– Ты давай говори, к чему клонишь, не ходи вокруг да около. Чего тебе колченогий-то поведал?
Да и Чебот косился на Костю, как на полного идиота, только скорчил презрительную мину, мол, ох уж ты, хитруля, и так перегнул палку. Один Дрюндель, у которого то ли от свежего воздуха, то ли от вкусной еды румянец разливался по щекам ярче обычного, ничего не заподозрил. Костя вздохнул, словно его поймали с поличным:
– Ладно, мужики, не буду темнить. – Он придержал лошадь. – В общем, выбирайте сами. – И подумал: "Если ты сегодня поступил честно, это не значит, что завтра тебя ожидает счастливый конец и святые попадают в рай".
Он рассказал им все, что рассказал ему дядя Илья, за исключением истории о своих родителях. Это было его личным делом, и он желал разобраться в этой истории сам, однако на Чебота он имел дальние планы. Зародилось в нем какое-то чувство: то ли друг, то ли приятель, не поймешь.
Неожиданно Телепень сказал:
– На поезде, должно быть, интересно, я ни разу не катался, но я с тобой.
– Я тоже, – поспешил сообщить Дрюндель, боясь, что его заподозрят в трусости. – Я как все. Я уже давно сообразил, что с вами интересней. Что в нашей деревне делать-то? Коровам хвосты крутить. А здесь настоящие приключения!
– Говорила кума: "Не садись в чужие сани, жестко ехать будет!" – прокомментировал Чебот слова Дрюнделя.
Но никто не испугался. Дрюндель сделал вид, что ничего не понял, да и кому это надо заводить ссоры среди своих? А Телепень важно надул щеки и ничего не сказал.
– От лошадей надо избавиться, – сказал Костя. – Лошади нам теперь не нужны.
– А назад?.. – спросил осторожный Дрюндель. – Мне ихний батюшка сказал, что здесь одни антихристы! – И едва не заржал по привычке, все ему теперь казалось простым и ясным, как божий день.
Но на его сообщение никто не обратил внимание. Что может сообщить поп с похмелья? Ясно, что ничего хорошего.
– Назад пешком, – деловито сказал Чебот. – Не впервой.
Костя с облегчением вздохнул. Ему самому было не по себе. Одно дело – тайком плавать через реку и пробираться в чужую деревню, а совсем другое – выслеживать врагов, которые убили твоих родителей и вообще, по рассказам деревенских знатоков, ни за что ни про что уничтожают честных людей. Есть отчего призадуматься.
Наступил полдень, когда они на виду у деревни увели лошадей за мост, а потом тайком вернулись назад. Костя огрызком химического карандаша написал на потнике своей лошади: "Едем на паровозе в сторону Петрозаводска. К." Лошади сами должны были найти дорогу домой.
Вернулись назад и поднялись на горку за паровозом. Там и расположились уютно в лощине под соснами. Дрюндель, как самый расторопный, сбегал к реке за водой, а Телепень принялся разводить огонь. Костя и Чебот держали совет.
– Как ты все это себе представляешь? – спросил Чебот и поглядел на него с сомнением.
Изменился за эти сутки Чебот, сделался собранным и молчаливым, без обычных своих прибауток, типа: "Я здесь старший" или "Начхать на всех!" Теперь он все больше молчал и его лоб все чаще прорезала глубокая морщина. Костя надеялся, что это не признак трусости, а сомневаться волен каждый.
– Ты видел, что за паровозом вагоны? Залезем в один из них и будем ждать удобного случая. Дядя Илья должен сигнал подать. Только вначале надо их допросить.
– Здоровые твари, – высказал сомнения Чебот, – как бы не обмишуриться. А зачем допрашивать? Вломим по полной, и в болото.
Пришлось Косте рассказать о том, кто такой на самом деле кайман со шрамом на лице.
– Понимаешь, я должен узнать, кто я такой и почему убили моих родителей.
К его облегчению, Чебот не удивился и не возмутился, но выказал сомнение, скорчив страшную морду:
– Больно они здоровы… святые угодники…
– Я тоже думал об этом, – согласился Костя. – В "вертолете" у каймана со шрамом была прострелена грудь, но он вдруг ожил, ушел на своих двоих, а через сутки явился в деревню живой и здоровый. Вот чего я боюсь: что мы с ними не сладим. Помнишь, что дед Арсений говорил?
