На маленькой площади перед трактиром, взобравшись двумя колесами на узенький тротуар из песчаника, стоял серый автомобиль. Он был похож на тяжелого жука - горбато-округлый, с переломом посреди лобового стекла. Такого не было ни у кого в деревне, старик знал точно. В деревне только у него был однажды автомобиль, до войны, - потом он его отдал сыну, тот держал в городе "Контору по прокату автотранспортных и иных средств". На дверце был знакомый знак-монограмма: серый автомобиль был взят внаем в конторе его сына. Когда он навещал Густа, что бывало нередко, тот всегда с гордостью показывал ему гараж, но таких больших машин старик не помнил. Эта была новая, значит, дела у сына опять пошли в гору. Послышались легкие шаги - старик обернулся и замер, как замирают, боясь спугнуть редчайшую бабочку или разбудить больного ребенка. На мостовой стояла маленькая хрупкая женщина. Ее руки в светлых перчатках сжимали сверкающий фотоаппарат, светлый пыльник в мельчайшую клеточку был расстегнут сверху на две пуговицы, голову облекала тонкая косынка, из-под которой выбивалась на смуглую матовую щеку седая прядь.
- Простите, пожалуйста, я правильно поставила здесь машину?
- Как это ее можно поставить неправильно? Разве что вверх дном перевернуть!
Женщина улыбнулась и стала не спеша убирать свой фотоаппарат в висящий у нее через плечо кожаный футляр.
- Простите, вы случайно не Хин?
- Совершенно неслучайно, Хин Меннерс к вашим услугам. Если вы нанимали машину в конторе Меннерса и собирались ехать сюда, то вам не могли не порекомендовать разыскать меня - хотя искать меня особо не приходится, в деревне у нас полторы улицы, а я на улице почти всегда, не считая вечера пятницы и вечера субботы, когда я открываю трактир.
- Да-да. Вот и замечательно. Собственно, у меня нет никакого особого дела. Я просто много слышала о вашей деревне, но собраться съездить все было недосуг.
- Да нынче никому недосуг. Все захирело. Май, самый сезон, - а мы ловом больше зарабатываем, чем сувенирами. Вернее сказать, сувенирами мы совсем не зарабатываем, пришлось закрыть мастерскую. В городе еще кое-что продается, из старых запасов.
- Да, кораблики с алыми парусами, я видела. - Она легонько хлопнула по футляру с фотоаппаратом.
- Ну так что же, желаете прогуляться по деревне? И как, к слову, прикажете вас величать? Меня-то вы теперь знаете.
- Меня зовут Алиса, господин Хин.
Старый Хин приосанился и подставил локоть. Она оперлась - так, наверное, казалось ей, потому что сам Хин ничего не почувствовал, кроме слабого касания.
- Начать нам следует с мастерской - то есть это она сейчас мастерская, а так-то это дом, где они жили, отец и дочь, Ассоль, с которой все и приключилось.
- Не запирается? - удивилась она, зайдя за ним в приземистый двухкомнатный коттедж, где обе комнатки были теперь заняты верстаками и стеллажами, уставленными склянками из-под лака. Все было выметено, ни стружки, ни клина опилок на полу. Пахло стылым деревом и запустеньем нежилого дома.
- А от кого запирать? Кому это нужно? Когда здесь работали и материалы хранились, так запирали, конечно. Здесь ведь не только поделки строгали - здесь модели изготавливали, из ценных пород дерева, именные, на заказ. Краснодеревщик был для этого нанят. А сейчас не от кого запирать.
- Вы говорите, она здесь жила?
- Ну да, с рождения и до шестнадцати лет. И алые паруса, надо полагать, увидала вот из этого самого окна.
Пока гостья любовалась морем, сверкавшим издали, как мелкая чешуя, Хин подумал: как славно, что отсюда не видно полузатопленного барка.
- А… Ассоль, она с самого детства была - необычная? Можно было подумать, что ее ждет такая судьба? Или просто везение? Ведь сотни девушек мечтают о чем-то подобном, но сбылось - только у нее.
- Необычная она была, что правда, то правда. Таких, знаете, задавалами считают: они молчат, молчат, точно никто их слова не стоит, - а потом как скажут, так и непонятно, что сказать-то хотели, и ты себя чувствуешь как дурак. Ну, это только кажется так, само собой. Такие они люди, что в них разбираться надо, - а кому охота? У всех о своем голова болит. Так что да, можно сказать, она была девушка необычная. И выглядела соответственно. Как нарисованная все равно что. Жалко, отец ее, когда уехал, забрал все фотографии. Кое-что, правда, висит у меня в трактире, я вам потом, если захотите, покажу. Это, правда, картины, портреты. Не то чтобы она там была на себя похожа - но что-то вышло. Хотите еще тут осмотреться или пойдемте к морю?
