– Без сожаления, – подтверждаю я. – Мы с тобой на пути к деньгам стоим, а значит, даже не люди – просто помеха. Да и не делается ничего без риска и крови. Кто первый вспомнит, что где-то у него в хозяйстве танки есть, того и власть. А тугодумы пусть потом слезы льют, если живы останутся. Про оружие, Витя, в нашей стране забывать нельзя. И лучше я сам склад сожгу, чем кому-то свое подотчетное добро отдам без боя. Вот такой у нас на завтра расклад. Двери запирай на замок, а для любопытных глаз мы сейчас сценку изобразим.
Свернули мы тулуп, бросили на лежанку, сверху брезент накинули. Бутылки пустые водочные с кусками хлеба по столешнице раскидали. Ясна любому солдатику картина – напились товарищи офицеры в хлам, и поднять их нет никакой возможности. И ящик водочки на улице на лавочке стоит. Наживка. Пусть ребятки на полигоне не отвлекаются на шум посторонний.
Сами мы в соседнем боксе залегли и стали с патронами возиться. Снарядили две ленты, пять дисков набили и плюнули на это дело. Заболели пальцы с непривычки. И так хватит на гражданских жути нагнать. Съели банку тушенки и спать залегли.
Зелень леса, неба синь и красный флаг. Эта гамма на меня наводит грусть. Матюгальник на березе голосит, как узбеков, латышей сплотила Русь. Восстает из пепла выпивший народ, неформал скоблит от крови свой кистень, а солдату на привале нет хлопот – лишь бы в баню запустили в женский день.
Без зарядки и завтрака часть по машинам загрузилась и выдвинулась на полигон. Один УАЗ у штаба стоял.
– Человек пять, не больше, – прокомментировал Витенька.
Мандраж у него легкий чувствовался, но не более того. Это хорошо.
Ворота так и стояли – настежь. Заезжайте, гости дорогие, здесь всем рады, для каждого гостинец припасен.
– Слышу, – Самоделкин удивленно поднял бровь. – Не больше двух машин.
– Головной дозор? – предположил я.
Нет, ошибка в расчетах. Не угадал план противника, уже плохо. Во главе колонны, как и положено, машина ВАИ, военной автоинспекции. Один, всего один прицеп под погрузку, два микроавтобуса и, убейте меня на месте, – боевая броня прикрытия! Не бог весть что, бронетранспортер плавающий ГАЗ–49, но на мирных дорогах средней полосы России он лучше пяти танков. Те перед любой речушкой встанут, если мост подорвать, а этот дальше пойдет. А милицию и он впечатлит до невозможности. Плану моему пришел бесславный конец. Если там, в башне у крупнокалиберного пулемета, сидит стрелок с боевым опытом, моя первая очередь станет и последней. Надо что-то менять. Это и Самоделкин понял.
– Есть у меня два гранатомета, – говорит он неожиданно. – Берег на черный день.
– Угадал, он нас не обошел, день бедствий. Тащи, – ухмыляюсь.
Минут за пятнадцать он обернулся, а я наблюдаю за происходящим и кое-что соображать начинаю. Один микроавтобус прямо к крыльцу штаба подогнали, вылезли из него трое и во второй забрались. Все – оставили машину генералу. Адъютант две коробки вытащил, в здание занес. Груз тяжелый. Взрывчатка? Минируют? А смысл?
Бойцы противника службу знают, не расслабляются. Башенка брони крутится, на вышку часовой забрался. Ряженые это. Не может быть у армейского конвоя винтовки снайперской. А у них есть. Боевики. Или диверсанты, мне без разницы. Осталось целей три штуки: бронетранспортер в первую очередь, микроавтобус и машина ВАИ. На тягаче всего двое – водитель и сменщик. Из штаба генерал вышел. С водителем в УАЗ сели, майор Ильченко, пополиз невероятный, у микроавтобуса на посту остался в бронежилете и с автоматом, душка-военный, болт здоровенный! В здании адъютант остался, красавчик, спортсмен. Интересно, чем они все-таки торгуют, кроме чести офицерской? Потянулся конвой за генералом вглубь складов. Тут Витя с сопением приполз. Две трубы заряженных и три гранаты в сумке. Пять выстрелов, только я из РПГ стрелял лет тринадцать назад на зачете по огневой подготовке. О чем Самоделкину и сообщил.