– Помню, ну и что?
Нет, непрост был Чебот, не бездумно рвался в бой, а звериным чутьем выверял каждый шаг. Ох как нужен был Косте такой напарник, но пока они держались отчужденно, помнили прошлые обиды и не вполне доверяли друг другу.
– А то, что надо действовать очень согласованно.
Костя с сомнение посмотрел на Дрюнделя и Телепня. Воинство, конечно, аховое, но и без него плохо.
– Ну, это ясное дело, – согласился Чебот. – Сразу завалить, по кумполу, по кумполу, а потом допрашивать, чтобы не успели ничего сообразить. – Он явно вспомнил, как оглушил каймана в деревне.
– Что ты делаешь?! – вдруг спросил Костя у Телепня, который поджигал сосновые щепки с помощью листков, вырывая из толстого блокнота зеленого цвета.
Костя не мог такого вытерпеть – жечь бумагу, в его понятии, мог только очень дремучий человек, не наделенный уважением к буквам. Он подскочил и выхватил из огня смятые листы. Сразу заметил знакомые слова "апокалипсис" и "время-марь".
– Где взял? – спросил Костя, забирая у Телепня блокнот и отряхивая его от земли.
– Где-где?.. – зло ответил Телепень. – В деревне! – Он посмотрел на Костю исподлобья.
Дрюндель по привычке хихикнул, ожидая стычки.
– А где конкретно?
– Почем я знаю?! – Квадратный Телепень на всякий случай отступил на шаг. – Там дом брошенный. Я специально взял, чтобы костер разжигать. На веранде лежало.
На обложке блокнота чернилами было написано: "Дневник ст. лейтенанта Брагина А. В.".
– "Лежало, лежало!" – передразнил его Костя. – Не учи дедушку кашлять! Плохо быть безграмотным, – добавил он, разглаживая на колене помятые листки. – Здесь, может быть, история наша, а ты ее в костер!
– А зачем рыбаку грамота? – здраво, как взрослый, рассудил Телепень, и его широкая морда сделалась глупой и тупой. – Рыбе все равно, грамотен я или нет.
– Тогда тебе и бумага не нужна, пользуйся березовой корой, – заключил Костя.
Дрюндель заржал во всю глотку и едва не сел в котелок с водой.
– Здесь одна сосна, – парировал Телепень, но потребовать блокнот назад не осмелился: не справился бы он с Костей, ловчее тот был и злее, в драке спуска не давал.
Да и Чебот вряд ли остался бы в стороне. А бунт на корабле, да еще в такое тревожное время, всегда кончался одним – его подавлением.
– В низине у реки береза растет. Заодно и березовый гриб сорви, – сказал Костя непререкаемым тоном. – Чаю напьемся.
– "Чаю, чаю…" – недовольно пробормотал Телепень, однако послушно поплелся к реке – толстый, квадратный, как медведь, и злой как сто чертей, вместе взятых.
– Что это такое? – шмыгнув носом, полюбопытствовал Чебот.
– Дневник старшего лейтенанта Брагина, – ответил Костя таким тоном, чтобы Чебот и не думал смеяться. Достаточно было одного Дрюнделя-дуралея, который ржал не переставая над любой фразой.
– Слегка правдивая история? – презрительно усмехнулся Чебот. – Чему могут научить бумажки?
– Чему? Еще не знаю, – грубо ответил Костя, защищаясь от подвоха.
Но Чебот был более чем серьезен и то ли пропустил мимо ушей выпад Кости, то ли не придал ему значения.
– А мне отец говорил, что только Бог заполняет пробелы в человеческих знаниях. Так что учиться грамоте не обязательно. Пусть Бог меня учит. Вот я ничего не читаю, а все равно все знаю. Знаю, что ружье стреляет, а нож режет. Что еще надо?
– Насчет Бога – не знаю, – признался Костя, посчитав наивными рассуждения о ружье и ноже, – но здесь записана наша история, а ждать, когда Бог соизволит, – глупо, может, Он о нас забыл?