- Пойдемте к морю!
Хин теперь выстукивал тростью по лбам булыжников с какой-то сосредоточенной гордостью.
День был будний, тихий; кто-то отсыпался после утреннего лова, кто-то был по делам в городе: ряд катеров у пирса зиял пустыми местами. Те, что были на месте, радовали глаз свежей покраской и сочной чернотой наново просмоленных бортов. Названия на бортах отдавали наивной вычурностью деревенских представлений о прекрасном.
- Я, знаете, отсоветовал называть катера в честь Ассоль. Зачем давать красивое имя неказистой посудине? Называли бы в честь рыб - все-таки рыба нас кормит. Но - нет. Вот извольте, эту скорлупу окрестили "Руна". В честь дочки министра, у кого был роман с циркачом… Какая же это, скажите, "Руна"? Был бы он еще дизельный - а то тарахтелка тарахтелкой.
- А - это?
Алиса указывала на полузатопленный барк.
- А, это? Это двухмачтовый барк постройки 189… года, но был как новый, пока не подорвался на мине в 194…-м. Наша, можно сказать, единственная военная потеря.
- Здесь была война?
- Упаси боже, не здесь - в Европе.
- В Европе была война?!
- Э… - Хин смекнул, что с гостьей нечисто. Как она может не знать о войне? Впрочем, это не его дело. Сейчас надо обойти скользкую тему. - Вы, должно быть, жили в уединении… У нас тут, в общем, тоже не слишком-то подробно писали о ней в газетах. Мы же нейтральная сторона.
Гостья свела брови над овалами своих солнечных очков.
- Да… - медленно сказала она, - я жила в уединении. Этому способствует род моих занятий. Я пишу…
- О, тогда разумеется!..
- То есть после войны 1914 года - я правильно понимаю? - была еще одна война?
- Да, совершенно верно, началась в 1939 году. Германия налетела на Польшу. Ну а потом туда же ввязались англичане, французы, коммунисты - кто только туда не ввязался. И все это длилось шесть лет. И нам принесло мину. И знаете, чем все закончилось? Германия опять продула! Вчистую!
Хин хотел еще сказать, что немецких военачальников намереваются судить, - но заметил, что его спутница отрешенно смотрит на море, - и промолчал. Наверное, она свыкалась с мыслью о войне, которой не было в ее жизни - даже в виде газетных заголовков. Ее лицо было как лицо спящей, в сознании которой несутся сбивчивые сновидения, едва отражаясь в легком движении бровей, губ и ресниц. Выждав достаточное, по его мнению, время, Хин спросил:
- А что вы пишете?
Она ответила не сразу, как будто размышляла, сказать как есть или солгать.
- Я - сказки. Длинные сказки, для взрослых. Скажу вам, я не очень известна…
Хин усмехнулся, так и не определив, сколько в этом ответе правды.
- А у нас тут сама жизнь написала сказку, как говорится. Вот сюда и подплыл корабль с алыми парусами. С него спустили шлюпку, и Ассоль исчезла на борту. А на следующий день ушел ее отец, Лонгрен. К слову сказать, я давно уж думал, что неплохо бы сочинить об этом книгу. Мечта - ходкий товар, когда она становится явью. Знаете, как с лотереей? Стоит кому-то выиграть миллион - и на следующий день не купить ни единого лотерейного билета. Так же и здесь. Стоило одной мечте исполниться - и сотни девушек решили, что с ними может произойти то же самое.
- А как по-вашему, она этого заслужила?
- Чего?
- Ассоль - она заслужила исполнение своей мечты? Ведь это же случайность - чистая случайность, - нет? Почему это произошло именно с ней, ни с кем иным, - старый сказочник, предсказание, а потом капитан под алыми парусами, чудо? Она это заслужила? За что Бог наградил чудом именно ее? Из всех - ее?
Волны как будто нехотя били в основание пирса. Солнечный луч, падая в дальнюю прореху меж низкими облаками, навел на воду искристое сияние. Хин отогнал видение: алые сполохи на зеленоватой волне.
- А при чем здесь она?
Женщина вскинула брови.
- Врать не стану, в свое время я частенько задумывался, за что ей выпало такое счастье, когда мы тут добываем в поте лица хлеб насущный и ничего не видим, кроме рыбьей чешуи. Признаться, я порядком натрудил этими мыслями мозги. И кое-что вытрудил. И если вам интересно, я могу это изложить - хотя оно прозвучит совсем не сказочно.
- Мне интересно.
