Они добрались до уровня, который не был похоронен, до которого ещё не добрался надвигающийся прилив беспозвоночных. Гальба сорвал обвившуюся вокруг его груди личинку, вонзил клинок в пасть другой, а затем он вырвался наружу. Он мог видеть. Он мог свободно двигаться. Он задержался достаточно долго, чтобы помочь остальным из арьергарда, а затем бросился наверх вместе с выжившими братьями.
"Мы - победители" - сказал себе Антон. - "Мы не просто выжившие, мы - победители"
А позади них мчались личинки, бурлящая пена вскипевшего котла. Космодесантники были быстрее. Они удалялись всё дальше от потока голодной плоти. На бегу Гальба слышал, как Аттик вызывает Дарраса, приказывая ему спустить вниз больше тросов. Они добрались до верхнего уровня залов и выбежали на утёс. Тросы были прочными, но недостаточно прочными, чтобы выдержать вес более чем двух легионеров за раз, и теперь пришла пора ждать.
- Мы уходим последними, - сказал Птеро.
Аттик помелил перед ответом, ощутив явное отвращение от возможности задолжать другому легиону. Но у Гвардейцев Ворона были прыжковые ранцы. Они могли уйти в последнюю секунду. Капитан резко кивнул, учтя необходимость, и приказал остальным боевым братьям подниматься. Гальба стоял на пороге комнаты, также решив ждать до последнего. Он вглядывался в багровый мрак. Пока в нём не было видно ничего, но он слышал приближающийся прилив личинок. Звук, скрежет, визг непристойно излишествующей жизни заставил его пожалеть о собственной плоти, позавидовав почти полной чистоте своего капитана. Он ощутил обновлённую любовь к машинам, к порядку и логике. Плоть была слабостью и хаосом. Она была угрозой, такой же, как были черви, пусть и гротескно преувеличенной в них.
Он задумывался, не пожертвовал ли Аттик слишком многим в пути к абсолютному механизму. Не отсёк ли от себя слишком много плоти. В это мгновение его сомнения исчезли. Стать машиной значило стать порядком. Это значило противостоять всему извращённому. Личинки были жизнью, такой, какой она оказывалась слишком часто. Аттик был жизнью, какой она могла быть: безупречной, непреклонной, ясной и свободной от двусмысленности. Аттик был воплощением осколка мечты Императора. И эта мечта была в опасности. Гальба не знал, возможно ли ещё спасти весь великий замысел, но можно было сохранить его части. Такие, как несокрушимая воля капитана. Его долг был абсолютно ясным. Он должен пройти по такому же пути. Он тоже должен стать порядком. Стать мечтой.
Нет другого пути в победе над кошмарами.
Камн и последние воины Железных Рук уже карабкались наверх. Ещё через несколько минут они покинут эту проклятую землю. Суетливое шипение и скрежет личинок приближались. По камням шла дрожь.
- Ты знал.
- Капитан?
- Ты предупредил нас о нападении. Прежде, чем появился хотя бы один признак. Ты знал.
- Я не… это…
- Как ты узнал?
Шёпот. Усмешка. Повелительный голос. Открыть всё это, но что тогда?
- Я не уверен, - сказал Гальба. Хотя бы это было правдой.
- Тогда будь уверен, - приказал ему Аттик.
Появились личинки. Они ворвались на скат, покрыв пол копошащейся толпой. Стоявшие прямо перед ними четверо уцелевших Гвардейцев Ворона бросили в тварей осколочные гранаты, линия взрывов создала огневую стену, а затем Птеро и его братья выпустили очереди болтерного огня, замедлив поток на несколько секунд.
Но лишь на несколько. Личинки приближались, карабкаясь друг на друга, устремляясь вперёд надвигающейся волной.
- Капитан Аттик, - сказал Птеро. - Пора.
