5 июля 1943 года, вечер
– Товарищ капитан, вам пакет из штаба бригады!
Дементьев принял пакет из рук рассыльного, и как только пальцы Павла коснулись упаковки, его скрючило, как от сильного удара током. Сердце забилось отчаянно, словно силясь выскочить и убежать, спасаясь от чего-то страшного; в голову хлынула горячая волна. Затем волна откатилась к сердцу, снова ударила в голову, и так много раз. Внутри человека по имени Павел Дементьев заработал маятник, ритмично бьющий то в голову, то в сердце. А потом на этот "маятник" наложился монотонный речитатив: в такт его ударам в сознании Павла начали повторяться слова: "Убьют – ранят, убьют – ранят, убьют – ранят…".
Дементьев стиснул зубы, потер виски, помотал головой, плеснул в лицо холодной водой из рукомойника – маятник продолжал отстукивать зловещее "Убьют – ранят, убьют – ранят". Усилием воли Павел взял себя в руки, разорвал пакет и начал читать содержавшийся в нем приказ. Строчки качались, плыли перед глазами – ему пришлось трижды перечитать текст, прежде чем он понял, что там написано.
Приказ был лаконичен: дивизиону к двадцати четырем ноль-ноль скрытно занять боевые позиции на втором рубеже обороны в районе деревни Сырцово, правее шоссе Курск – Белгород.
А маятник продолжал свой отсчет. Пошатываясь, Дементьев на ватных ногах вышел из хаты и начал делать свое привычное воинское дело, превозмогая предательскую слабость. Внешне он выглядел спокойным, и никто из его подчиненных даже не заметил, что с ним что-то не так. Но это спокойствие стоило капитану немалых усилий: у него все валилось из рук, словно вышибаемое пульсирующими ударами дьявольского внутреннего маятника. "Убьют – ранят", – стучало и стучало в мозгу: безостановочно, не затихая ни на секунду. На Дементьева надвигалось что-то неотвратимое, от которого не убежишь и не спрячешься, – Павел чувствовал приближение этого давящего чего-то, но ничего не мог сделать. "Врешь, – сказал он сам себе, – не поддамся!" Он вдруг вспомнил мрачное лицо Сидоровича, и его прошиб холодный пот – вот как оно, оказывается, бывает. Но тут же сам себя одернул: маятник-то не предрекает ему непременную смерть – он оставляет выбор! А вдруг в тот самый момент, когда его, Павла, настигнет пуля или осколок, этот чертов маятник качнется в сторону "ранят"? Шансы пятьдесят на пятьдесят, а на войне бывает и гораздо меньше. Ему было худо, непрерывное стучание проклятого внутреннего маятника сводило с ума, но Павел держался изо всех сил: у него было дело, которое за него не сделает никто.
Дивизион выдвигался на оборонительный рубеж.
* * *
6 июля 1943 года
Приказа ждали до рассвета. Мироненко и Дементьеву было уже известно, что немцы, ломая сопротивление шестой гвардейской армии генерала Чистякова, занимавшей первую линию обороны, продвинулись вперед и приближаются ко второй оборонительной линии – к рубежу, занятому первой танковой армией генерала Катукова.
– Через час-два они будут здесь, – сумрачно сказал Мироненко.
Ожидание тянулось, выматывая напряженные нервы людей. Комдив и начальник штаба побывали на наблюдательном пункте, проверили подготовку позиций – дивизион всю ночь зарывался в землю, копал окопы и щели, – и маскировку, обзвонили все батареи. Все было сделано – командиры батарей были готовы встретить врага и ждали только приказа "Огонь!"
И враг пришел – утром, с первыми лучами солнца. А в половине одиннадцатого на первую мехбригаду и на весь третий механизированный корпус генерала Кривошеина обрушился удар чудовищной силы – на его позиции одновременно наступало свыше двухсот танков с пехотой.
…Танки шли сплошной стеной. Они двигались в шахматном порядке, и поэтому просветы первого ряда бронированных чудищ перекрывались машинами второго ряда, и так далее. Из лощин медленно выползали огромные стальные глыбы на гусеницах, прикрытые остатками несброшенной маскировки из веток и соломы и напоминающие украинские хаты.