– Точно забыл! – снова заржал Дрюндель и на это раз даже ухватился за бока и едва не разлил воду из котелка.
– Может, и забыл, – неожиданно легко согласился Чебот. – Святые угодники! Если бы помнил, то не допустил бы, чтобы мы впроголодь жили. Дайка… – Он взялся читать, но дальше двух первых предложений, которые осилил по слогам, не продвинулся. – Нет… мудреный дневник, – не теряя достоинства, вздохнул он так, словно втащил в гору камень. – Мне бы что-нибудь попроще – сказки какие-нибудь о рыцарях, гномах и драконах с картинками. Такие, как мама мне читала. А что твой лейтенант может мне интересного сообщить? Как мы живем? Я же и так знаю, что лучше не будет. А в сказках все красивее. В сказках я всесилен. В сказках я о-го-го чего могу сделать!
– Вот то-то и оно, – заметил Костя. – "о-го-го"! В сказках ничего не говорится, что произошло с нашей страной, – добавил он, отходя от костра и усаживаясь на камень. – А мне интересно знать, что именно.
– Ну и что? – посмотрел ему вслед Чебот. – Ну узнаешь ты, а что сможешь сделать? Один-то? Мы вон кайманов поймать не можем, а ты на всю страну замахнулся.
– А то, что мы Иваны, не помнящие родства. Любой недруг может нас взять за горло и поодиночке слопать, а если мы будем знать и помнить историю, то даже поодиночке он с нами ничего не сделает. Знание – это сила, брат.
– Что-то ты мудрено загнул, Приемыш, – с усмешкой ответил Чебот. – Хотя, может, и прав, только мне грамота все равно не нужна. Не привыкший я к ней. Я больше руками. Эх, да что там говорить! – Он взял бинокль и отправился смотреть на деревню.
Уже вернулся и Дрюндель, уже и Телепень развел костер и вскипятил чая, уже и рыбу почти всю съели, а Костя все еще был поглощен дневником старшего лейтенанта Брагина.
Глава 4
Паровоз
Вечер подкрался незаметно – как вероломные кайманы. Тени от сосен удлинились, мхи и лишайники, нагретые скалами и солнцем, пахли одуряюще и пьяняще. От реки тянуло прохладой и цветущим багульником. Деревня окончательно уснула, только из-за холодных лугов вернулось стадо речных свинок, да батюшка Успенской церкви потерянно бродил вокруг нее и воздевал к небу руки. Три лодки ушли за рыбой, и столько же встали в затоне на якорь.
Телепень и Дрюндель напились, наелись и проспали часа три-четыре, пока Чебот не растолкал их:
– Подъем! Гонец идет!
Костя с сожалением оторвался от блокнота и спрятал его во внутренний карман, туда, где находился "Справочник молодого моряка". Теперь ему многое стало понятно из того, о чем так туманно говорили взрослые. Он словно прозрел и по-иному смотрел на мир и даже почувствовал себя взрослее. Но о "сопротивлении" в дневнике старшего лейтенанта Брагина ничего не говорилось. Тут появился Семен:
– Батя велел сказать, чтобы вы были готовы. Я вас отведу в последний вагон и запру.
– А почему запрешь? – удивился Костя, поднимаясь и отряхивая одежду от ломкого ягельника.
Семен, который был похож на своего отца как две капли воды, но, конечно же, не со сломанной ногой, был тише воды, ниже травы и не выказывал неуважения. Мало того, он принес им еды – горшок вареной картошки в мундире и каравай хлеба.
– Скажем, что там грязно, скот везли. А то черт их знает, чего им в голову взбредет.
– Ладно, – согласился Костя, хотя мысль о том, что они доверятся незнакомым людям, ох как претила ему. Но деваться было некуда.
Они спустились с другой стороны горки и за шли с хвоста состава. Последней была прицеплена обычная теплушка, обшарпанная, с заплатами на стенах. Видно было, что ее давно и нещадно эксплуатировали. От теплушки тонко, как духами, несло навозом.
– Сидите тихо, как мышки, – наставлял их Семен. – А на станции Оленья, где мы будем доливать воды, я дверь-то и открою.
