– И вы снова попросите носить, не снимая?
– Да. Попрошу. Желательно, на левой руке. Давайте-ка я сам завяжу.
Оказалось, это браслет, наподобие тех, которыми любили украшать себя хиппи. В отечественном сленге они получили известность, как "фенечки".
Но этот отличался от никчемушных поделок арбатских бездельников, как кухонный нож от боевого клинка.
Через широкую кожаную полосу были пропущены несколько тонких ремешков, на которых крепились маленькие костяные фигурки.
Таня присмотрелась – белый волк с оскаленной пастью, медведь, грозно поднявший лапу, хищная птица, раскинувшая крылья – не то сокол, не то орел.
– Кто это? – серьезно спросила она, показывая на птицу.
– Сокол, – коротко ответил Вяземский.
Татьяна вытянула руку, любуясь подарком. Браслет смотрелся стильно и даже грозно. Он плотно охватывал запястье, и Тане неожиданно захотелось сжать ее в кулак, почувствовать в руке тяжесть рукояти боевого меча.
– Это тоже оберег, да? – посмотрела она на Яна.
– Да. Но не только. Считайте это еще и системой охраны. И средством аварийной связи. Если вам будет что-то действительно серьезно угрожать, сорвите одну из фигурок и постарайтесь сломать. Например, раздавите каблуком. Но только, если угроза будет действительно смертельной. Это очень, – тут он сделал паузу, – мощное средство. В обычных условиях с этим оберегом управляются иначе, но вам я сейчас об этом рассказывать не буду.
– Спасибо, – коротко, но от всей души поблагодарила она Вяземского.
Уехала Таня только в начале восьмого, когда апрельский вечер решительно вступил в свои права, и парк затянуло зябкими сумерками.
Трясясь по колдобинам грунтовки, она поймала себя на мысли, заставившей ее досадливо зашипеть: – Ай-й, прекрати.
Ей очень не хотелось уезжать. А хотелось сидеть в беседке рядом с Яном и смотреть, как вечерние тени размывают очертания деревьев, вдыхать запах весенней ночи, мерзнуть в своей тонкой городской куртке, а потом отогреваться в той маленькой столовой, где они обедали, и смотреть, как Ян, поглядывая на дверь, ложкой поедает варенье.
Сейчас эти мысли снова вернулись.
Решительно выпрямившись, она нажала кнопку переключения радиостанций на автомобильном приемнике. Удовлетворенно сказала: – О, то, что нужно!
И бодро заголосила вместе с солистом "Наива":
– Я часто вижу страх
В смотрящих на меня глаза-ах!
Если бы Татьяна или Вяземский знали о трагической участи капитана Нифонтова, если бы Ян попросил ее заняться поисками чуть раньше, если бы он несколько раньше узнал о "расчлененке", которую уже забрало в свое производство и строжайше засекретило ФСБ…
Сколько их, этих вечных "если бы"?
Многих событий бы не произошло, многие люди остались бы живы, но все случилось так, как случилось.
Татьяна уехала домой, а Вяземский вызвал к себе Олафа, и, налив ему большую кружку крепкого черного чая, предложил присесть в одно из кресел, стоявших возле столика у окна.
Сам сел напротив, задумчиво уставился в непроглядную темень.
– Ян Александрович, что вас беспокоит? – прихлебывая чай, спросил Олаф.
Вяземский помолчал, поглаживая пальцами подбородок.
– Понимаете, Олаф, я никак не могу связать воедино кучу разрозненных фактов. Я чувствую шевеление вокруг, понимаю, что готовится что-то серьезное, возможно, даже один из Прорывов, но как только я пытаюсь сконцентрироваться и собрать картину, детали тут же разлетаются.
– Вы думаете, они действительно могут готовить Прорыв? Последний раз это случилось… сколько? Сорок или пятьдесят лет назад. Насколько я помню, австралийцы после этого заверяли нас, что Граница запечатана настолько надежно, насколько это вообще возможно.
Вяземский указательным пальцем потер свою искривленную переносицу:
– Печати! Вы не хуже моего знаете, насколько они условны. Да, австралийское отделение поработало замечательно и теперь там тишь да гладь. Но вопрос надо ставить иначе – чей именно Прорыв может готовиться? И почему именно здесь? И какое ко всему этому отношению, черт побери, может иметь аргентинский мошенник Лесто?
– Не пойму. Пока не пойму, Ян Александрович, – признался Олаф.
– Вот и я пока не понимаю.
Бесшумно поставив чашку на столик, Олиф снова откинулся в кресле.
– Скажите, а вы действительно думаете, что эта журналистка может раскопать что-нибудь стоящее?
– Откровенно говоря, нет. Но – сами знаете, иногда случаются самые невероятные вещи. К тому же, для нее куда безопаснее сидеть в архивах и беседовать с благообразными старичками-учеными, нежели рыскать по городу в поисках информации о Лесто. Откровенно говоря, я еще не знаю, как аукнется ее просьба, с которой она обратилась к Станиславу Загорулько.
