Перестрелка продолжалась некоторое время и закончилась в нашу пользу. Мы ранили троих серых солдат, не понеся более потерь. И тогда они пошли на штурм. В дело пошли шпаги и штыки. Серые солдаты наседали на нас с яростным напором, однако не как-то не слишком умело. Одни били штыками, другие прикладами мушкетов, мешали друг другу, так что обороняться нам было довольно просто. И всё же врагов было слишком много, а нас - только трое. Гаркуша получил прикладом по голове, не сумел отразить выпад штыком. Получив пол-аршина холодной стали в живот, он замер на секунду, серый повернул штык в ране и выдернул его. Ахромеев тут же прикончил серого ударом по голове, но было поздно. Гаркуша уже оседал на пол, зажимая жуткую рану на животе.
Вдвоём обороняться стало ещё тяжелей. Шпаги наши мелькали, словно молнии, оставляя на полу перед баррикадой всё новые и новые тела. Хорошо, что у серых сапёров не нашлось, а то мигом растащили бы её. Однако силы наши были на исходе, каждый выпад давался с большим трудом, отбивать штыки и приклады становилось всё сложней. Дважды я едва не выронил шпагу, столь сильные удары приходились на её клинок. А может, просто рука у меня ослабла.
- Прорываемся! - крикнул мне Ахромеев. - Вперёд, поручик!
Он ловко вскочил на баррикаду и двумя широкими ударами отогнал серых, не спешивших подставляться под его сталь. Я последовал за ним, короткими выпадами проткнув двоих, и прыгнул в толпу. Ахромеев ловко выдернул из-за пояса короткий кинжал и, орудуя им и шпагой, принялся расчищать дорогу к дверям. Я старался не отставать, хотя без кинжала было изрядно сложно поспевать за ним. Вспомнив битву при Броценах, я выдернул из кобуры разряженный "Гастинн-Ренетт" и стал отбиваться его рукояткой.
Прорываться было чрезвычайно сложно. Серые хоть и были невеликими вояками, но их было куда больше и только толчея их спасала нас от неминуемой гибели. Перед самыми дверьми они образовали заслон из двух шеренг по пять человек. Первая встала на колено, и я понял, что сейчас по нам откроют огонь, не смотря на ограниченное пространство и большое количество таких же серых солдат, которые неминуемо пострадают от пуль. В дверном проёме маячила чёрная фигура с закрытым лицом - фон Ляйхе. Теперь понятно, откуда тут ноги растут.
Он вскинул руку. Проклятье! Мы не успевали. И падать бесполезно - тут же сзади накинуться и убьют.
- Прыгаем! - крикнул Ахромеев. - Быстро!
И мы прыгнули. Благо, штыки на мушкетах у этих серых примкнуты не были. Мы оказались в самой гуще их построения. Серые никак не ожидали чего-то подобного, и даже команды фон Ляйхе помогали мало. Мы быстро расчистили себе дорогу к выходу и попросту смели разъярённого фон Ляйхе, не успевшего и свои кинжалы достать.
Теперь всё зависело от быстроты наших ног. Мы бросились туда, куда уводили наших коней. Конюшни, как таковой, на постоялом дворе не было, её заменял деревянный навес, под которым стояли наши лошади и лошади серых, мирно жевавшие овёс. Кроме них там обнаружились двое немцев, явно подготовившихся к нашей атаке. При нашем появлении они вскинули мушкеты и выстрелили в нас. Тяжёлая пуля врезалась мне в плечо, едва не развернув. Однако я не обратил на неё внимания, чем, похоже, поверг в ступор обоих. Они даже перехватить мушкеты не успели. Первого проткнул шпагой я, второго - Ахромеев. А после, не останавливаясь, мы вскочили на коней, которых никто не удосужился расседлать, и пустили их с места в карьер.
В углу конюшни я заметил тело Глотова. Он лежал заколотый у углу. Расправились с ним, похоже, быстро и жестоко.
Серые, выскочившие из постоялого двора, принялись палить нам в спину. Но было поздно. Ночная тьма и быстрые кони спасли нас.
