Ничего не слышно. Ничего не видно. Нечего бояться. Нечего, нечего, нечего. Но это "нечего" было хрупким. Малейшее усилие, и оно разлетится на мелкие осколки. И когда это произойдет, что дальше? От этой мысли его воображение сходило с ума. Оно не могло представить ответ, поэтому изображало его как лавину ужасов, отвратительных смертей и крадущейся страшной неосязаемости. Каншелл задыхался. Пальцы скрючились в когти. Ему хотелось рвать воздух, только чтобы вновь начать дышать. Грудь задрожала от слабых вдохов. Рот широко открылся. Крик был неслышимым. Звук был запрещен из-за того, что он мог в себе таить. И все равно здесь ничего не было.
Пока, словно насекомое на границе зрения, там что-то не появилось.
Даррас заметил идущего в сторону укреплений Кхи'дема. Он двинулся на перехват.
- Ты ищешь что-то, сын Вулкана? - спросил он, поздравив себя с тем, что сумел сказать это вежливым, но твердым тоном. Сержант не поддался инстинктивному желанию начать беседу с открытой недоброжелательности. Он обогнал космического десантника на пару шагов, а затем остановился и встал к нему лицом.
Кхи'дем не стал торопить события. Он также остановился.
- Я собирался пройтись к стене, - сказал он.
- Думаешь, мы могли быть небрежными в организации обороны?
- Вовсе нет.
- Тогда я не понимаю цели твоей прогулки.
- Ты запрещаешь мне ходить туда? - спросил Кхи'дем.
Даррас был невольно впечатлен. Саламандра имел полное право впасть в слепую ярость, но он оставался спокоен. Вопрос прозвучал скорее как искреннее любопытство, чем вызов.
- Нет, - ответил он. - Но я советую тебе прогуляться в другое место.
- Почему?
- Там наш капитан. Вместе с братом-сержантом Гальбой.
- Ясно.
- В самом деле? Ты хоть понимаешь, как сильно вредишь Гальбе в глазах нашего капитана всякий раз, как тебя видят возле сержанта?
- Ах, - произнес Кхи'дем. - Полагаю, теперь понимаю. Спасибо, что поговорил со мной, сержант Даррас. Я сделаю, как ты предлагаешь.
Даррас подождал, пока Кхи'дем не уйдет.
"Иди, - подумал он. - Займись чем-то полезным и не путайся под ногами".
Он видел логику в миротворческих потугах Гальбы, но не понимал, что они могли от них выиграть. Железные Руки не могли полагаться на Саламандр и Гвардию Ворона. Гальба потакал своим желаниям, считая иначе, и это могло поставить под угрозу его собственную надежность на поле боя.
Даррас надеялся, что сможет переубедить его.
Ночь пахла неправильно.
Гальба стоял на восточном укреплении базы, наблюдая за джунглями. Он стоял здесь вот уже полчаса, пытаясь понять, что его так тревожило. Это была не просто тьма, скрывавшая хищников Пифоса. Он осознал, что это, как раз когда заметил справа от себя вырисовывающуюся фигуру. Обернувшись, сержант увидел, что к нему шагает капитан. Всем своим видом Аттик воплощал рациональность. То, что не было генетически усилено, заменили бионикой. Само его существование было триумфом науки. При приближении капитана нелогичная мысль раскололась вдребезги. Аттик требовал не только дисциплины рассудка, но также стратегии, и он получит и то, и другое.
И все равно, ночь пахла неправильно.
- Брат-сержант, - поприветствовал его Аттик.
- Капитан.
- Ты что-то высматриваешь. Что именно?
Гальба тщательно подобрал следующие слова, но только из-за чувства долга, а не чтобы избежать правды. Он никогда бы не стал скрывать что-либо от капитана. Но также он не хотел быть неточным в формулировках, и постарался избавиться от раздражающей неопределенности.
- Я не уверен, - признался сержант. - В воздухе чувствуется привкус, который я не могу распознать.
