- Да, мой господин, - по-прежнему не глядя на него, поклонился Бугэй. - Здесь, вот на этом самом шесте.
Черный Мурасамэ подошел и помочился на него тоже. Бугэй от ужаса закрыл глаза. Теперь эта весть разнесется по всему городу, и дни черного Мурасамэ сочтены. Теперь любой самурай почтет за честь убить его. Да что там самурай - любой прохожий! А что сделают с императором Кан-Чи, Бугэй даже не представлял. Следовало подумать о своем будущем, но думать было поздно.
- Хм… - недоверчиво произнес император, глядя на свежий песок. - Ты хорошо справляешься со своими обязанностями.
Бугэй копчиком почувствовал, что его жизнь висит на волоске.
- Он хорошо справляется, - спас его первый великий министр Дадзёкан.
- Хорошо, - великодушно произнес император Кан-Чи и жестоко посетовал: - А мы хотели найти тебе замену.
- Мы уже нашли замену! - уточнил Якатла и подрыгал кривыми ножками.
От этих слов Бугэй сделалось дурно. Перед глазами поплыли круги, в ушах появился звон, а колени сами собой стали подгибаться.
- Но… - добавил первый великий министр Дадзёкан, - если ты нам расскажешь правду, мы подумаем и, может быть, оставим тебя на прежнем месте.
- Правда, мой господин, - едва не бухнулся на колени Бугэй, - правда заключается в том, что голову оживили два пленника, которых схватили мои люди. Имена этих пленников вам хорошо известны.
- Я догадываюсь, о ком ты говоришь. Но как они это сотворили?
- О, таратиси кими! Вы еще не знаете наших монахов! - горячо зашептал Бугэй. - Они коварнее чернокрылых кудзу и сильнее всех вместе взятых сзйки!
Конечно, он предавал братьев, но разве он не делал то же самое всю свою сознательную жизнь, не испытывая при этом ни стыда, ни раскаяния.
- Хм… - снова усомнился император Кан-Чи. - Покажи. Но если ты врешь!.. Уййй!!! - И выразительно указал на шест, на котором некогда красовалась голова генерала Го-Тоба.
Бугэй вздохнул с облегчением. Теперь-то он почти спасен. Теперь-то он покажет, кто самый умный и дальновидный. Теперь ему не страшен даже черный Мурасамэ, дни которого сочтены, ибо нет ничего кощунственней, чем осквернять святыни, пусть даже это сделал пес, принадлежащий императору.
Конечно, Бугэй знал, что Акинобу и Натабура день и ночь читают сутры, конечно, он знал, что они не пьют и не едят, конечно, он был даже в курсе того, что Акинобу нагло разгуливает по тюрьме, как у себя дома. Но он знал еще кое-что: император арабуру только с виду такой грозный и беспощадный, а на самом деле боится даже самых безобидных духов Нихон, потому что у него на родине не водились ни духи, ни демоны. Бугэй давно хотел сыграть на этом и теперь решился. Но дело надо было обтяпать весьма тонко, ибо император Кан-Чи, с пренебрежением относящийся к хонки и не разбирающийся в деталях дзэн-буддизма, ничего не знал ни о сутрах, ни о шастрах, с помощью которых можно было менять свойства мира, поэтому он не мог осознать опасности, исходящей не только конкретно от учителя Акинобу и Натабура, но и в общем, от Истинносущего. Его мир был куда беднее, а его Боги, все вместе взятые, не так всемогущи, как одна-единственная Богиня Солнца Аматэрасу.
Но даже Бугэй не представлял себе, насколько далеко зашли Акинобу и Натабура, ибо Бугэй был всего-навсего обыкновенным поваром, в душе им и остался, не имея возможности приподняться до просветленных.
- Показывай, титлак! - велел первый великий министр Дадзёкан.
- Да, показывай! - беспечно велел император Кан-Чи.
- Показывай! - потребовал Якатла и от восторга запустил ногти в раны на плечах раба Тла.