Аттик молча посмотрел на Гальбу. Сержант шагнул назад и смотрел на стену. Камн и другие были уже близко к вершине. Конечно, они добавят ненужный груз на тросы, но Птеро был прав. Они задержались так долго, как могли. Сержант ударил латницами по нагруднику, показав аквилу, и начал карабкаться. Поглядев вниз, Антон увидел, что капитан ещё стоит на утёсе, рядом с другим тросом.
- Прими мою благодарность, Гвардеец Ворона, - сказал Аттик. - Твои обязанности здесь исполнены.
Он всё ещё не брался за трос. Помедливший Гальба ждал. Облачённые в чёрное воины XIX-го легиона взмыли вверх. Вспыхнули сопла прыжковых ранцев, поднимая их к небу. Лишь тогда Аттик взялся за трос и начал карабкаться. Его ноги оттолкнулись от земли в то же мгновение, когда волна ворвалась через арку, но Аттик не смотрел вниз, отказываясь дать врагу что либо, кроме величественного презрения. Он поднимался, подтягивая одну руку за другой, пока не поравнялся с Гальбой. Два легионера начали карабкаться вместе.
Гальба посмотрел вниз. Напор личинок был таков, что они падали из проходов, словно непристойный водопад. Но мало-помалу падение замедлилось, а затем твари начали карабкаться наверх.
- Они с нами не закончили.
- Хорошо, - усмехнулся Аттик. - Потому что я не закончил с ними. Сержант Даррас, готовь огнемёты.
- А нам хватит прометиума? - спросил Гальба.
- Если понадобится, то я буду давить их своими руками.
Прежде чем они поднялись на половину троса, напряжение ослабло - остальные Железные Руки вылезли наружу. Больше не боясь порвать тросы внезапными рывками, Гальба и Аттик стали карабкаться быстрее, удаляясь от личинок, копошившихся на склонах так, словно те ожили. Когда они добрались до вершины разлома, Даррас и ещё двое воинов уже ждали с огнемётами.
Теперь Аттик посмотрел вниз. Он склонился над краем, оценивая движение внизу.
- Стойте на краю, - приказал он. - Держитесь вместе и оставайтесь на виду. Будьте добычей. Дайте им цель. Это не позволит им расползтись.
Железные Руки подошли к нему. Гальба увидел, что капитан был прав. Хотя у червей не было глаз, они всё равно как-то чувствовали присутствие легионеров и собирались вместе, образуя колеблющийся блеклый клин, а не карабкались повсюду.
На Пифосе опускались сумерки. Впрочем, из-за вечного облачного покрова на нём не было восходов солнца, лишь медленная смерть дня, когда тени сгущались, погружая всё во мрак. Во время последнего вздоха света, когда стоявшие на стенах и в построенном поселении факелы уже были зажжены, но ещё не рассекали полную ночь, личинки добрались до поверхности.
- Поприветствуйте их, - приказал Аттик.
Вспышка огнемётов обжигала глаза. Едкая вонь горящих тварей терзала ноздри. Гальбу это не волновало. Это был запах возмездия, очищения. Это было свидетельство, что вся порченая плоть будет изгнана из вселенной согласно требованиям порядка. Даррас и его воины нацелили огнемёты в едином порыве, посылая далеко в клин потоки горящего прометиума. Личинки горели хорошо, некоторые из них раздувались и лопались, когда внутри воспламенялись горючие газы. Корчась и шипя, твари падали, поджигая своих сородичей. Железные Руки выпускали смертоносные потоки короткими очередями, поджигая один за другим участки склона, водя стволами по дуге, принося смерть всем наползающим тварям. Пламя быстро распространялось, уходя далеко за зону поражения огнемётов. Но личинки, гонимые безумным голодом, надвигались. Они рвались навстречу гибели.
- Возможно, стоит запустить ракету "Адской ярости" со штурмового корабля, - предположил Камн.
- Мы уже скоро закончим, - ответил капитан.
И в ответ на его волю пламя разошлось шире, поглощая тварей. Когда опустилась ночь, всю яму охватило кольцо огня.