– Зато мне довелось пострелять, – оскалился он. – Тебе труба и пулемет, мне – запасные выстрелы. Начинаю с брони. А дальше по обстановке. Куда же они поехали? На тех складах только заваль всякая горой лежит, снаряды второй мировой.
– А пошли спросим! – предлагаю неожиданно. – В штаб можно и через гараж зайти.
Сказано – сделано. Прокрались тихо, все двери настежь, а могли бы по дороге и все стекла бить, все равно он бы нас не услышал. Лежит адъютант на полу, в голове дырка, недалеко гильза свежим порохом сгоревшим пахнет. А на столах две коробки и детектор банкнот. Пачка лежит пересчитанная. Десять тысяч евро. В каждой коробке по два миллиона. Итого – четыре.
– Мы чего-то не знаем, а у генерала есть бесшумная "дрель", – Самоделкин вывод делает. Минус один.
Из окна до майора на посту метров двадцать всего было. Прицелился я ему из "Стечкина" в голову, и аккуратно на спуск нажал. В кабинете грохнуло не хуже гранаты. Стекло еще сыпалось, а мы уже на улицу метнулись.
– Готов, точно в сердце, – проверил результат стрельбы Самоделкин. – Стреляешь на уровне мастера спорта.
Не стал я ему говорить, что в лоб целился.
– Тылы зачистили, пора проверить, чем там наши подопечные занимаются, – предлагаю. – Надеюсь, они не чересчур расшалились.
– Давай в гараже велосипеды возьмем, – дополнил Витя, – и тихо поедем, и быстро.
Это верно. Артсклады – это почти город. Каждый валом обнесен, дороги между ними. Пристроил я пулемет на руль, и двинулись мы, ориентируясь на далекий шум двигателя тягача. А минут через десять я на все свои вопросы ответ получил. Только мне он очень не понравился.
Закончились наши тихие игры при ясной луне. На платформе прицепа ловкие ребята крепили три термоядерных боеголовки по пять мегатонн. Класс "Сатана". Как они на наших складах оказались – вопрос, конечно, интересный, но не ко мне. Я их только что увидел. И в действие вступила директива четырнадцать–бис: не допускать захвата и утечки оружия и его комплектующих любой ценой. Как раз наш случай.
– Виктор, – говорю решительно.
– Да я все понимаю! Никого из них выпускать нельзя. Кладем их всех, деньги пополам, так? – сходу отвечает напарник.
Я головой обалдело киваю. Угадал. Только о деньгах, битком набитых коробках, у меня и мысли не мелькнуло. Слишком хорошо я силу этих боеголовок представлял, чтоб о суетной материи думать. Близкий армагедец мне в глаза глядел.
Когда в сорок первом Ленинград минировали – весь город должны были в руины превратить всего тремя тысячами тонн взрывчатки. А здесь совокупный заряд в пятнадцать мегатонн. Взорви его прямо здесь – Гамбург в море сдунет, а от Москвы одно название останется. Одно утешало. Каждый офицер-ракетчик под роспись получает номер заветного телефона. И когда я его наберу, сразу закрутятся гигантские шестерни боевой машины. Побегут к вертолетам спецназовцы, все дороги перекроют кордоны внутренних войск и замкнет кольцо, блокируя район наглухо, дивизия ВДВ или две. И будет мне честь и слава. Осталось только бой выиграть, живым остаться и до телефона доползти.
Тут ребятки тент на прицеп натянули, зашнуровали, ворота в склад закрыли и по машинам расселись.
– Как до столбика доедут, бей по микроавтобусу. В двигатель целься, – Самоделкин командует. – А то салон прошьет насквозь, зря выстрел пропадет.
А сам трубой гранатомета бронетранспортер сопровождает. Упреждение взял.
– Рот открой! – заорал, и только дымный след бесшумно утренний воздух прорезал.