Галопом мы промчались несколько часов, пока кони не начали хрипеть. Тогда мы перешли на рысь, а вскоре и вовсе остановились. Лошади выдыхались, да и моё раненное плечо давало о себе знать "выстрелами" боли. Утро мы встретили в разваленном домике с соломенной крышей, через которую падал снег. Мне стало ужасно скверно, начался жар и лоб покрылся испариной, руки я больше не чувствовал, а на месте плеча образовался сплошной ком боли. Ахромеев укутал меня конскими попонами, чтобы хоть немного сберечь крохи тепла в моём теле, костёр разводить было никак нельзя. Серые навряд ли остались сидеть на постоялом дворе и теперь бродят по окрестностям.
- Послушай, поручик, - сказал мне Ахромеев, когда взошло солнце, - я ухожу. В деревню. Тут должна быть неподалёку. Там куплю еды, может, найду врача или знахарку. Постараюсь вернуться как можно скорей.
Я пребывал в болезненном полузабытьи и мало понимал, что он мне говорит. Хотел даже возмутиться его уходом, но для этого сил у меня просто не осталось. Сколько времени пролежал я так, скорчившись под пахнущими лошадьми попонами, не знаю. Кажется, солнце миновало зенит и скатилось за горизонт, стало темно - или у меня в глазах потемнело. А может, я их просто закрыл.
Меня мучили жуткие кошмары. Солдаты в сером пытали меня, медленно пилили руку деревянной пилой. Вгоняли в глаза тонкие гвоздики. Жгли пламенем. Варили в кипятке. А потом сквозь этот кошмар прорвался скрипучий старушечий голос.
- Антонова огня вроде нет, - произнёс он. - Значит, руку отнимать не надо. Бери этот бальзам. Разрежь ему руку и выдави гной. Весь. Затем промой и смажь бальзамом. Наутро рана снова загноится. Снова выдави, промой и смажь. И так до тех пор, покуда ему не полегчает. После отпаивай бренди с этим отваром. Если через неделю жар не спадёт и гной из руки течь будет, снова приходи ко мне. Будем отнимать руку.
- Спасибо, матушка, - ответил Ахромеев.
А потом началось лечение. И то, что творили со мной в сне-видении серые солдаты и фон Ляйхе, не шло ни в какое сравнение с реальными мучениями. Руку вечно жгло пламенем, а в горло то и дело заливали раскалённое золото, будто я был несчастным конкистадором, попавшим в плен к ацтекам или инкам.
И всё же, я вынырнул из этого кошмара. Сквозь дыры в потолке развалин я увидел солнце, и так легко стало на душе. Я прикрыл глаза и впервые заснул нормальным сном выздоравливающего человека.
Выздоравливал я долго и мучительно. Температура не спадала, меня лихорадило, в горле стоял тугой ком, мешавший нормально есть и говорить. Я провалялся в развалине несколько недель, мучимый раной и выздоровлением. И только в середине февраля я достаточно окреп, чтобы продолжить путь. И это было очень скверно, ведь мы с Ахромеевым всё это время были отрезаны от остального мира и совершенно не представляли, что твориться за пределами ближайшей округи. Крестьяне рассказывали Ахромееву, что видели солдат, проходивших по дороге мимо их деревни, вроде бы в синих мундирах, но были ли они французы или австрийцы или ещё кто, сказать пейзане не могли.
В общем, выдвигаясь снова в сторону Шербура, мы с Ахромеевым даже не знали - там ли ещё корпус генерал-майора Барклая де Толли?
(из воспоминаний графа Нессельроде)
В тот день Государь был необыкновенно мрачен. Конечно, было отчего, обстановка в Европе складывалась самым скверным образом. В самом скором времени должна была разразиться самая страшная из войн, какие знал мир. Быть может, Пунические или Ганнибаловы войны древности могли бы сравниться нею, однако они имели место в далёкой древности, последней же я стал свидетелем, хорошо, что не участником.
- Граф, - сказал мне Государь, - что вы думаете о сложившейся ситуации?
- Скверно, - честно ответил я. - С одной стороны мы, как участники Антибританской коалиции связаны союзническим договором с Францией и Пруссией, с другой же - Священная Римская империя наш давний друг и союзник. Сейчас они сражаются друг с другом и Вам, Государь, необходимо сделать выбор.