От неожиданности Тла невольно дернулся, как лошадь, отгоняющая слепней. Мстительный Якатла вонзил ногти глубже - Тла даже не повел плечами.
- Молодец! - похвалил его жрец.
Горячее солнце поднялось из-за тюремной стены, и сразу стало жарко, словно открыли огромную печь. Бугэй захотелось раздеться, но он побоялся даже скинуть камисимо, чтобы остаться в одном кимоно.
- Вот они! - низко кланяясь, подошел он к клетке, в которой находились Акинобу и Натабура.
- Эти?! - нахмурился император Кан-Чи и приблизился, сохраняя на лице надменно-брезгливое выражение. - А почему это?.. - удивился он, переходя на дискант. - Почему?.. Почему они летают?!
В его понимании летать мог Бог арабуру - Кетцалькоатль . Но чтобы летали простые смертные, император Кан-Чи такого слыхом не слыхивал.
- Они… они… не такие, как все! - нашелся Бугэй, - они, они очень и очень опасны, таратиси кими… - забубнил он, как перед жрецом.
- Они демоны?!
- Хуже!
- Кто же?!
- Они такие! Такие! М-м-м… И очень-очень опасны!
Нюхая пахучую индийскую палочку, император Кан-Чи брезгливо спросил:
- Даже для меня? - ему почему-то захотелось отступить на шаг от клетки, но он сдержался. - А почему они худые и чахлые? Такие нам не подходят. Поэтому они у тебя и летают, что чахлые. А? - задал он каверзный вопрос.
Глупая страна, подумал он. Глупые люди, живущие в ней.
Бугэй быстро соображал и выпалил:
- Они… они… колдуны!
Учитель Акинобу и Натабура невольно прислушались, хотя давно отреклись от того, что происходит снаружи клетки. Действительно, после всех перипетий их одежда превратилась в лохмотья, плохо скрывая худые, жилистые тела, и выглядели они, наверное, как самые последние нищие. Но колдунами их еще никто не называл.
Дикий народ, снова подумал император, у нас летает еще всемогущий белокурый Бог Тескатлипока, который сошел из восточной Обители Богов и который велел завоевать эту страну, а здесь летают даже рабы. Нет, их нужно казнить как можно быстрее.
- Что ты там говорил о какой-то казни? А? - он взглянул на Бугэй так, что у того сердце упало в пятки и тихо дергалось там, как лягушка на нитке.
- Не смею произнести в вашем присутствии, - промямлил Бугэй, потея и бледнея сверх всякой меры.
В нем еще сохранились остатки совести, и он не хотел, чтобы Акинобу и Натабура узнали, кто является инициатором их жестокой казни. Мало ли что, на всякий случай думал он. Эти сутры, и генерал Го-Тоба. Как бы чего не вышло? Сумели же они оживить голову!
- Они хотят оказать вам честь и сварить соотечественников в вашем присутствии, - подсказал первый великий министр Дадзёкан и тоже понюхал пахучую индийскую палочку.
- Умная мысль, - одобрил император Кан-Чи, - только я не понял, как же мы их сварим, если они летают?
- Мы откармливаем их целые сэкки, - счел нужным сообщить Бугэй и осторожно цокнул языком.
- А летают они, потому что худые, - обращаясь к императору Кан-Чи, пояснил первый великий министр Дадзёкан с таким видом, словно на него снизошло прозрение.
- А ты что думаешь? - спросил Кан-Чи у Якатла, нюхая пахучую индийскую палочку.
- Правильно, потому что худые! - согласился Якатла, приставая в своих носилках и заглядывая в клетку поверх головы раба Тла.
- Худых не сваришь, - озабоченно высказался первый великий министр Дадзёкан, тоже нюхая пахучую индийскую палочку.
- Нет, не сваришь, - едва не согласился Бугэй, но вовремя прикусил язык.
Не полагалось ему вступать в разговор, если не спрашивают.