Башенка вспыхнула прозрачным огнем, а потом уже черные клубы дыма повалили. Моя цель резко затормозила, развернуло автобусик ко мне задними дверями, и стали они открываться. В эту щель я и выстрелил. Катнул гранатомет к Вите, а сам к пулемету прижался. Навел ствол на машину ВАИ и на спуск нажал. Затрясся "Дегтярев" как в лихорадке, и меня стало мотать. Раскинул ноги для упора, а тут и лента кончилась. Всадил я ее одной очередью. Пока менял, гляжу – от штабной машины с генералом обломки догорают. Самоделкин время зря не теряет. Несколько коротких очередей по микроавтобусу выпустил, нет движения. И остались мы пара на пару, мы с Витей и два водителя в кабине. И четыре костра из железа. И мясом сгоревшим пахнет. Я-то привычный. Ракетные шахты не хуже угольных горят, только об этом не пишут. Так уж, когда маршала ракетных войск на испытаниях в клочья разорвет, тогда да – упомянут и других в некрологе. Видел я скелетики черные в "позе боксера".
– Эй, брат, ты по нам не стреляй, у нас прицеп заминирован, зачем тебе погибать? – из тягача голос подали. – Никого не осталось, все деньги ваши. Мы поедем тихо, незаметно, вы тут все сожжете, всем хорошо, да?!
– Второй на телефоне что-то набирает! – чуть слышно шепчет Витя.
И шарахнул я по своей привычке одной очередью по всей кабине крест-накрест. Ленту добил и диск поставил.
– Пошли, – мне напарник шепчет.
– Говори громче, – отвечаю, – никто не услышит!
– И так во весь голос кричу, тебя контузило и уши заложило, – он губами шевелит.
Вот почему я треска огня не слышу. Выдернули мы покойников из кабины, руку с пола подобрали, в огонь кинули.
– Мы имеем право на один телефонный звонок, – шучу. – Поехали в штаб.
Добрались быстро. Деньги из кабинета обратно в машину стали складывать, а там еще коробки.
– Удачно мы повоевали, – Витя радуется.
– Ты их в уме не трать, может, тут одни фальшивки лежат, – остудил я его. – Сейчас мы быстро позвоним в Москву, и ты в город поедешь, а я здесь останусь гостей из престольной встречать.
– Я один уезжаю со всеми деньгами? – Самоделкин переспрашивает. – Ты мне так доверяешь? Тут ведь миллионы!
– Мы же боевое братство. Я тебе жизнь доверяю, – говорю в ответ.
И пошли мы звонить. Набрал я номер заветный и замер. Передал трубку Вите, тот ее выслушал внимательно и с размаху об стол хрястнул. А я аппарат убил. В упор из "Стечкина".
Вы позвонили по несуществующему номеру. Не придет к нам на помощь Красная Армия, заблудилась в холмах кавалерия.
– Звони в город, пусть на ночь в литейный цех смену выводят. Срочный заказ от Министерства обороны на утилизацию поврежденной техники, – командую. – И готовь кран для перегрузки, наш прицеп и тягач. Деньги увози на проверку в большой город. В Ярославль, допустим.
И поехали мы с ним на полигон, нашу часть успокаивать. А то явятся в самый неподходящий момент. Выбрали пятерых старослужащих. Предложили им "дембельский аккорд". Сутки работы, и завтра домой на два месяца раньше. Канцелярия вся наша со всеми печатями. Парни сразу согласились. Уже хорошо.
Работы у нас было выше головы. Притащили цистерну передвижную с отработанным ракетным топливом, переоделись в ОЗК армейский и стали покойничков в топливо сбрасывать. Не хуже кислоты работало. Электронику, рации и телефоны – все туда же. За два часа управились. Оружие собрали, разрядили и в мастерскую утащили – на кусочки гильотиной рубить. Одну "Дрель" генеральскую оставили. Ее умельцы сразу без серийного номера делали – не найти концов. А потом уже наших дедушек запустили, жесть сваркой резать и выгоревшие пятна маскировать. К вечеру управились. На завод приехали, убедились, что все в мартен ушло вместе с прицепом, рассчитались с народом спиртом и деньгами немного, и остался у нас только сам тягач без единого стекла в кабине и дверок простреленных, они тоже в печь ушли. А так на ходу, машина – зверь, один недостаток, где-то маячок наверняка спрятан, а то и не один.
– С берега в реку, и концы в воду, – Витя предлагает.