- Между Францией с Пруссией, - перебил меня Государь, - и Священной Римской империей, не так ли, граф?
- С вашего позволения, ваше величество, - заметил я, - но есть и третий путь.
- Какой же?
- Остаться в стороне, - ответил я. - Вывести корпус Барклая де Толли из Шербура и сосредоточиться на охране рубежей Империи. Ведь в столь смутное время могут оживиться наши былые враги. Оттоманская порта, Швеция, Варшавское княжество. Они могут вновь попытать счастья на наших границах, в надежде, пускай не откусить часть, но только пограбить.
- Войск у Империи ещё довольно, - отмахнулся Государь, - хватит для того, чтобы справиться и с Портой, и со Швецией, и с Варшавским княжеством. Однако мысль ты, граф, высказал верную. Подготовь рескрипт о передислокации дивизий изнутри России к границам. Однако, не это главное. Главное, на чью сторону встать. На нас смотрит вся Европа.
- Я прошу простить меня, ваше императорское величество, - осмелился я возразить Государю, - но для чего это нам? Войны в первую очередь ведутся из-за выгоды. Какова будет наша выгода в этой войне? Ведь она может перерасти в новую Тридцатилетнюю, если не Столетнюю войну, которая разорит уже не одну лишь Европу, но и Россию.
- Выгоды, граф, бывают и политические, - поучительно сказал мне Государь, будто я был малое дитя, - их-то я и преследую в первую очередь. Иных мне, как правителю Российской империи, не надо. Земли и богатств у нас вдоволь. Выходы к морям, трудами предка моего Петра Великого, есть. Значит, надобно зарабатывать политический вес. Я не желаю, чтобы Отчизну нашу почитали и далее варварской страной, которая сторонится Европы. Чем активней мы станем вмешиваться в политику Европы, там скорее мы сможем начать диктовать её. Я желаю, чтобы с нами считались, и наше слово было всегда решающим при решении вопросов. Первым шагом на этом пути будет наше участие в войне, которая изменит карту Европы.
- Я уже задавал вам этот вопрос, ваше величество, - напомнил я, - около полугода назад…
- Да-да, - отмахнулся Государь. - Я остаюсь верен соглашениям с Бонапартом. Священная Римская империя демонстрировала вероломство ранее, когда мы воевали с генералом Бонапартом в Италии и Швейцарии, показала она его и теперь, без объявления войны напав на Францию. Отсюда следует, что полагаться на неё нельзя. В то же время, Бонапарт зарекомендовал себя не только хорошим полководцем, но и верным своему слову правителем.
- Снова прошу простить, ваше императорское величество, - вздохнул я, - но война эта будет стоить России большой крови.
- А когда prestige государства, - ответил мне Государь, - стоил дёшево.
Дальнейший путь мы проделали довольно быстро. Мне было крайне неудобно перед Ахромеевым, с которым вёл себя очень грубо, а он не бросил меня и едва не месяц выхаживал меня. Можно сказать, с того свету вынул. Я уж молчу, что дрался с ним плечом к плечу. И это раскаяние отнюдь не способствовало нашему сближению. Скорее, наоборот. Так и продолжали мы дорогу, практически молча, обмениваясь лишь короткими репликами, относящимися непосредственно к делу.
Таким вот образом мы проделали путь до Шербура. В пяти милях от города нас встретил совместный патруль конных егерей Волынского уланского полка и 14-го французского конных егерей. Нас остановили и потребовали документы. Ахромеев выехал вперёд и протянул подорожные и бумаги, выписанные ему графом Черкасовым. Немолодой уже поручик наших егерей долго изучал их. Тем же занялся и лейтенант егерей французских. В конце концов, они решили проводить нас до ставки генерал-майора.
Тот принял нас, как обычно, холодно, задав несколько вопросов Ахромееву, зашедшему в его кабинет передо мной, а после вызвал к себе меня.