- Надо что-то придумать! - сказал император. - Уййй!!! - и хлопнул себя по затылку.
- Откармливайте их еще в течение сэкки, - велел первый великий министр Дадзёкан.
- А потом мы их сварим и насладимся предсмертными криками, - мечтательно произнес император Кан-Чи. - Слава Пернатому Змею!
- Да, да… предсмертными криками… - закивал первый великий министр Дадзёкан. - точно! И даже, может, съедим!
- Мои люди все сделают, как надо! - со знанием дела добавил Якатла и плотоядно улыбнулся.
Только улыбка у него вышла какая-то кривая, потому что Якатла был вечным стариком, не знающим молодости.
- Пусть дрожат! - важно сказал император Кан-Чи. - Мы будем варить их очень медленно. Слышите, вы, титлаки! - с этими словами, дабы произвести большее впечатление и привлечь внимание равнодушных мятежников, император Кан-Чи схватился за прутья решетки и потряс ее.
То, что произошло в следующее мгновение, в разных легендах рассказывается по-разному. По одной из них то ли святой огонь вознес просветленных мятежников на самые высокие горы Нихон, то ли сама Богиня Солнца Аматэрасу вмешалась в человеческие дела и чудесным образом накрыла пленников белым облаком, дабы унести в свое царство. По другой же легенде государственная тюрьма Тайка рассыпалась в прах до основания и на свободу вырвались все заключенные. На самом деле события развивались так: стоило императору тряхануть решетку, как она с треском развалилась, как старая, гнилая корзина, и в руках у него остались куски железа. С этими кусками в руках он и повернулся к побледневшему начальнику городской стражи Бугэй. В глазах у него застыла холодная ярость. Охрана арабуру, ничего не понимая, на всякий случай, выхватив бордовые и белые мшаго, окружила императора, готовая защитить его от любой опасности. Черный Мурасамэ зарычал так, что все шесты с головами закачались. А в небе тотчас появились три иканобори, которые стали летать кругами, изрыгая пламя и сжигая верхушки тополей.
Но недаром Бугэй слыл самым большим проходимцем в мире.
- Вот какие они страшные колдуны! - в отчаянии, как петух, которому собрались отрубить голову, закричал он, тыча пальцем в клетку. - Очень, очень опасные люди!
Но император арабуру уже не обращал на него никакого внимания:
- В цепи их! В цепи! Уййй!!! - изошелся он криком и долго не мог успокоиться, подпрыгивая на месте и размахивая руками: - Да в яму! В яму! Стеречь до самой казни, не спуская глаз. А остальным!.. - и люди в клетках замерли. - Каждого десятого казнить до заката!
- А тебя, если что не так, казним вместе с ними, - зловеще пообещал Бугэй первый великий министр Дадзёкан, и они удалились в сопровождении охраны, швырнув в сердцах на землю пахучие индийские палочки.
Первым в назидание всем остальным казнили начальника государственной тюрьмы - Мунджу. Уже через кокой его голова с выпученными глазами красовалась на том же самом бамбуковом шесте, с которого вещала голова генерала Го-Тоба.
Много крови в тот день пролилось в государственной тюрьме Тайка, но она пала светлыми каплями на алтарь мужества в предвестие грандиозных событий.
* * *
Все было кончено: Акинобу и Натабуру не только заковали в железные обручи с четырьмя цепями, но к каждой из них приковали чугунные шары величиной с голову быка. Их перевели в самые глубокие и надежные подвалы тюрьмы Тайка, в которые надо было спускаться верный коку по круглой каменной лестнице без перил.
Бугэй и ночевал бы тут же, перед решеткой, да боялся, что пленники, день и ночь читающие сутры, сотворят из него какое-нибудь непотребное существо, например, лягушку. Быть лягушкой он не хотел, поэтому на всякий случай заклеивал себе уши воском, а спал у себя дома.