- Мы в джунглях, сержант Гальба. Учитывая большое количество жизненных форм, определенное смешение запахов и привкусов едва ли удивительно, даже с нашими чувствами.
Он не упоминал о запахах.
- Вы ощущаете нечто схожее, капитан?
- Ничего, что я бы не ожидал, - без колебаний сказал Аттик, как будто это он уже для себя решил.
Гальба колебался, затем решил, что не может принять это объяснение.
- В воздухе чувствуется кровь, - сказал он.
- Конечно. Мы видели жестокую сущность этой планеты.
- Но под этим привкусом есть нечто еще, - настаивал Гальба, - и прежде я с таким не сталкивался.
Секунду Аттик молчал.
- Опиши, - наконец сказал он.
- Если бы это было так легко, - Гальба закрыл глаза и глубоко вдохнул зловонную ночь. Он сосредоточился на работе своего нейроглоттиса, пока тот анализировал ароматы почти на молекулярном уровне. - Привкус лишен смысла, - произнес сержант, - он не похож ни на что, - легионер остановился. Это было неправильно. То, что было под кровью, за кровью, но все же связанной с нею, имело привкус. Это…
Гальба пошатнулся. Он прорвал чувственный камуфляж и нырнул в бездну невозможности.
- Это привкус тени, - выдохнул он, и тени наполнили его горло. Он закашлялся, пытаясь избавиться от них. Теперь они были ему известны, и он не выговорить это знание.
- Брат-сержант? - спросил Аттик.
Гальба едва слышал его.
- Я чую шепоты, - сказал он. Гальба не знал, произнес ли это вслух. Тени и шепоты стали для него всем миром. Они были адом синестезии. Захлебываясь влажным, цепким дымом теней, он не видел, что отбрасывало их и придавало им форму. Из-за того, что он не видел тени, он не мог понять их. Гальба ощущал очертания слов и недобрую вонь языка, которого никогда не должно было бы понимать здравомыслящее существо. Смысл парил где-то вне пределов его сознания. У него была форма, форма, звучавшая как смех добычи и крик звезды.
Аттик поймал сержанта за руку, когда его колени начали подгибаться. Вокруг него зажужжал, разносясь эхом, странный звук. Казалось, он исходит от самого капитана. Он не прекращался. Спустя, казалось бы, целый век, Гальба понял, что слышит собственное имя. Он ухватился за эту опору рациональности, логичности. Реальность вновь обрела явственность. Его ощущения вернулись в норму. Гальба выпрямился.
- Не понимаю, что случилось, - сказал он. - Я ведь не псайкер.
Его самому не понравился свой защитный тон.
Оставшийся органический глаз Аттик приковал его проницательным взором.
- Не забывай, где мы находимся, - сказал он. - Барьер между реальностью и варпом здесь тонок. Не стоит удивляться эффектам, вызванным воздействием эмпиреев. Было бы странно, если бы мы не испытывали подобного рода галлюцинаций.
- Это были не просто галлюцинации. Шепоты…
Аттик оборвал его на полуслове.
- Это были не шепоты. Так ты интерпретировал то, что переживал. Я ничего не слышал.
"Потому что вы решили не слушать", - подумал Гальба, но тут же отогнал мысль. Аттик был прав. Он вел себя так, будто никогда раньше не слышал об Имперской Истине. Никаких шепотов не было. Под языком не скапливались тени. И, что важнее всего, к нему не прикасался ничей злобный разум.
- Как и я, - произнес он, соглашаясь с капитаном, и понял, что сказанное им только что - правда. Он ничего не слышал.
А затем кто-то закричал.
Какое-то мгновение Каншеллу казалось, что крики его собственные. Его рот все еще был широко открыт. Его руки все еще были прижаты к закрытым глазам, чтобы не видеть движущейся тьмы. Но он все равно продолжал ощущать шелестящий поток миллиона насекомых. Он чувствовал дыхание безгубых ртов, произносящих богохульные слова. Поэтому, конечно, крик был.