- Зачищено, - сказал Аттик, повторяя мысли Гальбы. Он отвернулся от умирающих врагов и отошёл от края. - У нас зрители…
Гальбе обернулся и увидел большую толпу собравшихся колонистов. Их глаза сверкали, отражая пламя, мерцавшее на краю разлома.
- Вы понимаете, что вы видите? - спросил их Аттик. Его суровый электронный голос рассёк ночную тишину. - Вы - подданные Империума. Вы - подданные воли Императора. Такова судьба всех, зверей, ксеносов или людей, осмелившихся бросить нам вызов. Трудитесь достойно, сражайтесь упорно. Заслужите нашу защиту. Или же вы заслужите нашу милость.
Последнее слово стало презрительным шёпотом, но Гальба не моргнул. Глядя на толпу смертных, он видел собрание плоти. Чем они отличались в своей слабости от испепелённых насекомых? Какую настоящую пользу в них видел Кхи'дем? Если они не смогут сами защитить поселение, то будут растратой драгоценных ресурсов. И вот смертные стоять здесь, наблюдая за войной со стороны. Видел ли он на их лицах рвение? Да, пожалуй.
- Вы услышали меня!? - потребовал ответа Аттик. Его голос ударил, словно электронный хлыст. Капитан стоял неподвижно, словно разгневанный бог войны, освящённый пламенем призванного им ада.
Люди отшатнулись. Но когда они закричали, что услышали, в их голосах было больше предвкушения и меньше страха, чем ожидал Гальба. Он ощутил, как ширится разрыв между ним и смертной разновидностью человечества. Плоть становилась для него необъяснимой.
Но затем перед его мысленным взором возникло лицо Каншелла. Он видел непоколебимую верность серва и его смертельный ужас. Презрение угасло, а жалость выросла, даже при виде стоящего перед ними стада. Разрываемый между ненавистью к плоти и необходимостью её защитить, Антон заметил, что капитан смотрит прямо на него.
- Будут ли другие? - обратился к нему Аттик. Его голос был тихим, явно предназначенным только для ушей Гальбы, холодным.
- Другие?
- Будут ли в ближайшее время другие нападения?
- Брат-капитан, я не знаю.
- Внизу ты знал.
- Да, - признал Гальба. - Но не знал, почему.
- Слушай меня внимательно, брат-сержант, - склонился к нему Аттик. - Уведомляй меня немедленно о любой полученной информации.
- Конечно, но я…
- Однако запомни вот что. Каким бы ни было состояние Империума, наш легион останется верным повелениям Императора. Я не потерплю нарушений Никейского Эдикта. Я не потерплю колдовства в наших рядах. Это понятно?
- Я не псайкер, капитан. Я…
- Это понятно?
- Да, мой господин, - Гальба услышал голос воина-машины и понял его. Он задумался, какие ещё голоса услышит вновь, и чего ему это будет стоить.
13
Тщательный анализ/Огни веры/Танец
- Яркая речь, - заметил Кхи’дем.
- Возможно, ещё и показательная, - кивнул Птеро.
Легионеры стояли возле частокола, наблюдая, как толпа расходится после тирады Аттика.
- Он не любит смертных, - признал Саламандр, - здесь нет ничего нового. Но теперь ты считаешь, что эта неприязнь переходит в нечто более опасное?
- Нет, - чуть помолчав, ответил Гвардеец Ворона. - Пока нет, а ты?
- И я - нет.
Кхи’дем мысленно говорил себе, что это не наивный оптимизм - легионер знал, какие последствия могут ожидать тех, кто закрывает глаза на признаки опасности. Также он понимал, что, случись худшее, уцелевшие Саламандры и сыны Коракса немногое смогут поделать. У ноктюрнца осталось четверо боевых братьев, в отряде Птеро - на одного больше.
- Аттик недвусмысленно требовал верности Императору, - продолжил Кхи’дем. - А я слышал в его словах презрение и видел лидера, явно настроенного править подданными с помощью страха. Но капитан не делает ничего преступного, и, хоть мне не нравятся его методы, в целях я не могу найти изъяна.
Саламандр криво улыбнулся Ворону.