Павел никогда не видел такого большого скопления танков. Подняв к глазам бинокль, он всматривался в их угловатые очертания, в длинные стволы пушек, в широкие надульники, хищно выброшенные вперед, словно головы голодных гадюк, высматривающих добычу. Вот они, те самые "тигры" и "пантеры", о которых столько говорили, и конца-краю им не видно.
Они шли как на параде, с открытыми люками башен, пока еще вне досягаемости огня русской артиллерии. Между машинами жуками мелькали мотоциклисты, из люков торчали головы офицеров, подающих команды. А за танками шли, выделяясь черными точками на желтом пшеничном поле, пехотинцы, издали похожие на каких-то мелких насекомых. На бригаду наступала мотодивизия "Великая Германия" – наступала, уверенная в превосходстве немецкой техники и германского "нового порядка" над русскими недочеловеками, трусливо зарывавшимися в землю в призрачной надежде уцелеть. Танковая лавина выглядела как набиравший разбег сомкнутый строй тяжелой панцирной конницы, выставившей вперед копья и опустившей на лица забрала с узкими прорезями, сквозь которые смотрели холодные глаза нелюдей-убийц.
Танки шли. Возможно, немцы рассчитывали устрашить русских одним видом своей грозной техники. Но шел уже третий год войны, и русские воины стали уже другими – они неплохо научились воевать, заплатив за эту науку очень высокую цену кровью. Никто из них не дрогнул, не побежал в страхе, спотыкаясь и закрывая руками голову, – русские ждали, сжав рукояти мечей, принявших в этом времени форму орудий и пулеметов.
"Тигры" с ревом ползли вперед, наугад швыряясь снарядами. Количество атакующих танков непрерывно росло – из оврагов появлялись все новые и новые. Дементьев насчитал в поле зрения до сотни машин, сбился и бросил это занятие – все равно в поднятых танками тучах пыли точно не сосчитаешь, да и какой в этом смысл? От его подсчетов танков меньше не станет, как ни крути. Считать будем после боя, горелых и битых, – если, конечно, сможем их остановить, и если на поле этом останется кому считать.
В знойном июльском мареве силуэты машин дрожали, расплывались и сливались в многоголовое чудовище, целеустремленно ползущее вперед. Зверь распластался, растекся по земле, глухо стонущей под широкими гусеницами, и превратился в скопище боевых машин, составлявших единое целое, подчиненное железной воле Зверя и его повелениям. Стальной таран, выкованный из крупповской брони и неуязвимый, по разумению Зверя, для русского оружия, должен был сокрушить русскую оборону, уже подточенную, как полагал Дракон, огненным вихрем с земли и с воздуха. Теперь один мощный удар, перешибающий хребет, – и русские кости жалко хрустнут под тяжкими лапами Зверя, размазывающего врагов в жидкую кровавую кашицу. А Коричневый Дракон двинется дальше, ступая по черепам, утоляя свою ненасытную жажду кровью побежденных и сытно отрыгивая после обильной трапезы, – кто осмелится встать на его пути, чтобы преградить ему дорогу?
…Гул железной лавины, катящейся на позиции дивизиона, нарастал; все чаще и все ближе падали снаряды танковых пушек.
Мироненко оторвался от бинокля и, шевеля желваками, бросил коротко:
– Давай, Паша, – время.
– Всем батареям – огонь! – произнес Дементьев, прижав к щеке телефонную трубку, нагретую жарким июльским солнцем.
Глава девятая
Укус "тигра"
(июль – август 1943 года)
Там горела земля,
Там кипела броня,
Там росли похоронные бланки
Ну, а швырнул бы ты,
Чтобы пахли цветы,
Свое сердце под черные танки?
Очередная ракета с шипением разрезала ночное небо тонким светящимся шрамом, описала дугу, рассыпая искры, и погасла. Хотя назвать это небо ночным можно было только по времени суток – десятки осветительных бомб, подвешенных на парашютах над полем отгремевшего боя, и зарево от догоравшей деревни Сырцово разогнали ночную темноту и превратили ночь в призрачный день. И в мертвенном свете этого дня по всему переднему краю обороны кипела работа: на боевые позиции подтягивалось пополнение; приглушенно урча моторами, ползли машины, подвозящие боеприпасы и вывозящие раненых; трудились похоронные команды, хороня павших; тягачи оттаскивали подбитые танки, которые можно еще отремонтировать и вновь бросить в бой. С передовой изредка доносились пулеметные очереди, но было ясно, что ночного боя не будет – днем обе стороны выложились по полной и теперь собирались с силами, готовясь завтра схлестнуться снова.