Но он принадлежал не ему. Его горло крепко сжимал ужас почти увиденного. Серв ощутил, как над ним что-то проскользнуло. Оно было не более овеществленным, чем мысль. Возможно, ею оно и было. Но идея могла таить в себе опасность. Именно мысли и ничего больше парализовали его тело. Мысль когтем проходила по его телу. Она сковала сердце Каншелла льдом. И мысль была не его. Подобная мысль не могла принадлежать человеку, но исходила от чего-то, ведавшего страхи мужчин и женщин, знавшего каждую их форму, нюанс и запах, знавшего их, словно само было создано из этих самых страхов.
Дыхание вырывалось из напряженного горла Каншелла тонким, пронзительным воем. Мгновение идея парила над ним, а затем двинулась дальше. Йерун не знал, куда она направилась, только то, что больше мысль не пыталась соблазнить его открыть глаза и позволить себя охватить безумию.
Но кто-то посмотрел, ибо этот кто-то кричал. Кто-то посмотрел на существо, что не существовало вне пределов концепции, но этого оказалось достаточно. Голос принадлежал мужчине. Он казался скорее звериным, нежели человеческим. Человек орал, даже не останавливаясь, чтобы сделать вдох. Затем Каншелл услышал топот ног.
Мысль поблекла. Вместе с нею ушел и страх. Ему на смену пришел стыд, который был почти желанным. Йерун опустил руки и открыл глаза. У потолка ничего не таилось. Спальня была такой же, что и раньше, только теперь с кроватей слышалось шевеление. Крик отбивался от стен, терзая Каншелла своей болью и ужасом. Стыд заставил серва действовать. Он соскочил с койки, неуклюже приземлился и, шатаясь, вышел в проход между кроватями. Крики доносились из столовой, прилегавшей к спальной комнате. Он выбежал в дверь, обгоняя несущийся следом стыд. Ужас перед ничем заставил Каншелла подвергнуть сомнению свою веру в Имперскую Истину, и он искупит себя, принеся успокоение и рациональность страдающему человеку.
Едва он добрался до столовой, как крики изменились. Они стали прерывистыми. На секунду их заглушила ужасная влажная рвота, а затем они возобновились, став еще более резкими. Теперь Каншеллу казалось, что голоса два, и их крики переплетались в хоровую спираль отчаяния.
Он ворвался в комнату, плечом высадив пласталевую дверь. В центре помещения, спиной к Каншеллу, стоял Георг Паерт. Он был один. Его плечи содрогались, руки были подняты, локтями наружу, словно он прижимал ладони к лицу. Оба крика исходили от него.
Каншелл стал пробираться между металлических столов к серву инжинариума.
- Георг? - окликнул он его, стараясь говорить ровно и спокойно, но достаточно громко, чтобы Георг услышал его сквозь свои вопли. Приблизившись, Йерун увидел, что Паерт стоит в расширяющейся луже собственной крови. - Георг? - повторил он. Спокойствие и решимость стали покидать его. Ужас возвращался.
Паерт обернулся. Каншелл отпрянул. Серв разорвал себе горло. Плоть и мышцы свисали, словно изодранные занавески. Кровь пропитала куртку и руки Паерта. Его рот был широко раскрыт, но из него больше не доносилось ни звука.
Но крик все равно был слышим, два голоса все равно исходили от одного человека, и теперь крики формировали контрапунктные слоги: МАААААА, ДАААААИИИЛ. Они создавали единое слово, и слово то было кровью, и было безумием, и было отчаянием. И было молитвой.
Паерт рухнул на колени, жизнь постепенно вытекала из его тела. Он поднес руки к глазам и погрузил в них пальцы. Серв глубоко вдохнул и потянул, словно вырывая кусок мяса из туши. С руками, полными желеобразной массы, он повалился на пол.
Каншелл отступил назад, перед глазами все еще стоял наихудший ужас, который не был самоубийством Паерта. Наихудший ужас вцепился в его рассудок, словно опухоль.