- Пожалуйста, скажи мне, что это был голос разума, а не надежды.
Птеро смеялся очень сухо и недолго.
- А как ты можешь знать, что мои слова поддержки основаны на чем-то более веском?
- Тогда нам остается то же, что и всегда - верить в нашего брата.
- "Верить", - пробормотал Гвардеец Ворона. - Император приучил нас относиться к этому слову с подозрением. Может, если бы мы строже следовали Его повелениям, Империум не докатился бы до такого.
- Он сокрушил веру в ложных богов, - мягко поправил Кхи’дем, - а не в близких нам людей или в мечту об Империуме. Император верил в своих детей.
- И вот как мы отплатили за это, - в словах Птеро не было цинизма, только невероятная горечь.
- Мы ещё покажем себя достойными - должны показать.
- Согласен, - отозвался Гвардеец Ворона, и с минуту легионеры молча смотрели на угасающее пламя.
Затем Кхи’дем откашлялся.
- Я сожалею о твоем погибшем брате.
- Спасибо. Жизнь на этой планете… - Птеро покачал головой. - Её абсолютная враждебность уже, казалось бы, никого не может удивить, но всё равно находит способы. В этом нет никакого смысла, и я повторю, что подобное неестественно.
- Если жизнь выведена искусственно, то идея Аттика о том, что против нас тайно действует враг, становится более весомой.
- В этом-то я уверен.
Следующие слова Саламандр подбирал с осторожностью.
- Значит, у тебя есть доказательства, которые большинство из нас не сможет воспринять?
- Да, брат, - улыбнулся Гвардеец Ворона. - Когда-то я был одним из библиариев легиона, но никогда не нарушал Никейский эдикт.
- Не сомневаюсь.
- Я не хочу скрывать свою сущность, в конце концов, после Никеи это уже не имеет значения. Просто мне кажется… разумным… не голосить о ней перед Аттиком.
- Мутации не очень хорошо вписываются в его правильную, регламентированную вселенную, - согласился Кхи’дем. - Уверен, что капитан считает их огромным недостатком.
- Плоть нестабильна, а значит - слаба.
- Браво, восхищен твоей мудростью. Но всё же, расскажи о схватке с теми насекомыми…
- Не думаю, что это была спланированная атака. Просто ещё один пример общей враждебности Пифоса, - ответил Птеро.
- Ты как будто не совсем уверен.
Гвардеец Ворона состроил гримасу.
- Не до конца, да. Наш враг, кем бы он ни был, использует силы имматериума - это понятно из нападений на базу. По ночам в варпе случаются такие завихрения… Простое удержание способностей под контролем становится болезненным. А сегодня я ощутил всего лишь слабую рябь, ничего, что могло бы управлять настолько масштабной атакой.
- Но…?
- Но сержант Гальба предупредил нас о нападении прямо перед его началом. До того, как насекомые выдали себя хоть слабейшим звуком.
- Так он…?
- Не думаю.
- Но как это возможно?
- Никак, - на лице Птеро даже в темноте читалось сильное беспокойство. - Меня намного больше волнует не то,как это произошло, а почему.
Огонь в яме угас. В поселении не имелось электрогенераторов, и единственными источниками света остались факелы, расставленные здесь и там. Из провала выплывали клубы жирного, гнилостного дыма, стелившиеся над плато; воняло тухлыми водорослями.
Кхи’дем тем временем размышлял о раке, убивающем мечты, надежды и братские узы.
- Всё, что мы делаем - ждем и наблюдаем, - заговорил он. - Если что-то проглядим, то так и будем ждать и наблюдать, пока не станет слишком поздно. Мы оба знаем, что здесь творится нечто очень скверное, а значит, нужно действовать.
Думал же Саламандр вот что: "Громкие слова, дурак ты несчастный. Ну давай, вперед, действуй. Ах да, ты же не знаешь, что делать!"
Но Птеро кивнул, соглашаясь.
- Здесь творятся колдовские дела, и этому нужно противостоять.