- Тогда, быть может, мы вернемся в деревню? Я покажу вам картины в моем трактире - у них своя история, весьма занимательная… - Она кивнула и снова положила невесомую руку на локоть Хина. - Так вот, подумайте сами, что тут произошло, даже если не обсуждать поступок сказочника, который задурил девчонке голову. Явился молодой вертопрах, капитан, богач, из аристократов, владелец собственного судна, купленного за счет наследства, на котором он возил только тот товар, который ему нравился. Вы что же думаете - я навел о нем справки! Я его видел воочию, и мне уже тогда все стало ясно, но я все равно навел справки. Я даже выяснил, у кого он купил шелк на паруса, каких музыкантов нанял, кому и какие давал перед этим поручения, - невеликие деньги делают большое дело, когда надо что-то разузнать. А я разузнал, потому что меня тоже замучил этот самый вопрос: за что? Итак, молодой капитан решил совершить чудо - весьма, надо сказать, накладное для его кошелька. И он его совершил. А теперь подумайте: девушка вышла замуж за человека в тот же день, как впервые его увидела. Скажите мне, что хорошего может получиться из этого брака? Мы-то тут в деревне, до того как жениться, сызмальства растем вместе и знаем друг друга как облупленные… Нужно, по-хорошему, второе чудо - чтобы они сошлись характерами! Но что-то я не уверен, что оно было бы капитану по силам. Итак, он ее увез и сманил ее отца. К слову, дела их с продажей игрушек шли тогда из рук вон.
Но знаете, что случилось дальше? Ровно три дня спустя я обнаружил на мостках молодую пару. Они пришли посмотреть на то место, где произошло чудо! А потом еще - и еще! Каждый день! Сначала меня это злило - и других тоже. Ассоль уплыла - а мы остались на берегу и вынуждены отваживать городских дураков, которые мешали нам жить. Они нанимали наши лодки - и мы попервоначалу заламывали с досады втридорога, - но потом я сообразил, что на этом можно подзаработать, и убедил наших, что гонять парочки не стоит.
Потом мне в голову пришло еще кое-что. Подростки у нас обычно помогали родителям - но на всех дела не хватало, особенно не в сезон, и я усадил их клеить кораблики с алыми парусами. Я усадил их за работу Лонгрена в его же доме, благо он стоял пустой, купил им дерева, клея и тряпок - к слову сказать, тряпки я купил того же цвета и у того же торговца. Поначалу они строгали нехитрые поделки и продавали их у трактира. Их охотно раскупали на память. Однажды я заметил, что к нам стали приезжать не только бедняки, но и девушки, прилично одетые, со своими поклонниками, иногда даже на авто. И их мало интересовали эти кораблики. Им нужно было что-то получше. Тогда-то я и разыскал краснодеревщика. Некоторые наши заказали красные паруса для своих лодок, и лодки с красными парусами нанимали охотнее.
Словом, парочки ехали к нам, словно к Лурдской Божьей Матери, - и я понял, что мечта - вовсе не такая глупость, если обернуть ее в товар. Мы устроили деревенский сход и распределили обязанности. Кстати, на том сходе я настоятельно посоветовал нашим меньше пить, чтобы их вид не оскорблял влюбленных. Любовь - дело тонкое и не терпит, когда рядом рыгают. Я стал закрывать свое заведение ранним вечером, вот так. Кто-то по-прежнему ходил на лов, кто-то катал молодежь под красным парусом, кто-то продавал кораблики и кукол. Мы открыли сувенирную лавку, а мне пришлось научиться разбираться в винах, потому что не каждой парочке годился эль. У людей появились лишние деньги. Все были как в лихорадке - собственно, почти сорок лет, до последней войны, у нас тут была настоящая золотая лихорадка безо всяких там золотых жил. Вернее, нашу жилу звали Ассоль, и мы открыли ее тогда, когда она исчезла.
И что вы думаете? Перед войной только здесь, в деревне, было две больших сувенирных лавки, мой ресторан с поваром из Европы, барк с алыми парусами, который мы сдавали под брачные торжества и вечеринки, и он курсировал по морю под музыку джаз-банда из самого Нью-Орлеана - может, не лучшего джаз-банда из тамошних, но и не худшего. Мы поставляли сувениры в Лисс. Мы значились одной из важнейших достопримечательностей в списках всех турбюро. Сюда даже одно время ходил автобус из города. Я поставил на ноги сына и дал ему солидную сумму на обзаведение своим делом - и он ею хорошо распорядился.
И все это время я думал - за что же ей такое счастье? Мы тут ее не очень-то любили, надо сказать, - так что вопрос этот изрядно меня занимал. Я думал так ровно до того момента, как однажды меня не осенило, что она тут ни при чем. Потому что счастье предназначалось не ей.