Йерун услышал за спиной тяжелую поступь керамитовых ботинок, и, обернувшись, увидел Гальбу и Аттика. Боги здравомыслия прибыли слишком поздно. Теперь он уже не познает покоя. Трепет, который он всегда испытывал в их присутствии, утонул в том наихудшем кошмаре. Каншелл уставился на Железных Рук, и облек свой наихудший ужас в слова.
- Его глаза, - просипел он. - Его глаза кричали.
5
Приз/Хамартия/Совершенство
- Мы знали, что будут галлюцинации, - сказал Аттик собравшимся офицерам. Они находились в командном модуле базы, скудно обставленной комнате, служившей сугубо для тактических целей. Одну стену занимала вокс-система, в центре стоял большой гололитический стол. Вот и все. Аттик возвышался перед столом. Рядом с ним стояла Ридия Эрефрен. Гололитический проектор работал, но Аттик пока не включил дисплей. Сначала он решил избавиться от всего, что могло их отвлечь.
- Мы знали, что такое будет, - продолжил капитан, - и оно случилось. Эта система и эти планеты опасны для людей со слабым разумом.
- Он имеет в виду тебя, - шепнул Даррас Гальбе. Они расположились у внешней стены модуля.
Гальба не ответил. Он вспомнил изувеченный труп и выражение подавленного ужаса на лице Каншелла. Чудо, что серв все еще оставался в своем уме.
- Таковы риски и цена этой миссии, - сказал Аттик.- Пифос враждебен для плоти и рассудка. Таковы простые факты здешних земель. Местные формы жизни таят опасность, а варп близок к поверхности.
- Скольких сервов мы потеряли? - спросил Вект.
- Один погибший, - сказал Аттик апотекарию. - Четверо лишились рассудка, их прогноз неутешительный. Тот, который погиб, на момент самоубийства был один. Его товарищ добрался до него слишком поздно. Поэтому я распорядился, чтобы ни один серв больше не оставался один, неважно, как долго. Одиночество - благодатная почва для безумия.
Гальба нахмурился. От ответа Аттика веяло скорее целесообразностью, нежели убеждением. Действительно, мертвый серв какое-то время пробыл один. Но, судя по словам Каншелла, до тех пор, пока они оставались связными, прежде чем лишиться рассудка, жертва находилась в спальне, и вовсе не одна. Гальба до сих пор помнил то, что пережил он сам. Сержант понимал, что объяснение Аттика его состояния было верным. В Галактике исключительного видения Императора не было места для любых других вероятностей. Он знал это. Но Гальба ощущал нечто совершенно противоположное, и этот иррациональный инстинкт тревожил его. Ему не было места внутри легионера Железных Рук. Но инстинкт тот был достаточно силен, чтобы атаковать Гальбу вопросами, ответов на которые он найти не мог.
- У нас были жертвы, - сказал Аттик. - И будут еще. Но они не станут напрасными, - капитан повернулся к астропату. - Просветите нас, госпожа Эрефрен?
- Я увидела флот, - произнесла она. - Корабли принадлежат Детям Императора.
Выражением ненависти могла служить и мертвая тишина. Теперь Гальба это понял. Его сомнения испарились. Он окунулся в ярость. Ее чистота выжгла в сержанте всякую слабость. Она выковала неумолимый металл.
- Продолжайте, - сказал Аттик. В одном этом слове таилась не просто ненависть. В нем чувствовалось рвение. Капитан "Веритас феррум" поймал жертву в сокрушительную хватку.
- Небольшая эскадра отделилась от основной группы. В ее составе три корабля. Их пункт назначения - сектор Деметер. Система Хамартия.
- Назовите корабли, - попросил Аттик.
- Два корабля сопровождения - "Бесконечное великолепие" и "Золотая середина". Еще боевая баржа, "Каллидора".
Глаза Гальбы расширились. Даррас, стоявший рядом с ним, ошеломленно застыл. Откуда у Эрефрен такие подробные сведения? И все же она говорила с непоколебимой уверенностью. И "Каллидора"… Теперь он действительно понял тот огонь в настоящем глазу Аттика. "Веритас феррум" следовал за боевой баржей в совместных операциях III и Х легионов. Этот корабль был отлично известен всем собравшимся. Однажды он озарил вакуум космоса сверкающим сиянием братства.