- Будь осторожен, - предупредил Кхи’дем.
- Я не пойду против воли Императора, но среди нас есть один санкционированный псайкер, и, возможно, она окажется в силах помочь.
- Астропатесса, - понял Саламандр.
Каншелл скверно провел ту ночь и всё последующие. Ужас следовал по пятам за сервом с самого прибытия на Пифос, и от него не удавалось избавиться. Словно тень, он струился за спиной Йеруна, или простирался тьмой перед ним. Порой Каншеллу удавалось свалиться в обрывистый сон, забытье, рожденное изможденностью, но и там ему приходилось сражаться с кошмарными отражениями страхов, скользивших в ночи во время бодрствования.
То, что Йерун не один противостоял ужасам мрака, не успокаивало его. Серва окружали такие же издерганные, напуганные люди, с одинаково осунувшимися лицами, взвинченные и нервно-энергичные. Если бы где-то нашлось убежище, все они ринулись бы туда со всех ног. Успокоения не было - когда приходила ночь и касалась каждого своими ужасами, люди не могли протянуть друг другу руку помощи. Как и остальные, Каншелл скручивался во всё более и более плотный комочек, словно пытаясь сжаться в точку и так скрыться от взгляда создания, бродящего за гранью тьмы. Спрятаться нельзя, сражаться невозможно - оставалось только дрожать, хныкать и надеяться, что сегодня ночью не твой черед. Только молиться, что завтрашним утром не тебя найдут обезумевшим или мертвым.
Пока что мольбы Йеруна находили отклик, но другим не так везло. Неважно, какие меры предосторожности предпринимал Аттик, сколько часовых стояло на страже или как часто проводились обходы - люди продолжали умирать. Всегда один или два серва, никогда больше, но и без жертв не обходилось ни разу. Казалось, что проклятие, нависшее над лагерем, насмехалось над капитаном, танцуя макабрический вальс под собственный мотив и не обращая внимания на жалкие усилия Железных Рук.
Легионеры оказались не в силах остановить медленное вымирание сервов. Поэтому страх распространялся, рос, становился интенсивнее и превращался в яд сложного, насыщенного купажа. Лозы его проросли на отравленной почве Исствана-5, поражение стало перегноем, а ожидания новых ужасов и горестей удобрили грунт. Ночи вносили свой вклад, воплощая мрачнейшие предчувствия, и каждое утро казалось насильным глотком из чаши с ядом. День за днем отравы в ней становилось всё больше. Каншелл понимал - когда яд перельется через край, подобные ему утонут в ужасе, ничего не останется от их смертных рассудков. База превратится в скорбный дом, а затем в склеп.
Если Железные Руки не могли победить рак, что оставалось его жертвам? Йерун молил только о шансе исполнить свой долг, но против ужасов невозможно было что-то предпринять. Посещения бродили в тенях на паучьих ногах и помогали худшим из снов всплыть на поверхность, стать настоящими. Но сам посетитель оставался нереальным, и с ним нельзя было сразиться.
"- Пока, пока ещё нереален, - прозвучал шипящий шепот обещания у шеи Каншелла. - Ещё не совсем, но близко, очень, очень близко. Ещё немного усилий, ещё чуточку терпения…"
Иногда серву казалось, что он слышит скользкие слова даже днем. Порой, в серый полдень Пифоса, Йерун вздрагивал от усмешки, напоминающей скрежет заступа о высохший череп. Повернувшись, он ничего не замечал.
Пока нет. Пока ещё нет.
Не оставалось ничего, кроме молитв. Каншелл оставил веру в разум, и она лежала в почерневших руинах, неспособных оградить серва от ночей Пифоса. Из неё нельзя было напитаться силой, так что прежнее мышление стало бы смертельной глупостью. Сохранив его, Йерун цеплялся бы за ложь, несясь сломя голову прямо в пасть наступающему злу. Случившееся отступничество больше не волновало Каншелла, да и разве не было совершенно разумным то, что, получив доказательства существования демонических сил, он обратился за спасением к божественным?