ко мне. Здоровенный. Повыше меня, физиономия добродушная и странный шрам крестом на щеке. Почему-то вспоминаются виденные на картинках позапрошлого века немецкие бурши после своих дурацких дуэлей. Традиция была у немецких студентов в конце XIX века дикая для всех других европейцев – вызывать друг друга на дуэли, которые проходили более чем странно: дуэлянты, вооруженные недосаблями шлегерами и закутанные в своеобразные кожаные доспехи (фартук, шарф, перевязь правой руки и перчатка), надев очки из металлической сетки, сосредоточенно долбали друг друга по голове и лицу, стоя практически неподвижно. Собственно, все это было для приобретения кучи шрамов – германские девушки, и без того любившие студентов, от скартированных буршей просто таяли. Француженки, наоборот, не понимали, что в изрубленной морде красивого.
– Коллега? – спрашивает меня этот бурш.
– Я хотел предупредить об этом пациенте, довелось с ним уже общаться…
– И что вы хотите сказать?
– Он очень хорошо пускает пыль в глаза. Создает себе дутый авторитет, когда же дело доходит до дела, все кончается сварой, руганью и дракой. Не совсем понятно, но он очень тонко ориентирован в нюансах гомосексуальных отношений, богатая лексика именно в этом плане.
– В наших армейских кругах обещание… э-э-э… гомосексуально употребить нерадивого подчиненного тоже широко распространено, – ухмыляется коллега.
– Ну это так, но там нет акцентировки на гомосексуальные тонкости. Шаблон, дурное знание предмета…
– Я вас понял. Спасибо, но мне такие уже попадались. Собственно, картина довольно понятна – это человек, страдающий психопатией возбудимого круга. Правда, возможен вариант – не психопатия, а психопатизация, то есть не врожденная аномалия, а приобретенная, например после травмы головы. Отсюда и злобность совершенно не по делу, выпирание собственной персоны, влезание везде и всюду, в том числе туда, где его послали "на хутор бабочек ловить", а он все является и пытается торжествовать. Плюс интерес к "гомосятине" в беседе, но не на деле. Это так он понимает свою крутизну. Вроде как в "Полицейской академии": "Настанет день, Махони, когда я буду держать твою розовую задницу в руках…" А персонаж совсем не гомо – вполне гетеро, но именно так он должен ощущать себя крутым. Именно это, а не другое говоря.
– Солоно вам с ним придется! – сочувствую я.
– Психопат вполне понимает, что нарывается, и готов свернуть наезд, но, почувствовав слабину в противодействии, распоясывается, – явно со знанием дела поясняет здоровяк. – Если же он знает, что получит отпор, и получает, то успокаивается и переходит к нормальному уровню общения. Особенно благотворно работает метод "по рогам". Неплох старый метод с сульфозином, но в полевых условиях малоприменим. С таким сложнее всего его домашним. В общении с близкими людьми может сорваться без повода и мелочь превратить в нечто заоблачное – на определенное настроение. В другое время нормален, и жена может точно определять, когда следует молча подать шляпу, выпроводить его на работу и лучше не начинать беседу с ним. Иногда это четко сочетается с определенной погодой, иногда зависит от движения мочи в организме и заранее не определяется. Нахамив жене без повода, способен извиниться и пообещать, что больше так не будет. Совершенно искренне, но сорвется снова – это выше его. Таких людей называют "люди с коротким фитилем".
– О, очень грамотное описание! А фитилек-то, того, прикрутить надо, коптит!
– Да ничего особенного, достаточно характерное явление, прикрутим. Вы тот самый врач из охотничьей команды? – спрашивает он меня.
– Ага, – отвечаю ему и представляюсь.
– Очень приятно. А я Глеб Валерьевич.
Жмем друг другу лапы. У него очень мягкая кожа, нежная и бархатистая, но рукопожатие крепкое – силен, видно. И, наверное, неплохо владеет перкуссией и пальпацией – не зря же о лапах заботится. Правда, у учившегося на нашем курсе карточного шулера тоже были такие же мягкие лапки. Когда нужна повышенная чувствительность пальцев, высококлассные специалисты таких разных профессий, как врач и шулер, оказываются в одном ряду.