Он открыл по ним огонь в пустотной войне над Исстваном-5.
- Вам известно, когда они достигнут пункта назначения? - спросил Даррас.
- Да.
- Мы будем там первыми, - произнес Аттик.
- Капитан, - начал Гальба. - Моя вера в "Веритас феррум" нерушима. Но он ранен. Нас одолеют числом…
- И какое же безумие толкнет нас атаковать боевую баржу? - закончил вместо него Аттик.
- Я бы не сказал "безумие", - хотя он об этом подумал, всем сердцем надеясь, что окажется неправ. Он пристально посмотрел на капитана. Сержант мог поклясться, что лишенное эмоций лицо Аттика улыбалось.
- Брат-сержант Гальба поступил верно, озвучив свои сомнения, - заявил Аттик присутствующим легионерам. - Без полученных госпожой Эрефрен сведений, то, что я предлагаю, было бы хуже безумия. Это было бы преступлением. Но враг нам известен. Мы знаем его состав. Знаем, где и когда он появится. Он же о нас не знает ничего. И он будет оставаться в неведении, пока не ощутит наш клинок в сердце.
Система Хамартия была словно создана для засад. Ее единственная обитаемая планета, к тому же ближайшая к центру, звалась Тидеем. Мир-кузница походила на крошечную, крепкую домну. Ее поверхность, будто грибок, покрывали куполообразные мануфактории. За Тидеем не было ничего, кроме череды газовых гигантов. Крупнейший из них, Полиник, также был наиболее удаленным от местного светила, а сила притяжения имела длинную хватку. Внешние тела переполненного рассеянного диска страдали под ее тиранией. Орбиты были крайне непредсказуемыми. Планетоиды и осколки замерзших веществ постоянно сталкивались. Зона представляла собой хаотичную сеть изменчивых траекторий. Для рулевых и навигаторов это было проклятое место.
И еще здесь находилась точка Мандевилля системы Хамартии.
Именно тут суда, странствующие по эмпиреям, переходят в систему. Точка выхода была не из легких. Многие неопытные пилоты и немало умелых ветеранов выходило из варпа только для того, чтобы врезаться в куски льда размером с город. Подобный инцидент не мог случиться с кораблем легионес астартес, но даже им придется действовать с предельной осторожностью. Все их внимание будет сосредоточено на известных естественных опасностях системы. Как сказал Аттик, они не будут ожидать и тем более не будут готовы к атаке. Только не здесь, так глубоко в собственном тылу.
Аттик стоял за командной кафедрой на мостике "Веритас феррум" и рассказывал своим легионерам о механике предстоящей войны. Переднее окно было закрыто непроницаемыми створами, ограждая их от токсичного зрелища эмпиреев, пока ударный крейсер шел по его течениям к Хамартии. В варпе разразилась буря. В такой близости от Мальстрима турбулентность и навигационные аномалии едва ли были чем-то необычным, но их мощь оказалась неожиданно большой. Также поступали тревожные новости насчет Астрономикана. Обнаружить его становилось все сложнее. Ориентироваться по нему и вовсе не представлялось возможным. Но Бхалиф Страссны нашел альтернативу и уверенно вел "Веритас феррум". Аномалия Пифоса была настолько сильной, что служила маяком для всего сектора Деметер, как Астрономикан для Галактики.
Знамения были мрачными. Аттик игнорировал их. Раздумья не помогут им в выполнении задания.
Капитан коснулся панели управления, и окно превратилось в огромный экран, на котором возникли проекции чертежей "Каллидоры", "Бесконечного великолепия" и "Золотой середины". Камн достал информацию из объемных хранилищ памяти когитаторов "Веритас". Добыча появилась перед Железными Руками, раскрыв все свои секреты. Камн и другие технодесантники проанализировали чертежи, и плоды их усилий позволили увидеть нечто более важное, чем секреты: слабость.