– А дальше что? – спросил Костя.
– А дальше по обстоятельствам. Батя на перевале Мокрая Сыча затормозит или вообще остановится. В общем, сообразите.
Чеботу такой оборот дела тоже не понравился. Он скорчил недоверчивую рожу и пробурчал, когда Семен с грохотом запер за ними дверь:
– Опасно все это… Ты им доверяешь?
Вдоль стен были сделаны нары, на полу валялись клочья прелого сена. Два оконца давали немного света и свежего воздуха.
– А что делать? – спросил Костя, усаживаясь на нары. – Если что, двери "плазматроном" вырежем.
– Ну разве что… – нехотя согласился Чебот и тяжело вздохнул, словно они уже попали в западню.
– А пока отдыхать, – сказал Костя. – Дежурный Телепень.
– А почему я?
– Потому! – грубо ответил Чебот.
Костя решил, что Чебот наказал его в знак того, что тот жег дневник старшего лейтенанта Брагина. Солидарность, однако, с удовлетворением подумал он.
– А что делать-то?
– Следить за обстановкой и помалкивать. – Костя посмотрел на Дрюнделя, который уже нацелился на горшок с картошкой и хлеб.
Чеботу идея понравилась, он приказал:
– Картошку съесть, горшок вымыть! Хлеб оставить про запас!
– Как же его мыть, если воды нет? – удивился Дрюндель и спрятал за спину руки, которые уже протянул было к горшку.
– Не знаю, я спать буду. – И Чебот завалился на нары.
Костя тоже завалился и попробовал было читать дневник, но было слишком темно. Солнце нагрело теплушку, и внутри становилось жарковато.
Внезапно он услышал голоса, которые приближались со стороны деревни. Потом под ногами захрустел гравий. Люди шли уверенно и спокойно. Костя насчитал не менее пяти человек. Он схватил "плазматрон" и, проверив индикацию, прицелился. Чебот стал в трех шагах, широко расставив ноги из-за привычки стрелять из огнестрельного оружия. Дрюндель щелкнул курками "тулки", а Телепень от испуга уронил горшок, и картошка рассыпалась по полу. Но это уже была сущая ерунда. Если нас пришли убивать, подумал Костя, то для убийц они слишком беспечны и неосторожны, потому что кайманы наверняка знают, что мы вооружены "плазматронами".
Костя сделал знак, чтобы все молчали, поднял картошину почище и засунул в рот. Обстановка внутри вагона сразу разрядилась. Дрюндель сделал дурашливое лицо и заулыбался во весь рот. А рот у него был огромным, аж до ушей.
– Куда господ кайманов посадишь? – услышали они вопрос.
– В первый или во второй. На выбор, – ответил дядя Илья.
Костя узнал его голос.
– А почему не в последний? – спросил кто-то другой властным и непререкаемым тоном, словно только он один имел силу авторитета и пользовался ею.
Костя понял, что это и есть кайман со шрамом на лице. Здоровый был кайман, и у него должен быть соответствующий голос.
– В нем давеча мы коров и свиней везли, – ответил дядя Илья. – Да и мотает в нем, как говно в бочке, прости господи.
Костя удивился, как он это мастерски ввернул, без единой фальшивой нотки. Он даже мысленно похвалил его, потому что дядя Илья был спокоен, как валун у дороги. Если бы захотели убить, думал он, начали бы стрелять сразу, а не разыгрывали спектакль. Теперь он окончательно поверил дяде Илье и его сыну Семену.
– Давай во второй, – сказал еще кто-то, должно быть тот, кого Чебот треснул прикладом по башке.
– А почему не в третий? – подозрительно спросил человек с очень знакомым голосом.
Костя готов был руку отдать на отсечение, что это Косой. Только у Косого был такой писклявый фальцет. Не может быть, подумал он, показалось. – И посмотрел на Чебота, но тот никак не среагировал. – Значит, мне почудилось решил Костя.
– В третьем деревенские поедут, – объяснил дядя Илья.
– Фу, кажется, пронесло, – сказал Чебот, вытирая мокрый лоб.