Вечером на батареи доставили сразу и обед, и ужин – днем было не до обеденного перерыва. Дементьев поел, не ощущая вкуса и даже не разбираясь, что он глотает, и прилег в блиндаже. Несмотря на свинцовую усталость, сон не приходил: перед глазами Павла плыли отрывочные картины минувшего дня, выхваченные из сумятицы дневного боя и впечатанные в мозг фотовспышкой памяти.
…Они не считали отбитых атак и подбитых танков. "Тигры" горели нормально, "с дымом и копотью", как говорил Гиленков, но поджигать их было куда сложнее, чем средние танки старых типов, с которыми Дементьев привык иметь дело: при попадании в лобовую броню "тигра" снаряды наших противотанковых орудий с визгом рикошетировали, свечой уходя в раскаленное небо. Сколько всего танков сожгли бойцы мехбригады, Павел не знал: в бою окружающий воина мир сужается до размеров его траншеи, окопа или огневой позиции. Разглядывать, что творится у соседа, некогда, да и не так просто это сделать: панорама сражения затянута пеленой дыма и пыли, в которой вязнет бессильно взгляд человеческий. И потому, наверно, так много неточностей в донесениях с поля боя: свои потери сосчитать можно, а вот что касается потерь противника… Желаемое выдается за действительное, и вольно или невольно хочется приукрасить свой успех, однако зачастую невозможно сказать, взорвался ли "тигр", в который всадили шесть снарядов, или сумел отползти, зализывая раны.
В полуяви-полусне Павел видел серые лица батарейцев; снаряд, выскользнувший из рук раненого заряжающего и беззвучно – все вокруг гремело и ухало – упавший гильзой на станину орудия; башню танка, подброшенную вверх огненным смерчем взрыва и медленно заваливающуюся набок; сцепившиеся лоб в лоб танки, раздирающие гусеницами землю в неистовом желании опрокинуть друг друга; яростную рукопашную схватку между нашими и немецкими танкистами, оставившими свои горящие машины.
Он видел небо с роящимися там самолетами – Катуков наконец-то получил "зонтик", которого ему так недоставало год назад, во время боев на Дону. Десятки наших истребителей надежно прикрыли боевые порядки Первой танковой, рассеивая эскадрильи рвущихся к ней "юнкерсов". И еще запомнилось Дементьеву совершенно фантастическое зрелище: "Ю-87", пикировавший на цель и случайно оказавшийся на пути стаи реактивных мин, выпущенных "катюшами" гиленковского дивизиона. Самолет не загорелся и не упал на землю – он просто исчез в яркой вспышке, исчез мгновенно и бесследно.
Механизированная бригада Липатенкова выстояла, хотя и понесла серьезные потери в людях и технике, и готова была снова встретить Зверя лицом к лицу.
* * *
Под утро Павел забылся тяжелым сном, но отдохнуть ему так и не удалось: снова началась бомбежка, и немцы, выспавшись и перегруппировавшись, снова пошли в атаку. На этот раз они открыли огонь с предельной дистанции, используя прицельную дальнобойность "тигровых" орудий. Дивизион исправно прореживал танковую лавину, а потом навстречу ей пошли "Т-34" четырнадцатого танкового полка и Первой танковой бригады, расстреливая в упор бронированных зверей. Вскоре вдоль переднего края полыхало до дюжины "пантер" и "тигров", но успех достался недешево: пока "тридцатьчетверки" подходили к "хищникам" на пистолетный выстрел, тяжелые немецкие самоходки подбивали их издалека – по всему полю погребальными кострами горели наши танки…
К полудню немцы усилили натиск. Над командным пунктом дивизиона то и дело с визгом проносились снаряды и рвались метрах в ста, поднимая фонтаны земли. Батареи вели огонь с закрытых позиций, потом прямой наводкой по танкам, прорывавшимся за линию окопов, занятых мотострелками. И горели багровым пламенем хваленые "тигры", расстелив по курской земле ленты разорванных гусениц и бессильно уронив длинные хоботы пушек, и падали на русскую землю мертвые завоеватели, застывая на ней безмолвно и неподвижно…
– А вот сейчас у нас будет настоящее пекло, – сказал Павел комдиву, показывая на высоту, по склону которой катилась новая волна немецких танков. Мироненко равнодушно посмотрел на них и ничего не ответил, продолжая спокойно руководить боем. О чем он думал тогда? Дементьев этого так и не узнал…
Оборона гнулась, как стальная полоса, испытываемая на излом. Липатенков бросил в бой последние резервы – немцы обходили правый фланг бригады, нацеливаясь на Обоянь. И тут над грохочущей и ревущей степью, затянутой дымом горящих машин, появились "илы". Штурмовики били "хищников", как кречет перепелов, с лету, выжигая их одного за другим; бронированная армада споткнулась и попятилась, а Павел вспомнил бои на Сухой Верейке. Да, времена изменились: теперь на его глазах вспыхивали факелами не "Т-60", а "пантеры".