– Надо в такое место ехать, где и искать не рискнут, – отвечаю.
– В Кремль? – Самоделкин ехидничает.
– Типа того. За завтра деньги по счетам распихаем? – интересуюсь.
– Запросто, до обеда успеем, – уверяет меня напарник. – Деньги настоящие.
– Пойдем двумя машинами, – говорю. – Ты на трофейном будешь ложный след оставлять, а я боеголовки спрячу.
– Да зачем козе баян? – спорит Витенька
Не стал я ему об ответственности перед человечеством говорить, воздух сотрясать.
– Ты видел, сколько денег за них дали? – просто напоминаю.
Этот аргумент Вите понятен.
– Ты только их укрой надежно, – озаботился сразу.
– А то. Встречаемся в Брянске и идем в Припятские болота. Там машину топим, пусть достают, любопытные товарищи и господа. А мы с тобой…
– В Турцию! Там система "все включено"! – кричит радостно Самоделкин.
– Согласен, лишь бы ты был счастлив, – киваю. – Спать пошли, банки через три часа уже откроются.
Взял пулемет привычно в руки, и к лежаку пошел. Сегодня будет нелегкий день. Первый за восемнадцать лет, когда все решения буду принимать я сам.
Доктор
За дверью кабинета, где я обитал последние три года, раздался дробный топот. Так по институту бегал только мой ассистент – аспирант Владимир, человек, в общем-то, уравновешенный, но сильно волнующийся, когда предстояла работа. По скорости перестука Володиных ног можно было судить о степени его заинтересованности в случившемся. Сейчас аспирантская пробежка напоминала пулеметную очередь – что-то очень интересное намечается.
– Что там? – я отвернулся от компьютерного монитора и посмотрел на ворвавшегося Володю. – Привезли кого?
– Да, – аспирант поправил сползающие на нос очки-кругляшки и затараторил, – Неизвестный мужчина, примерно тридцати лет, европейского типа, падение с высоты, Зэ-Че-Эм-Тэ, адреналин и мезатон рекой, ритм свой, пневматоракс, интубирован…
– Я все понял! – пришлось мне прервать моего не в меру говорливого помощника. – Когда упал?
– Минут сорок назад. Вероятно, суицид. – это аспирант договаривал уже на ходу, пытаясь догнать меня, спешащего к умирающему пациенту.
Вы спросите, кто я? Отвечу: нейрофизиолог, профессор, и вообще – светило мировой науки. Ну, так про меня говорят. За глаза, конечно. В глаза – все гораздо серьезней. В глаза говорят "профессор". И все.
Некоторые называют меня по имени, что, в общем-то, у нас не приветствуется. И работаю я не где-нибудь, а в НИИ, который занимается проблемами сознания, высшей нервной деятельности и мыслительного процесса. Институт настолько закрытый, что я даже названия его не знаю. И штата у нас нет. Все сотрудники числятся по другим ведомствам. Я, например, зарплату получаю в "Институте Проблем Мозга". Правда, о том, что я там на окладе, знают только кадровик – суровый мужик, бывший особист – и расчетчица, которой вообще все равно, что за фамилия у нее в табель вписана. Так-то вот, господа борцы за права человека.
Пока мы шли по коридору, аспирант успел рассказать, что мужчина, которого нам привезли, грохнулся с шестого этажа и удивительно удачно (для нас) приземлился. Ну, удачно или нет, это мы сейчас выясним.
Реанимационная палата, рассчитанная на четырех пациентов, сегодня утром еще пустовала. Сейчас же вокруг одной из коек суетились врачи – два анестезиолога-реаниматолога, один нейрохирург, травматолог. Весь паноптикум, короче. Я заметил на голове пострадавшего резиновую сеточку с электродами – ЭЭГ сняли, значит. Молодцы, шустро работают.
Медсестры подключали к пациенту катетеры и кожные электроды, аппараты что-то возмущенно пищали, индикаторы на них ехидно перемигивались. Одним словом – работа кипела. Коллеги мужественно боролись за жизнь нашего возможного подопытного. Говорите, что опыты на людях запрещены? Запрещены, конечно. Только, если нельзя, но очень хочется, то немножко можно. Парень и так помрет, ясно как день, а науке он еще может пользу принести. Так что, цель оправдывает средства, как говорили иезуиты, средневековые мракобесы и вообще – просвещенные товарищи.