Мы были самой обычной бедной рыбацкой деревушкой, у нас были весельные лодки, самодельные сети, мы ввек бы не выбрались из бедности, не пошли нам судьба Ассоль. Понимаете? Это была наша награда. Сейчас у всех наших хорошие моторные катера. Есть два больших дизельных катера, на них мы возим улов в Лисс. Мы учредили тут рыболовецкий кооператив, "Живое серебро Каперны", вон его контора рядом с моим трактиром. Туристы к нам пока не ездят, но мы сейчас столько зарабатываем ловом, что нам хватает и еще остается, и это в нынешние-то тяжелые времена. Кооператив уже накопил такой капитал, что мы подумываем построить тут засольный цех, для деликатесной засолки и маринования, на это есть спрос. Восстановим автобусное сообщение, чтобы рабочие ездили из города. Вы зайдите в любой дом - везде холодильники, радиолы, патефоны, не хуже, чем в городе! А будем строить цех - проведем водопровод и сделаем котельную. И заметьте, люди не пьянствуют. Я открываю трактир по пятницам и субботам - люди заходят пропустить кружечку и идут спать. Никаких драк, полицию последний раз вызывали до войны. Так что чудо предназначалось нам. И мы его не прозевали.
Он с хрустом отпер дверь трактира. Изнутри солоно потянуло лодочной смолой (стены для колорита были обшиты бортами старых лодок) и остывшим табачным дымом.
- Не хотите глинтвейну для сугрева? Я угощаю, вы - первая гостья после войны.
Хин запалил керогаз, пристроенный прямо за стойкой.
- Не откажусь… - Она выглядела растерянной.
- Мы ведь, как я уже говорил, не слишком любили Ассоль. Видите ли, в деревне люди живут, как большое семейство. Они ссорятся, мирятся, годами враждуют - но они семья. И вот представьте, что в семье кто-то ведет себя как подкидыш. Это пошло еще с Лонгрена. Мы тут испокон веку рыбачили, а он подался в моряки. Жену, Мери, мать Ассоль, он привез из города - а по нему, надо сказать, многие сохли, хотя он этого не замечал. С этой Мери тоже темное дело. Между ними была изрядная разница в возрасте, лет десять, - и выглядело все так, словно Мери чем-то крепко ему обязана. Об этом никогда не говорилось, но казалось, что он спас ее из какой-то передряги. Надеюсь, вас это не оскорбит, но я иногда думаю - не была ли она уличной девчонкой, знаете, из тех, что попали на улицу не по своей вине? Но она жила в нашей деревне, никому зла не делала - и ни у кого не было повода относиться к ней скверно. Единственное что, она совершенно не умела обращаться с деньгами, и к тому времени, как Лонгрену возвращаться из рейса, была в долгах как в шелках. Удивительно, как ей это удавалось, ведь зарабатывал-то он больше нашего… собственно, из-за этого она и попала в беду. У моего покойного отца, старшего Меннерса, была своя гордость. Он не мок в море, не пил, как другие, и - пусть это грех - полагал себя лучше других. Такой у него был норов. И вот Мери пришла к нему занять денег, а он решил покуражиться, как говорят. Намекнул ей, что готов принять долг натурой. Ну… Вы понимаете. Это была шутка. Он так с каждой бабой шутил, но все знали, что, если б он загулял, моя покойная матушка сжила бы его со свету попреками. И он знал это первый. Он бы дал ей денег. Но он решил показать норов. Она убежала, пошла в город заложить кольцо, по дороге простыла, слегла и сгорела… Вы скажете, тут впору не любить моего папашу? Его тоже не особо жаловали, но - он был свой. Потом вернулся Лонгрен, и одна тетка, которая ухаживала за Мери и за Ассоль, рассказала ему всю эту историю. Но она повернула ее по-своему. Она сказала, чего потребовал мой отец, - но не пояснила, что это была шутка. И Лонгрен затаил зло на моего отца. Что естественно, ведь ему не сказали всей правды. Знай он моего папашу получше и его шуточки - ну, наверное, он здорово намял бы ему бока, может, и кости переломал бы, но папаша был бы жив. Но он то в плавание ходил, то жил на отшибе, в трактире его не видать, жена у него была неместная - откуда же ему знать, как шутит мой папаша! В общем, однажды вышло так, что мой отец попал в беду у Лонгрена на глазах: его в шторм отнесло в лодке от мола, это была верная смерть. Он умолял бросить ему канат - а Лонгрен не бросил. Стоял, молчал, а потом крикнул, что, мол, Мери тоже просила… Представляете, что должен был подумать мой отец, ведь он-то знал, что шутил! Пусть глупо, но шутил… В общем, его мотало по морю сутки и вымотало из него всю душу. Мы с матушкой остались вдвоем. Я встал за стойку с четырнадцати лет. Вышибал вон пьянущих мужиков - иначе они бы разнесли мне трактир и я пошел бы по миру, я же не рыбак! Конечно, я мог справиться с сетями и лодкой, но много бы я не наловил!
Он снял с керогаза луженый ковш с дымящимся глинтвейном, разлил в два высоких стакана, применяемых обычно для тодди, и на подносике доставил к столу.