– Думаете, этот будет рыть всерьез?
– Мало того, он уже роет. Вот скажите, вы верите в совпадения?
– Если честно, не очень, – сдержанно улыбнулся Олаф.
– Вот и я не очень. А то, что капитан Загорулько служил в группе, обеспечивающий силовое прикрытие экспедиций "Спецотдела", и вовсе наводит меня на тяжкие размышления. Кстати, это стопроцентно достоверная информация?
– Абсолютно. Поверьте, я перепроверял по нескольким источникам – уточнил Олаф. – Сегодня с утра данные подтвердили. А потому, снова встает вопрос, который я вам задавал сегодня утром, когда отследил активность этого детектива – случайна ли ваша встреча с Бересневой.
Вяземский встал, прошелся по кабинету, остановился перед собеседником.
Покрутил головой, разгоняя напряжение после трудного дня. Ответил:
– А вы знаете, думаю, случайно. Либо ее используют настолько втемную, что она это как вмешательство даже не воспринимает. Понимаете, не будь это так, она не стала бы обращаться к Загорулько настолько открыто. Да и сам этот отставной капитан не полез бы так прямолинейно меня проверять.
– Похоже на то, – кивнул, поднимаясь, Олаф, – Какие распоряжения будут на завтра?
– Завтра мы с вами будем совершать визиты. Мне очень интересно, что же, все-таки, черт побери, происходит в этом славном городе.
В это же время в одном из особняков, расположившихся в самом центре Москвы, состоялась беседа, содержание которой очень заинтересовало бы Яна Вяземского и Олафа.
В комнате, освещенной лишь несколькими масляными светильниками, находились двое.
В невысоком ухоженном мужчине ярко выраженного латиноамериканского типа Татьяна без труда узнала бы Мануэля Лесто. Сейчас дон Мануэль взволнованно расхаживал перед вторым участником разговора, который слушал торопливую речь дипломата, вольготно раскинувшись в мягком кожаном кресле.
Разговор шел на языке, который вряд ли поняли бы даже те, кто сегодня называет себя потомками ацтеков. Звуки этого языка некогда грозно разносились с вершин ступенчатых пирамид, обильно орошенных человеческой кровью, повергая в ужас окрестные племена.
– Поймите вы, – горячо убеждал Лесто, – нельзя действовать настолько неосмотрительно! Мы лишены поддержки Старых Кланов, у нас почти нет здесь серьезных агентов влияния (конечно же, он употребил другое понятие, но его аналог в нашем с вами языке найти почти невозможно)! Попробуйте объяснить это нашему почтенному гостю!
– Гостю? – холодно спросил сидевший. Его широкое круглое лицо с толстыми мясистыми губами и тяжелыми веками напоминало маску древнего жестокого божества. Веки лица-маски дрогнули, и Лесто, споткнувшись на полушаге, остановился. Взгляд черных, горящих жестоким внутренним светом, глаз, пригвоздил его к месту.
– Гостю? – переспросил широколицый. – Вы забываетесь, Лесто. И забываете, что тот, кого вы назвали гостем, является вашим хозяином. И если Говорящему с Тецкатлипока нужны для смертного существования жизни этих белых дикарей, то он их получит столько, сколько требуется. Это понятно?
Лесто вытер белоснежным платком посеревшие трясущиеся губы:
– Великий Ицкоатль, поверьте, я нисколько не сомневаюсь в мудрости Говорящего. Вы знаете, что во всем здешнем мире ему не найти более преданного слуги.
– Конечно, знаю, – высокомерно ответил Ицкоатль. – Ты же прекрасно понимаешь, что твое жалкое существование зависит от того, насколько ты будешь полезен Говорящему с Тецкатлипока.
Произнося эти слова, Ицкоатль встал. Несмотря на небольшой рост, он, казалось, нависает над Лесто, подавляя собеседника холодным презрительным величием.
– А потому, – продолжал он, – не беспокой меня более подобными мелочами.
– Хорошо, о Великий, – склонив голову, ответил Лесто. – Но я хотел бы знать, что делать с женщиной, которой так неосторожно открылся наш слуга. И как поступить с воином, которого прислали сюда наши враги?
На секунду Ицкоатль задумался. При упоминании воина его бесстрастное лицо исказила быстрая, похожая на змею, проползающую по песку, улыбка.
– Лишнего внимания привлекать тоже не надо. Поэтому, в отношении воина пока ничего не предпринимай. Сейчас мы должны отвлекать его, подбрасывать ложные следы, подобно тому, как ящерица отбрасывает свой хвост, уходя от врагов. Для этого как раз можно использовать женщину. Попробуй убить ее, но так, чтобы это выглядело, как несчастный случай. Даже если она останется жива, то своими воплями отвлечет нашего преследователя. А нам нужно всего несколько дней. Тецкатлипока уже готов показать Говорящему место, подходящее для ритуала.