Казалось, наступил перелом, но нет – силы Дракона еще не иссякли, он снова пополз вперед. Бригада дрогнула и с боем стала отходить на север. В пылу боя Дементьев не сразу заметил, как немцы обошли наблюдательный пункт, грозя дивизиону окружением. Комдив нахмурился и не приказал Павлу, а скорее попросил:
– Вот что, Паша, ситуация критическая. Дуй на вторую батарею, там большие потери – сделай, что сможешь. А я на третью батарею, там тоже дела плохи. Да, прикажи командиру взвода управления немедленно перенести эн-пэ на высоту 255,6, пока немцы не взяли его за шкирку. Действуй, Дементьев!
На том они и расстались – с тем, чтобы никогда больше не встретиться в мире живых.
Когда Дементьев добрался до второй батареи, бой там уже заканчивался. Неподалеку от огневой, на бугре, чадно горели, выбрасывая клубы черно-сизого дыма, несколько танков. Три орудия были разбиты, поврежденное четвертое последними снарядами отгоняло за бугор двух пятившихся панцерников.
– Снаряды кончились, товарищ капитан, – доложил Дементьеву чернолицый человек, в котором Павел с трудом узнал старшего лейтенанта Заварзина.
– Отходим, – Павел махнул рукой. – Раненых не забудьте забрать!
Маленькая колонна из нескольких посеченных осколками грузовиков с покалеченной пушкой на прицепе двинулась на север. Шли низинами, хоронясь от прорвавшихся немецких танков, которых уже нечем было встретить. Метров триста прошли благополучно, но стоило только машинам подняться на пригорок, как начался обстрел – "тигры" взяли след и шли по пятам. "Студебеккеры" перевалили через гребень высоты; Дементьев выскочил из машины, отошел и вынул карту, чтобы сориентироваться, – выйдя живыми из страшного боя, обидно приехать прямо немцам в лапы.
Невдалеке от хвоста колонны, не долетев, грохнул снаряд: танки били по площадям и нащупывали цель. Второй снаряд со свистом пронесся над головами и разорвался метрах в пяти от Дементьева.
Павла подбросило в воздух. Земля и небо поменялись местами, по всему телу прошла дрожь, похожая на трепетание натянутой и затем резко отпущенной струны. Дементьев с размаху ударился спиной о землю, попробовал встать – и не смог. Правую ногу пронзила острая боль. Павел дотронулся до бедра – пальцы стали клейкими, словно попали в липучку для мух. Штанина быстро пропитывалась кровью, бурое пятно расширялось и уползало за голенище сапога. Но сознание оставалось ясным: Дементьев отчетливо услышал: "Ты будешь жить, воин, – твой час еще не пробил", а внутренний маятник, донимавший его третий день, остановился на "ранят" и прекратил свой отсчет – на душе стало легко и спокойно.
– Товарищ капитан! – услышал он голос Коробкова, своего ординарца. – Вы ранены?
– Все нормально, Вася. Помоги встать.
Встать не получилось. Дементьева подхватили, понесли и уложили в машину.
– Командуй, старший лейтенант, – приказал Павел, найдя глазами Заварзина. – Вон туда, по лощине, на север, – трогай!
На склоне машину мотало из стороны в сторону; глухо стонали раненые, лежавшие в кузове. "Легко отделался, – думал Дементьев, прислушиваясь к ноющей боли в бедре. – Дырка в ноге – невелика беда. Повезло – при таком снарядном клевке девяносто процентов осколков уходят вверх и в стороны, а я был сзади. Значит, еще повоюем".