Натабура вовсе пал духом, когда за ними опустилась тяжелая стальная решетка. Бугэй самолично являлся дважды в день, чтобы проверить состояние камеры, цепей и чугунных шаров, и каждый раз уговаривал, не смея даже цокать языком:
- Вы уж меня не подведите, сэйса… Сидите спокойно… Все равно вам отсюда не сбежать, а я вас буду кормить по-императорски.
Действительно, кормить их стали еще обильнее и сытнее, а главное - чаще, каждую вторую стражу. Однако стоило Бугэй отвернуться, как еду растаскивали голодные тюремщики. Акинобу и Натабура совсем отказались от нее и стали читать сутры еще неистовее.
- Мой мальчик, - объяснил учитель Акинобу, звякая в темноте цепью, - это должно лишь укрепить наш дух и открыть глаза на вещи необычные и непонятные, поэтому не сомневайся ни на мгновение.
После этого время для них перестало существовать, оно делилось на промежутки, когда им приносили еду и когда они читали сутры.
Вскоре они приспособились и к обручам на талии, и к цепям и уже не замечали их. На третий день, после того, как их посадили в подвал, они уже вовсю парили на равных под потолком. И хотя в камере было темно, и только один единственный луч дневного света непонятно как проникал в подвал, они видели, как цепи с чугунными шарами, покачиваются подобно гусеницам на шелковых нитях.
И все равно Натабуре нет-нет да становилось страшно. Мысль о том, что их сварят заживо, приводила его в трепет. А вдруг у нас ничего не получится? - на мгновение отвлекался он от сутр. Вдруг учитель ошибается? И мы не достигнем просветления?!
В стадии шанти они стали видеть в темноте, а разговаривали, не открывая рта.
- Ты не прав, - отвечал учитель. - Твоя задача добиться безмятежности духа. Я не знаю, почему, но верю, что мы не умрем.
- Мы станем духами? - спрашивал Натабура.
- Нет, мы не станем ни духами, ни демонами. Это нам недоступно, да и ненужно. Это другое. Мы станем теми, кем становится архаты и татхагаты .
- Как это?
- А вот увидишь!
Видела бы меня Юка, невольно думал Натабура.
И действительно, по многим признакам они подошли к этой стадии очень близко, но, не зная меры, не могли оценить правильно оценить свое просветление. Во-первых, мир для них стал зыбок: стены камеры и потолок потеряли твердость. Теперь им было даже опасно опускаться вниз, ибо они проваливались в пол, как в болото. Во-вторых, они и раньше догадывались, что происходит окрест и дальше, и еще дальше - по мере чтения сутр, а теперь видели все, что делается и в городе, и за городом. Для Натабуры это было новое странное чувство. Теперь он мог бродить где угодно и видеть что угодно. Самый хитрый и коварный ниндзюцу позавидовал бы их умениям.
Натабура побывал в хижине и убедился, что Афра, Баттусай и Митиёри живы и здоровы и что они терпеливо ждут их. Кинулся искать Язаки и Ваноути, но не смог их найти. Он искал их несколько дней, но это почему-то его совершенно не встревожило. Мало того, он ощутил, что стал равнодушным - абсолютно равнодушным, и вначале не понял, нравится ли ему это новое состояние или нет. Отныне он никого не любил: ни Юку, ни Афра, ни учителя Акинобу. Но даже это чувство равнодушия не взволновало Натабуру. Его даже не взволновала мысль, что они незаметно для себя ступили в стадию ачинате, ибо это было и не весть, и не знание, а нечто другое, но точно не состояние. Но даже это нечто другое не хотелось исследовать, будто оно стало частью Натабуры, его душой и телом. Как сказал бы учитель Акинобу, отныне они стали "великими призраками", вовсе не являясь "великими призраками". Им стали подвластны другие времена, где они встретились с досточтимым брахманом Субхути, который уже был архатом и татхагатом одновременно и который им сказал:
- Вы достигли подлинного содержания, и Великий Благой Закон вот-вот коснется вас.