Костя почувствовал, что тоже взмок от нервного пота и ворот рубахи прилип к шее. Пятеро человек прошли мимо. Кто же пятый? – подумал он. Семен что ли? Должно быть, Семен, решил он, больше некому. А откуда взялся Косой?
* * *
Паровоз зашипел, как сто тысяч гадюк, дал прощальный гудок. Чебот испуганно выругался:
– Святые угодники!
И они поехали. Вагон стал нещадно скрипеть и раскачиваться, и все решили, что он вот-вот опрокинется набок, поэтому схватились за все, что казалось прочным. Однако прошла минута, вторая, а вагон все не опрокидывался и не опрокидывался, только разгонялся все стремительнее и стремительнее. Костя глянул в щель. Мимо проносились сосны и горы. Езда в поезде напоминала спуск на санках с горы, только быстрее и страшнее.
– Мне дед рассказывал, – прокричал ему в ухо Чебот, – что поезд как ветер, но я не знал, что он такой быстрый.
Костя оглянулся. Оказалось, что не он один страдает от качки. Дрюндель, расставив ноги, держался за стены, побледнев как полотно. У Телепня были такие изумленные глаза, что впору было со смеху покатиться. Но Костя не рассмеялся, а присел на нары и сообразил, что это самое лучшее место: во-первых, не так мотает, а во-вторых, можно даже перевести дух. Один Чебот как ни в чем ни бывало, словно он только и делал, что ездил всю жизнь на поездах, прихватил картошину, уселся и стал есть ее, причмокивая и всем своим видом показывая, что он счастлив, как никогда. Костя тоже стал есть картошку и вскоре понял, что это занятие, как ничто другое, отвлекает его от езды. Впрочем, они быстро привыкли к тряске и качке и разлеглись на нарах, полагая, что все худшее позади, но когда под ними загремел мост, то снова испугались, даже невозмутимый Чебот, – вскочили и, только когда убедились, что пересечение реки по железнодорожному мосту ничем им не грозит, кроме грохота, снова улеглись, и Костя даже умудрился задремать. Иногда он все же открывал глаза, смотрел в щель, из которой дуло, и вспоминал о том, что прочитал в дневнике старшего лейтенанта Брагина.
* * *
Дневник старшего лейтенанта Брагина А. В.
"12.05.2041
О передислокации тихо говорили уже целую неделю, вроде бы приказ пришел в штаб дивизии, но командование по какой-то причине молчало. Потом об этом стали трепаться, не стесняясь, и в столовой, и на построении, но никто не знал, куда нас двинут. Сашка Белов сказал, что если в Узбекистан, то он лучше повесится, а если на Дальний Восток против Китая, то он тоже повесится. А я думаю: какая разница, где умирать? На Дальний Восток нас не пошлют, с нашими ракетами делать там нечего. Думаю, на запад, натовское ПРО уничтожать. В крайнем случае, действительно в Азию, но тогда получается, что у Южного военного округа дела совсем плохи и те, кто там стоял, погибли от чахомотки. Правда, в это с трудом верится, все-таки самые боевые части. Может, мы просто идем на смену отстрелявшимся? Но ведь война еще не началась. Вопросами, на которых нет ответа, забита голова. А ведь их не задашь полковнику Тарасенко, который все знает, но таинственно молчит. Ну и мы будем молчать – наше дело военное, мы давали присягу и умирать обязаны.
Своих стариков в Воронеже жалко. У других жены и дети остаются. Что с ними будет, никому не известно. Как они будут жить в городке, когда вокруг такие события? Все ходят мрачнее тучи. Из песочниц вмиг исчезли дети. Никто больше не катается на велосипедах и не качается на качелях. Возникла некая Брейгельская пустынность пейзажа, искажающая реальность. Солдаты снуют испуганные. Офицеры ходят мрачнее туч. Все пишут письма, которые, подозреваю, никто никуда не собирается отправлять. Все чаще и чаще ловишь себя на мысли, что когда идешь по гарнизону, то посматриваешь на небо, все ли с ним в порядке. Но небо по-весеннему голубое, а солнышко светит по-прежнему весело. Не верится, что мы живем словно на вулкане и что вот-вот всему сущему придет конец.