– Да, к слову, прозвище у меня – Бурш. Только вот шрам к мензуре никакого отношения не имеет. Но пиво люблю. Хотя сейчас большинство производителей совсем опаскудились, валят крупу вместо солода, сволочи. Продукт портят… – поясняет врач.
– Э-э-э-э, мензура, что-то знакомое, но не вспомню… – ковыряюсь я в своей памяти.
– Стиль фехтования на немецких студенческих дуэлях, – усмехается собеседник.
– А, точно, вспомнил! С этим пациентом что стряслось?
– Ожог бедра второй-третьей степени. Процентов шесть-семь.
– Это как ему так повезло? – удивляюсь я ожогу в снежную пору.
– У печки чугунной уснул. Привалился и почувствовал поздно, что поджарился. Но это ладно, справимся, хуже, что он по своей упертости еще смазал все подсолнечным маслом и пузыри проколол. Мне объяснил, что я не в теме, – уточняет Бурш.
– Это для него характерно.
– Коллега, к вашей команде будет, видимо, просьба скоро: посодействуйте – зачистку госпиталя так и не проводили, а там очень много оборудования и инструментария, – переводит разговор на более важное коллега.
– А свои силы? – удивляюсь я.
– Чудом избежали крупной аварии. Там у нас баллоны с кислородом. Мы вовремя успели остановить пальбу. И такой момент: после зачистки обычными матрозами и офицерами от оборудования, оказывается, остаются только дырявые ящики с бренчащими внутри обломками. Потому чуток поработали на первом этаже и поняли, что это как лечение фимоза проводить газонокосилкой. К сожалению, там и морфы оказались. Потому сейчас вашего командира будут лечить с максимальным респектом, а потом, видимо, попросят о взаимной услуге.
– Нам тогда проводники понадобятся.
– К вашим услугам. Всего из госпиталя девять человек спасли, так что есть кому помочь, двое – врачи, я в том числе. Сейчас по плану госпиталя работаем, чтоб было ясно, где можно лупить безоглядно очередями, а где поостеречься и лучше холодным оружием. Аккуратно…
– Вас спасли из госпиталя? – удивляюсь я.
– Да. Через пару дней после вашего рейда.
Появившаяся вблизи санитарная тетка бурчит:
– Глеб Валерьевич! Пациент ждет!
– И как этот пациент себя ведет?
– Как хам трамвайный. Глеб Валерьевич, Нинка сейчас ему точно биксой по башке треснет, сил уже нету!
– А он, бес окаянный, искушая преосвященного чистоту, смердел мерзко, – непонятно заявляет врач и, хитро подмигнув мне, отправляется утихомиривать недожаренного Фетюка.
Виктор вдруг чертыхнулся и резко тормознул. Ирка тревожно глянула на него и поудобнее перехватила ружье:
– Что, Вить?
Витя хмуро вылез из теплой кабины и пошел куда-то назад. Ирка подождала немного и, вздохнув, выскочила следом. Своего мужа она знала как облупленного, видела, что он встревожился всерьез и как-то безнадежно, нехорошо встревожился. А такое с ним редко бывало.
Его кислая физиономия и уставившийся в колею взгляд только подтвердил опасения. Спрашивать Ирка не стала – сам скажет.
– Следы! – буркнул Витя, ткнув рукой в перчатке туда, откуда они приехали.
– И что?
– Да то. Свежих следов шин много в лесу?
– Да кто смотреть-то будет? Зайцы-лисы?
– Дура ты, Ириха. Любой, кто увидит, легко определит, откуда ехали. И может сам или дойти, или доехать. А там у нас база. Понимаэшь?
– Да мало ли кто ехал!