- Припоминаю вас, молодой человек, - сказал генерал-лейтенант. - Я награждал вас Георгием в Вильно. Вы очень интересный человек, поручик, уже сейчас о ваших aventure можно романы писать. - Он взял со стола и раскрыл кожаную папку. - Это в тайной канцелярии на тебя дело завели. Как и на всякого пропавшего без вести. Обычная практика. Вдруг под твоею личиной шпион явится. Тут приметы, рост примерный, телосложение, черты лица цвет волос… В общем, понятно. - Он отложил первый лист. - Далее, обстоятельства исчезновения. Неинтересно. - Второй лист последовал за первым. - Биография. Вот самое интересное. От роду двадцати трёх лет. Отец - коллежский асессор Суворов Василий Петрович. Мать - Суворова Мария Францевна. Мать скончалась, когда вам было пятнадцать лет. Отец застрелился после скандала с растратой, когда вам исполнилось семнадцать. После вы поступили в кадетский корпус по протекции генерал-майора Бухова, старинного знакомца вашего батюшки, попросившего за вас в посмертном письме. После корпуса поступаете в Полоцкий пехотный прапорщиком. После первого же боя - поручик, после второго - Георгий, а вот потом. - Барклай де Толли покачал головой и перевернул лист. - Пропадаете в битве при Трафальгаре. Ваша шлюпка разбивается, большая часть солдат и офицеров спасается, но вас после падения шлюпки никто не видит. Теперь уже всё, что известно с ваших слов. Вы попадаете в плен к мятежному генералу Кастаньосу, который не просто отправляет вас к коменданту Уэльвы, но и дарит отличную шпагу, стоимостью в несколько сотен рублей золотом. Позволите полюбопытствовать? - Он указал на шпагу, висящую у меня на боку.
Я вынул её вместе с ножнами из ременной петли и протянул генерал-лейтенанту. Он осмотрел её, особенное внимание уделив клейму, после вернул мне.
- Отличное оружие, - оценил генерал-лейтенант, - и более уставное, нежели баскетсворд. - Он усмехнулся и продолжал: - В Уэльве вы делаете головокружительную карьеру. Из поручиков - в полковники испанской армии. Вот, кстати, патент на почётное звание полковника Уэльвского ополченческого. - Он вынул из папки и протянул мне три листка гербовой бумаги. - Он составлен на трёх языках. Испанском, русском и французском. Возьмите себе. Он - ваш по праву. Я читал сообщения о битве с Кастаньосом и взятии форта паладинов. Вы проявили себя отличным офицером, как в бою, так, что куда важнее, в мирное время, сделав из ополченцев настоящих солдат. Как только вы прибываете в Париж, там начинается чёрт-те что. Новая революция, уличные бои, инцидент с загадочным графом Ди, о котором ходят слухи даже в Санкт-Петербурге. И вот теперь вы возвращаетесь в полк.
Он покачал головой, закрывая папку.
- Вас, кстати, - заметил он, - весьма лестно рекомендует полковник Жехорс и пишет, граф Черкасов передал мне письмо, что вполне достойны звания первого лейтенанта или капитана. Вот только места для вас в Полоцком пехотном для вас, увы, нет. Взвод ваш принял поручик Большаков, ротой по-прежнему командует капитан Антоненко, у остальных также есть командиры. Что же мне с вами делать?
- Я полностью в вашем распоряжении, ваше превосходительство, - щёлкнул каблуками я.
- Ахромеев, - сказал мне Барклай де Толли, - он, к слову, из тайной канцелярии, сообщает, что вы либо не являетесь шпионом, либо - настолько хитры, что он вычислить вас не смог, равно как и начальник его - граф Черкасов. Я склоняюсь к первому мнению, а потому пока оставляю вас при штабе младшим адъютантом. Вы ведь в седле держитесь хорошо и даже с простреленным плечом смогли продержаться в галопе несколько часов. Весьма полезное качество для адъютанта. В общем, обращайтесь к квартирмейстеру за серыми штанами. И два часа вам отпуску, чтобы вернуться в полк, доложить о себе, поговорить со знакомыми и забрать личные вещи. Вам хватит?
- Так точно, - кивнул я.
В полку меня приняли сдержано, если не сказать холодно. Конечно, при такой-то репутации, какой я успел обзавестись. Бывший приятель Петька Большаков отчаянно боялся потерять командование взводом. Кмит был сдержан. Капитан Антоненко и майор Губанов и вовсе отговорились делами. Казалось, искренне рад был мне фельдфебель Ермолаев. Пожилой человек смотрел на меня, словно на сына, с которым расстался много лет назад, а теперь он вернулся - повзрослевший и возмужавший.