Ну, не буду отвлекать коллег. Минут пять у меня есть, пока тело в пристойный вид приведут. Я лучше всякие кривульки посмотрю. Энцефалограмму, например.
Энцефалограмма, надо сказать, мне понравилась – мозг собирался отойти в мир иной, оставив нам на растерзание бренное тело. Хорошо. То, что нужно. Я потянулся к трубке внутреннего телефона: надо предупредить, чтобы готовили операционную. Надеюсь, сегодня все сложится удачно. Возможно, даже получится соединить этот мозг с механической рукой. И, возможно, система будет работать, какое-то время.
Говорите "фантастика", "не может быть", "неживое и живое нельзя соединить"? А вот не угадали, господа, "созданные по образу и подобию"! Можно. Все можно, если осторожно! Приходите, я вам крысу покажу с механической лапкой вместо одной из живых. Она (крыса) даже тридцать часов после операции прожила. Собачка, опять же, с железным хвостом, тоже… Издохла… Но хвост какое-то время работал, повинуясь приказам собачьего мозга. А вы говорите "Робокоп – фантастика"! Не фантастика это, а недалекое будущее.
Неожиданно со стороны пациента раздался злобный вой – фибрилляция. Я поднял глаза от распечаток: по кардиомонитору, где недавно зеленым отображался нормальный сердечный ритм, теперь бежала зеленая пила. Умирать собрался наш подопытный. Нет, так не пойдет! Реаниматологи были со мной солидарны:
– Заряжай двести! – это Иван, мой однокашник, стоя с утюгами дефибриллятора, командовал медсестре.
– Готово! – худенькая как тростинка, большеглазая медсестра с детским личиком успешно перекричала рев тревожной сигнализации.
– От железа! – Ваня приложил электроды к груди пациента и навалился на них. – Отошли?
– Можно! – крикнул его напарник.
Ваня окинул взглядом пространство вокруг, убедился, что никто из коллег кровати не касается, подмигнул мне и выкрикнул: "Разряд!"
Тело на койке дернулось. Я встал, махнул рукой, дескать, трудитесь, орлы, и вышел из палаты. Предстоящее шоу интереса у меня не взывало, ибо видел я его не один раз. Покурю, пока. Ваня позовет, как понадоблюсь. "Если понадоблюсь" – стоит оговориться.
Насладиться сигаретой мне не дали: за дверями меня встретили двое, как говорят, "в штатском".
– Мы к вам, профессор, и вот по какому делу!
Образованные, однако, товарищи: Булгакова читали. Или смотрели. Или слышали где-то. Не буду углубляться, откуда они цитату взяли.
– Говорите, только скорее, у меня там пациент, – решил я поиграть в собственную значимость.
– Мы быстро. – заверил меня второй "штатский" и тут же огорошил, – Что вы знаете про проект "О-сознание"?...
Я аж крякнул от неожиданности. А Швондер, тот, который Михаила Афанасьевича цитировал, довольно улыбнулся и продолжил за своего коллегу:
– Пойдемте, поговорим. У нас к вам предложение, от которого вы отказаться не сможете.
Спорить с классиками – Марио Пьюзо, "Крестный отец" – бесполезно. Это все равно, что "Капитал" оспаривать. Или Конституцию. То есть можно, конечно, но очень хлопотно и бесполезно: все равно – в дураках останешься.
– Пойдемте ко мне, там поговорим. – согласился я.
Люди в штатском были не против.
В кабинете мы расположились вокруг журнального столика, я выставил казенную (пластиковую) пепельницу, и мы дружно закурили.
– Итак, профессор, – Швондер опять начал разговор. – Что вы знаете про "О-сознание"?
– А, собственно, кто вы? – снова я ушел от прямого ответа.
Швондер пожал плечами и протянул мне "корочки".
– Здорово, конечно. – Я внимательно изучил мандат и вернул его владельцу. – А на самом деле кто вы?
– Ну, – протянул обладатель волшебного удостоверения, – профессор, какая вам разница? Достаточно того, что мы знаем про проект. Причем, из очень достоверного источника.