– Это раньше. А сейчас просто так не катаются. Видно же, что джип, что один, да еще и негруженый. И кто тут такой беззаботный ездит? А вот они мы, два лапчатых гуся!
– Вить, тут никого ж быть не может, только мы – два идиота.
– Лыжников забыла? Которые покойную бабку Арину нашли? Сейчас кто поумнее из городов рванули. Как раз куда поглуше. А до нас – всего ничего.
– Витя, да ведь девяносто километров! – воскликнула Ирка.
– И что? На лыжах с перекуром да ночевкой – не фиг делать. Меня уже обносили, спасибо большое, помню прекрасно, – помрачнел от воспоминаний Витя.
Настроение у Виктора испортилось. Привязанные к УАЗу срубленные елки не дали никакого эффекта. Самокритично глянув на получившееся, Виктор помрачнел еще больше. Вместо следа просто проехавшего УАЗа получился след проехавшегося УАЗа, который с какой-то хитрой целью волок за собой пучок елок. Встретив в лесу такое, сам Виктор из принципа бы разведал, что это за игры. И он не считал идиотами других лесных людей, которые обычно думали четко, внятно и без всякого ненужного расползания мыслью по деревьям. Раз кто-то что-то прячет, значит, скорее всего, это что-то вкусное и нужное. И дальше детская сказочка про визит голодного медведя на склад запасливого бурундучка…
И ведь ничего в голову не приходит. Разве что крутится в голове, как заяц-русак следы путает. Мастер, ничего не скажешь. На пути от кормежки к своей лежке он делает петли, пересекая свой след, "вздвойки", проходя по своему старому следу двадцать – тридцать метров в обратном направлении, и "сметки" – большие скачки в сторону. Но на джипе в сторону не прыгнешь, а на петлях – горючее-то не казенное. Получится, что на каждую поездку, считай, втрое больше придется топлива жечь. А это никак не радует. Топлива-то не цистерна. Да и УАЗ жратиньки любит, особенно по снегу и бездорожью. Впрочем, тупо стоять и таращиться в четко промятые колесами следы тоже неумно.
Решив, что все же стоит покрутиться по лесу, а не переть как по нитке, Виктор взял сильно в сторону и через несколько километров расстроился еще больше. Сквозь редколесье на опушке четко виднелись какие-то яркие пятна, и не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять: там впереди за деревьями минимум от трех до пяти легковых машин. Вон ярко-красная. Синяя рядом. Между ними не то сугроб, не то приземистая серая. И сразу две черные. Влип, черт все это дери. А все эта зараза Ирка с ее газгеном. Оглянувшись на подругу, Витя остыл. Она сидела, собравшись в комок, словно большая кошка, зло сощурив глаза и держа наготове свою помповушку. И правой рукой держалась за дверцу, готовая выскочить из машины по первому знаку.
Утихомирив себя тем, что глупо искать виноватых, особенно когда виноват только сам, и уж если встретились, то встретились, Виктор выпрыгнул из машины, прихватив с собой ключи, выдернул ручной пулемет с заднего сиденья и, почувствовав себя гораздо увереннее с мощным боевым железом в руках, пошел к опушке. Не расслышать шум УАЗа тихим утром мог только глухой, надеяться же на то, что тут оказалось отделение общества глухонемых в полном составе, было глупо. Махнув Ирке, чтоб шла уступом, Виктор, не особо скрываясь, вышел на полянку и встал столбом. Выскочившая следом за ним Ирка тоже остановилась, открыв рот.
На просторной полянке стояло несколько легковушек. На притоптанном, густо заляпанном кровищей насте валялись какие-то вещички, бумажонки. Обертки, пустые бутылки, еще какой-то мусор. Пустые консервные банки. Следы кострищ с рогульками. Машины стояли расхристанными, видно было, что их разграбили полностью – даже сиденья выдраны, пустые багажники, открытые горловины бензобаков… И ни единого человека рядом. Ни живого, ни мертвого, что особенно удивило. Крови было налито слишком много, должны были быть зомби, не выживают с такой кровопотерей.