Они же оба остались равнодушными к его словам и не спросили, когда их коснется Великий Благой Закон, ибо отныне их ничего не волновало в этом мире и они готовы были ступить в другие миры, но не успели.
На следующее утром за ними пришли. Вначале заиграли писклявые рожки и ударили барабаны, потом в подземелье вбежали тюремные стражники с факелами, и Бугэй, удовлетворенно цокая языком, велел вывести пленников на белый свет. По три человека повисли на каждой цепи, но не смогли не то что сдвинуть, а хотя бы даже качнуть пленников в какую-либо сторону.
Тогда Бугэй взмолился, едва не пав на колени:
- Братцы, не губите! Вам уже все равно, а мне еще жить! Если вы пойдете добровольно, то обещаю легкую и быструю смерть.
- Какую же? - полюбопытствовал Акинобу из-под потолка, не заметив того, как при каждом слове вокруг него вспыхивает и мерцает неведомый свет.
Стражники побросали факелы и стали кланяться, шепча охранительную молитву: "Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!" Кое-кто бросился по лестнице вверх, дабы убежать, но двери разом захлопнулись. Стражники завыли от страха.
- Я сделаю так, что вода уже будет кипятком! - в отчаянии крикнул Бугэй. - Вы сваритесь мгновенно!
- Мы согласны, - кивнул Акинобу, помедлив мгновение. - Это нас устраивает.
Бугэй не понял, что это подвох, да и никто не знал, что выйдет подвох, даже сам Акинобу.
С этого момента они больше не сопротивлялись, и их вытянули за цепи из темницы.
На Красной площади, где некогда возвышался Нефритовый дворец регента, а теперь, как солнце, сияла двенадцатиярусная пирамида-дворец Оль-Тахинэ, увенчанная неприступной императорской крепостью - цитаделью, возвели трибуны, на которых сидели придворные арабуру, разодетые в честь праздника в яркие одежды из перьев. Их охраняли сотни арабуру с блестящими нагинатами и с мшаго, которые висели на поясе и которые больше походили на безобидные веера. За кольцом арабу находились цукасано гэ - богатые граждане Чальчуапа, которые перешли на службу к новым хозяевам. Цукасано гэ в свою очередь охраняли кэбииси - городские стражники, но на всякий случай вооруженные не нагинатами, а лишь короткими мечами вакидзаси, и даже без доспехов, а, как арабуру, голые, в одних набедренных повязках, намазанные какой-то мазью, что заставляло их тела блестеть, как храмовые свечи. А уже за кэбииси толпились, восседали на деревьях немногочисленные свободные граждане некогда самого великого города, который называли столицей Мира, а теперь непонятно как, каким-то странным словом - Чальчуапа.
За деревьями чернела крыша храма Каварабуки, поросшая мхом и лишайниками, а дальше за храмом проглядывала красная крыша Яшмового императорского дворца, в котором теперь никто не жил.
В центе Красной площади, на лобном месте, горели костры, на которых стояли два огромных медных чана с водой. Легкий парок уже курился над ее поверхностью. Обслуживали котлы микстекские жрецы в черных накидках и в свирепых масках-черепах.
Обманул, подумал Натабура. Опять обманули. Но почему? Почему мы не бежим?! - хотел он крикнуть учителю Акинобу, но у того были закрыты глаза, и вообще, учитель сохранял каменное спокойствие. Это спокойствие передалось и Натабуре. Только цепи удерживали их от того, чтобы улететь в бездонное голубое небо. Натабура ощущал такую силу, что, казалось, одним движением может расшвырять стражников, вцепившихся в оковы, но сдерживался. Запотекские барабанщики ударили в барабаны.
Император появился сразу после пленников. Рядом с ним крутился черный Мурасамэ. Главного жреца Якатла нес раб Тла. Он вынул своего господина из носилок поставил на кривые ножки.
В одной руке император держал четыре стрелы, в другой - серебряное зеркало. Он произнес короткую речь: