- Таки ничего, - сказал Ставрос, - Янис, греби дальше.
Янис послушно опустил весла и сделал сильный гребок. Мышцы на его спине красиво напряглись. Янис любил свое тело, свои красивые мышцы, белые зубы и черные усы. Он любил себя весело и легко, потому что знал, что его красота доставляет удовольствие - и Зое, и прачке Медее, обстирывавшей рыболовную артель на Лимане, и темнокудрой Рахили, пасшей своих козочек на выжженных жарой склонах. Он любил сам смотреть на себя в мутное бритвенное зеркальце и все старался повернуться к себе в профиль, потому что так он был особенно красив. Жаль только, что сын пошел в Сатыросов.
Темная громада фелуки встала перед ними неожиданно; Янис чуть не врезался в борт, сидящий на руле Ставрос ловко вывернулся, и шаланда подошла к фелуке впритирку. Фелука стояла темная, со спущенными парусами, на борту не горело ни одного огня.
- Спят они там, что ли? - пробормотал папа Сатырос. Вода билась о борт фелуки, мачты терялись в тумане.
- Это точно "Яффо"? - спросил Янис.
- Нет, - злобно сказал папа Сатырос, - это "Летучий голландец". Видишь огни на мачтах?
- Типун вам, папаша, на язык, - флегматично заметил Ставрос. Шаланда болталась на воде, норовя врезаться в фелуку носом.
Янис опустил в воду одно весло и принялся табанить. Какое-то время ничего не происходило.
- Крикнуть? - с надеждой спросил Янис, которому надоело.
- Я тебе крикну! - прошипел сквозь зубы папа Сатырос и тут же приложил рупором руки к усам и крикнул: - Эй, на фелуке!
- А-а! - откликнулись сверху. Остальные звуки съел туман.
- Спите, что ли? - воззвал Сатырос наверх. - Эй! Эфендим!
- О-уу! - откликнулись сверху.
Темный человек, перегнувшись с темного борта фелуки, протянул темный тюк. Папа Сатырос осторожно, как ребенка, принял его и уложил под скамью. Полдюжины тюков плотно легло на дно шаланды.
Фелука качнулась на воде, взвились треугольные паруса.
- Пошла, красавица, - крикнул папа Сатырос. - Эй, там, на фелуке! Хошчакалын что ли!
- Оу-а! - отозвались на фелуке.
- Ставь парус, Янис, черт ленивый, - заорал папа Сатырос.
Янис торопливо потянул шкот. Шаланда, лихо накренившись, пошла под парусом. Янис, нещадно третируемый семейством Сатыросов, на самом деле был отменным мореходом, и "Ласточка" легко неслась по волнам, оправдывая свое название.
- Они слева! - закричал Ставрос. Звуки мотора пограничного баркаса доносились как-то урывками, словно туман пережевывал их.
- Эх, не выдай, родная! - Сатырос отодвинул сына и сам сел на руль. Ставрос присел на корме и, широко расставив руки и оперев локти о фальшборт, целился в темноту из нагана. Фонарь патруля тусклым пятном мелькал во тьме, "Ласточка" взлетала на волне и вновь опускалась, брызги летели в греческие лица, и звуки чужого мотора, вернее, обрывки их, доносимые ветром, затихали вдали. Янис убрал парус, а Сатырос вновь уступил место на руле сыну.
- Все, - сказал Сатырос, раздувая усы. Вон ту акацию на обрыве различаешь? Держи на нее, там пещера в скале.
- Мне ли не знать, папаша? - лениво ответил Ставрос. Звуки пограничного мотора привели его в веселую ярость, и сейчас казалось, что в его черных густых волосах трещит атмосферное электричество. Шаланда, убрав шверт, скользнула в укромную бухту, и Янис, как самый бесправный член команды, спрыгнул в воду и принял груз на руки.
- Положь там за камни и давай обратно, - велел Сатырос, ласково похлопывая "Ласточку" ладонью по борту.
Над обрывом уже стояла телега, сонная лошаденка кивала головой и деловитые люди господина Рубинчика спускались по обрыву, прижимая шляпы рукой, чтобы не снесло ветром.
- Ну как? - крикнул один.
- В лучшем виде, - ответил папа Сатырос и закурил самокрутку, - господин Рубинчик таки будет доволен.
* * *
Южное солнце нещадно палило горячие головы биндюжников, но они продолжали нехитрый обед, макая хлеб в оливковое масло и заедая греческими маслинами. Рядом огромные мохнатые битюги сонно переминались с ноги на ногу; вот их-то головы заботливо прикрывали соломенные шляпы со специально проделанными дырками для ушей. Пахло дегтем, разогретыми досками, лошадьми и сухими водорослями.
- Сатырос, люди кажуть, пограничный катер вчера таки висел у вас на хвосте? - спросил Мотя Резник, макая ломоть хлеба в золотое оливковое масло.
- Еще ни один урод, - сказал Сатырос, - не открутил "Ласточке" ее хвоста. Ну, сходили, ну, вернулись…
- И хорошо сходили?
- Господин Рубинчик будет доволен, - коротко ответил Сатырос.
- Слышал за Гришу Маленького? Он таки взял мыловаренный завод на Генцлера. Унес товару на четыреста миллионов рублей. А заодно совершенно случайно изнасиловал счетовода гражданку Розенберг.
- Что такое в наше время четыреста миллионов? - флегматично спросил Сатырос и отхлебнул из кружки.
- Оперуполномоченный товарищ Орлов поклялся, что не успокоится, пока не возьмет Гришу Маленького, - сказал Мотя Резник.
- Круто берет новая власть, - согласился Сатырос. Разговор затих сам собой, слышно было, как мелкие волны лениво плескались о сваи.
- Гляди-гляди, - сказал Мотя, - этот фраер, Яшка Шифман, идет.
Яшка Шифман шел по пирсу, брезгливо отшвыривая носком лакированного штиблета гнилые мидии, выброшенные сюда позавчерашним штормом.
- Привет почтенному собранию, - сказал он, приподнимая канотье.
- Будь здоров, - лениво ответили биндюжники.
- Папа, - сказал Яшка, оборотясь к Сатыросу, - вас баснословно хочет видеть господин Рубинчик.
- И что от меня нужно господину Рубинчику? - поинтересовался грек.
- А это вам скажет сам господин Рубинчик, папа. Он чекает вас у "Гамбринусе". Дуже нервный он сегодня, господин Рубинчик. Нерадостный.
- Скажи господину Рубинчику: папа будет, - сказал Сатырос и закусил маслиной.
Яшка еще раз приподнял канотье и пошел прочь по пирсу.
- Не те маслины нынче пошли, - сокрушенно сказал Сатырос, - вот до войны были маслины так маслины, не поверите, Мотя, с вот этот мой палец!
* * *
Господин Рубинчик сидел за отдельным столиком в "Гамбринусе" и кушал жареную скумбрию. Папа Сатырос прошел между столиками, отодвинул стул и сел рядом с господином Рубинчиком.
- Вы позволите? - спросил он для порядка.
- Позволяю, - коротко ответил господин Рубинчик и промокнул салфеткой усики.
Папа Сатырос велел принести себе пива и сидел в ожидании, положив на скатерть огромные черные руки. Половой принес пиво в огромной кружке, шапка пены переваливалась через край.
- Ваше здоровье, - сказал папа Сатырос и нежно подул на пену.
- Как ваше почтенное семейство? - вежливо спросил господин Рубинчик?
- Благодарствую. Все здоровы, тьфу-тьфу-тьфу. А как Эмилия Йосифовна?
- Мигрени, все мигрени, - с отвращением произнес господин Рубинчик, - к делу, папа. Как сходили?
- Таки неплохо, - солидно произнес папа Сатырос. - Все приняли, все сдали.
- Что сдали? - холодно поинтересовался господин Рубинчик, играя рукояткой трости.
- А то и как будто не знаете, господин Рубинчик, - папа почуял недоброе, - только вот этого не надо. Ваш человечек принял, я сам видел…
Господин Рубинчик медленно поднялся и стал страшен.
- Что ты привез? - спросил он тихим вежливым голосом. - Что ты мне привез? Где товар?
* * *
В подвале под лавкой господина Рубинчика стоял густой дух оливкового масла и чая. За бочками, бутылями и ящиками лежали распотрошенные тюки; на холодном цементном полу рассыпались тяжелые фолианты с порыжевшими, изъеденными временем страницами, рулоны пергамента, папирусные свитки и даже одна каменная скрижаль с выбитыми на ней жуками и скорпионами - счесть это буквами папа Сатырос в здравом уме не решился бы.
- Это, - холодея, произнес папа, - товар? Господин Рубинчик, Христом Богом…
- А кто это привез, по-вашему? Вот эту пыль веков?
- Приняли, разгрузились, - бормотал папа Сатырос, - ваши люди сами…
- И вот это приняли, - господин Рубинчик поворошил тростью пергаменты; взлетело облачко бурой пыли, - и вот это… И вот, жемчужина, можно сказать, всей этой коллекции.
Он дотронулся тростью до чего-то, завернутого в тусклый кусок золотой парчи. Парча сползла.
- Святая Богородица, - сказал папа.
На него сверкающими глазницами смотрел человеческий череп. Папа Сатырос успел подумать, что с черепом не все в порядке, и только чуть позже сообразил, что именно. Череп просвечивал. В глазницах парно отражалась тускло освещающая подвал лампа.
- Каменюка, - сказал господин Рубинчик, - или стекляшка. У, зараза! - он погрозил черепу тростью. Череп равнодушно таращился на него.
- Может, это какая драгоценность, - робко выказал надежду грозный папа Сатырос, - сокровище? Ишь вылупился, падлюка.
- С тех пор как эти аферисты, братья Гохманы, подделали корону скифских царей, в мире не осталось ничего драгоценного, - холодно сказал господин Рубинчик, играя тростью. - Где товар, гадюка подколодная?
Он коротко ударил папу Сатыроса тростью по мешковатым штанам. Папа охнул и скорчился. Трость у господина Рубинчика изнутри была залита свинцом, это все знали.
- Сьома, приступай, - сказал господин Рубинчик. Здоровенный Сёма скрутил папе локти, и господин Рубинчик еще раз ударил его тростью, на сей раз с размаху.
- Богородицей клянусь, - сказал папа Сатырос, выплевывая кровь, - Зоей своей клянусь, чтоб ей пусто было, шалаве - что взяли, то взяли… - папа Сатырос упал на колени, - клянусь, не я! На фелуке подменили. Вы Али спросите, компаньона вашего, сами спросите, пока я не вырвал его бесстыжие глаза!
Рубинчик задумался.
- Встаньте, папа, - сказал он наконец, - я справедливый человек. Я, папа, еще на горшок, извиняюсь, ходил, а вы уже бороздили Черное море взад и вперед. И никогда за вами, папа, ничего такого не числилось. Вы же были честнейшим человеком, папа.
- Ну! - сказал Сатырос, вытирая юшку рукавом.
- Но я и Али хорошо знаю, папа. И у него репутация честнейшего человека. И потому я логически предполагаю, что могло иметь место недоразумение. Сьома, ступай на поштамт и пошли до Стамбула у контору молнию-телеграмму. Припиши: ожидаем ответ с баснословным нетерпением. А вы, папа, пока оставайтесь тут. Будьте гостем.
Сатырос, кряхтя, отошел в угол и присел на ящик с колониальным товаром.
Сёма направился к двери в подвал и вдруг замер, вытянув шею. По лестнице грохотали сапоги.
- Кажется, шухер, господин Рубинчик, - печально сказал Сёма.
* * *
Деловитые молодые люди в скрипучих портупеях и блестящих хромовых сапогах расхаживали по складу. Серьезные люди в яловых сапогах стояли у входа. Господин Рубинчик, забывшись, похлопал себя тростью по ноге и скривился.
- Чем обязан такому приятному визиту, что сам товарищ оперуполномоченный Орлов сделал мне честь? - вежливо осведомился он.
Молодой оперуполномоченный товарищ Орлов, кудрявый, очень серьезный, в круглых очках, в новенькой портупее, сухо сказал:
- Поступил сигнал, гражданин Рубинчик. О контрабандной партии товара, хранящейся у вас на складе. Предлагаю проявить сознательность и не задерживать товарищей.
- Так я что, - сказал Рубинчик, - я завсегда. Прошу, будьте как дома.
Он тоже сел на ящик с колониальным товаром и скрестил руки.
- Стоять! - негромко сказал товарищ Орлов.
Рубинчик встал. Сатыроса никто не просил, но он на всякий случай тоже встал. Красноармеец ткнул штыком в ящик.
- Чай, - пояснил господин Рубинчик вежливо, - цейлонский чай.
- Накладные есть?
- Все есть, - обрадовался господин Рубинчик. - Сьома, сходи попроси за накладные.
- Сходи с ним, - велел Орлов красноармейцу. - А вот это?
- Оливки из Батума.
- Где разгружался?
- В Карантинной бухте две недели назад. Зря вы это, вот ей-богу зря, товарищ Орлов. Чисто все.
- Бога нет, - машинально ответил Орлов. - А в бочках?
- В этих - семечковое масло, с маслодавильни на Ближних Мельницах, ну вы знаете, кооперативная трудовая артель "Красный маслодел". А в этих - оливковое, тоже из Батума. Тоже кооперативная трудовая артель. У нас все по закону, товарищ Орлов.
"Интересно, какая же сука стукнула", - думал про себя господин Рубинчик. Второй красноармеец вспорол тюк, оттуда, шурша, высыпался чай.
- Батумский, - скучно сказал господин Рубинчик, - третий сорт. Трудовая артель "Красный чай". Сейчас Сьома принесет накладные, дай ему бог здоровья.
- А товар? - оперуполномоченный товарищ Орлов не зря слыл человеком упертым.
- Так ищите, бога ради, - широко развел руками господин Рубинчик, - я что, я разве против?
- Вот, товарищ оперуполномоченный, гляньте-ка сюды, - сказал красноармеец, выгребая книжный хлам, завернутый в парчу и пурпур. Хрустальный череп поглядел на Орлова холодными глазницами.
- Прятал? - спросил Орлов укоризненно.
- Никоим образом, - равнодушно ответил господин Рубинчик, - так валялось.
- Предметы культа?
- Вы, товарищ Орлов, умеете читать на этом языке? Вот и я не умею. Какой же это предмет культа? Предмет культа - это опиум для народа, а этого ни один народ не поймет.
Товарищ Орлов нагнулся и пролистал фолиант. Поднялось облачко красноватой пыли. Товарищ Орлов чихнул.
- Картинки тут, - сказал он неопределенно, - люди и мифические животные.
- Дядя у меня умер в Виннице, - пояснил Рубинчик, - большой чудак был. Древности всякие собирал. Никому не нужный хлам. Но дядя же. Дорого как память. Я из Винницы вывез, сюда свалил. Не домой же везти такое? У супруги мигрень.
- И это? - спросил оперуполномоченный, трогая череп сапогом. Череп неожиданно щелкнул хрустальной челюстью. Оперуполномоченный отдернул ногу и, чтобы показать, что он совсем даже не испугался, тронул череп еще раз. Череп чуть подвинулся вместе с куском пурпурной ткани, на которой лежал.
- На столе у него стояло, у дяди, - тут же сказал Рубинчик, - мементо мори, так сказать.
- Большой чудак был ваш дядя, - признал оперуполномоченный Орлов.
- Это уж точно, - радостно согласился Рубинчик, - такой чудак, что иногда в одних кальсонах на улицу выходил, гм…
Сверху притопал красноармеец с кипой накладных и амбарными книгами.
- Я это изымаю, - сказал оперуполномоченный Орлов, - временно. И предметы культа конфискую.
- На здоровье, - равнодушно сказал Рубинчик.
- А что это у вас товарищ грек с разбитым лицом тут имеет место? - спросил Орлов, ища, к чему бы придраться.
- Помогал передвигать ящики, - сказал Сатырос, - вот… упал неосмотрительно.
- Нарушаете технику безопасности? - с надеждой спросил Орлов.
- За нарушение техники безопасности готов ответить, - радостно воскликнул Рубинчик, - кстати, маме привет передавайте.
Орлов развернулся всем своим перетянутым в рюмочку телом и, поскрипывая портупеей, вышел. Красноармейцы двинулись за ним.
- Уф! - сказал Рубинчик и вытер лоб.
- И не говорите, господин Рубинчик, - согласился папа Сатырос.
- Вы, папа, счастливец, - сказал Рубинчик тихо, покачавшись с носка на пятку и глядя на груду рухляди. - Вы, папа, можете идти. Поцелуйте от меня вашу прелестную Зою. И, кстати, имейте в виду и передайте всем: господин Рубинчик найдет ту сволочь, которая заложила господина Рубинчика, и сволочь этому не обрадуется.
Папа Сатырос коротко склонил голову и тихо вышел. На лестнице он перекрестился.