- Ваше благородие, - вскричал он. - Вот оно как обернулось. Вернулись-таки. А вас-то все, честью сказать, уж и похоронить, да и позабыть успели. Их благородие поручик Большаков с помощью их благородия прапорщика Кмита очень недурно справляются с делами. Хотя без толковых унтеров с фельдфебелями им и тяжело приходилось, но ничего навели порядок во взводе. Хоть сейчас в бой.
- Слушай, Ермолаев, - спросил я, - а где денщик мой? Жильцов где?
- Так это, - несколько смутился Ермолаев, - говорю ж. Списали вас совсем со счетов. Даже отпел вас поп наш, вот. И Жильцова, сталбыть, тоже списали. Не могли его на довольствии оставить никак. С ранеными в Россею-матушку и отправили.
- Вот значит как, - вздохнул я. - А имуществом моим кто заведует?
- Опять же, никто, - ещё больше смутился фельдфебель. - Его это, ну, по традиции…
- Понятно, - кивнул я. - Понятно. Меня и со счетов списали, и отпели даже, и имущество разделили, по традиции. А палаш мой у кого?
- Палаш, вашбродь? - переспросил Ермолаев.
- Меч, - ответил я, - что я под Броценами взял. Кому он достался?
- Да вроде прапорщику Кмиту.
- Спасибо. Спасибо тебе, фельдфебель, большое спасибо. Ты, верно, один был рад мне во всём взводе.
Я нашёл Кмита на плацу, где он гонял половину взвода, состоящую как из новобранцев, так и старослужащих. Строевая подготовка равно хромала и у тех, и у других. Когда я здоровался с ним, только придя в полк, он был ровен в общении со мной, хотя ранее отношения у нас были более доверительными.
- Прапорщик, - обратился я к нему, - подойдите.
- Унтер Мохов, принимайте командование, - бросил он и подошёл ко мне.
- Тот палаш, - сказал я ему, - что я под Броценами взял. Он у вас.
- Так точно.
- Верните. Как бы то ни было, я живой. И второй "Гастинн-Ренетт".
- Есть.
Мы долго смотрели друг другу в глаза, казалось, ещё секунда - и между нами молния сверкнёт.
- Проклятье! - не удержался я. - Да что стряслось с вами?!
- Не могу знать.
- Прапорщик! - рявкнул я. - Я сейчас вам в морду дам!
Он промолчал. А что можно ответить на такие слова?
- Друзьями мы не были, - сказал я, - однако и под Шодровичам, и на борту "Гангута", и на британском дредноуте, вы вели себя иначе.
- Вы пропали на несколько месяцев, - ответил Кмит. - Вас похоронили и отпели, пускай и не зная истинной вашей судьбы. И вот вы вернулись, однако за вами тянется шлейф слухов и недомолвок. Будто вы шпион, а то и вовсе французский или испанский офицер.
- Так оно и есть, Кмит, - кивнул я. - Я был лейтенантом французской армии, пока служил в Уэльве - это город в Испании - и, как оказалось, ещё и полковник армии испанской. Но это не значит, что предал Россию. Воевал я против испанских мятежников и немного против немцев. Скрывать не стану, мне предлагали остаться на французской службе, но я отказался.
- И всё же, господин поручик…
- Штабс-капитан, - поправил его я, - если вы не заметили.
- Штабс-капитан, - поправился Кмит. - Не доверяют вам пока в полку. Тем более что вы пока и не вернулись к нам. Говорят, вас у себя при штабе оставил генерал-лейтенант.
- Мне в полку командовать некем, - усмехнулся я. - Слава богу, офицеров пока хватает. Идёмте, прапорщик. У меня не так много времени.
Располагался прапорщик в большом доходном доме, полностью снятом для офицеров экспедиционного корпуса. Комнату он делил, по традиции, с прапорщиком второго взвода нашей роты. Он вынул из шкафа баскетсворд и кобуру с дуэльным пистолетом.