Ицкоатль покинул комнату. Губы Лесто снова затряслись, он с облегчением промокнул платком лицо. Больше всего он боялся, что это порождение неведомых адских сил припомнит ему, что Соловьева вербовал именно он. Но, судя по всему, на этот раз обошлось.
Лесто не обольщался в отношении себя: он оставался тем же, кем и был ранее – полуграмотным авантюристом, умеющим проскользнуть в нужные двери, благодаря обходительности и грубоватой природной хитрости.
Когда, несколько лет назад, к нему обратилась за помощью его тогдашняя любовница – сочная тридцатипятилетняя дамочка, помешанная на магии ацтеков, он и предполагать не мог, что все закончится тем, что он будет стоять посреди кабинета в ненавистной Москве и вытирать со лба холодный пот.
Сначала его попросили помочь выкрасть ритуальный обсидиановый нож, хранившийся у одного из миллионеров-затворников, чьи коллекции никто никогда не увидит.
Сумму назвали такую, что Лесто ни секунды не колебался. Нет, конечно же, он не полез на охраняемую виллу сам. Но договорился с нужными людьми и очень умело организовал весь процесс.
Его отблагодарили.
А через некоторое время любовница подарила ему гладкий черный камень, похожий на крохотное зеркальце.
И его дела пошли в гору. Черный диск работал безотказно, открывая нужные двери, помогая добиться расположения таких красоток, о которых он раньше и не мечтал. И главное – даря Власть.
Когда Виктория, так звали его пассию, попросила найти здоровенького ребенка, которого не хватятся, он даже не стал интересоваться, зачем это нужно.
Просто сделал так, что ничего не подозревающий малыш оказался посреди джунглей, где возвышались развалины древнего храма.
Сам ритуал он запомнил плохо – слишком силен был ужас от увиденного.
Но затем появившийся откуда-то из непроглядной тьмы Ицкоатль возложил руку ему на лоб и показал что может получить верный слуга.
А потом – ЧТО случается с тем, кто отказывается.
Лесто очень старался быть верным слугой.
Татьяна думала что, вернувшись домой не сможет заснуть и уже прикидывала, чем заняться, чтобы умотать себя до такой степени, чтобы упасть и забыться до утра.
Можно было посмотреть материалы по "расчлененке", также все еще висел долг – ненаписанный материал о Якове Брюсе. Якобы, он по приказу Петра I составлял карту "сильных мест" Москвы и Подмосковья. Сейчас многие считали, что под "сильными местами" следует понимать зоны геомагнитной активности. Как бы то ни было, а материала о самом Брюсе Таня набрала уже немало, и колонка вырисовывалась вполне занятная.
Куда меньше ей хотелось заниматься расчлененкой, но редактор вцепился, что твой терьер, и требовал кровавых подробностей.
Кстати, а как там Нифонтов? – и Таня набрала номер капитана.
– Абонент не отвечает или временно недоступен, – сообщила ей автоматическая барышня.
Звонить в отделение с дороги не хотелось, поэтому она снова кинула коммуникатор на сиденье и сосредоточилась на дороге, решив позвонить капитану на работу уже из дома.
Вот и будет чем заняться, чтобы прогнать бессонницу.
Однако, навешивая на гараж замки, Таня поняла, что глаза у нее слипаются, и она готова уснуть прямо здесь – рядом с железной коробкой, положив рюкзак под голову.
Кое-как она дотащила себя до подъезда, постанывая, поднялась на второй этаж и ввалилась в квартиру.
Лишь на следующее утро она осознала, что ни разу не обернулась, высматривая возле гаражей подозрительные тени, не испытала даже мимолетного прикосновения страха, идя к подъезду. Это она-то! Которая после каждого неприятного столкновения с руганью в очереди нервно оглядывалась.
Улыбнувшись, сжала в кулаке серебряный листок, словно пожимая руку верного друга.
Неотвратимо надвигались майские праздники, обещавшие в этом году быть на редкость теплыми. Во всяком случае, в этом была непоколебимо уверена Танина мама, уже несколько лет безвылазно жившая на даче в Зеленоградской.
Выйдя на пенсию, она заявила, что больше ни секунды не намерена дышать загазованным воздухом, сдала свою двухкомнатную квартиру возле метро "Алексеевская", и уехала в старый бревенчатый дом, стоявший на лесной поляне.
Сейчас все были довольны – Светлана Игоревна с наслаждением возилась в огороде и, развив неожиданно бурную деятельность, занималась обустройством дома, а Татьяна жила в собственной квартире, что решало множество проблем.
Увы, квартира эта досталась ей от отца, ушедшего из жизни несправедливо рано и неожиданно.
Первое время она даже не могла заснуть без снотворного, настолько все в квартире напоминало о папе.
Со временем боль утихла, после развода Таня окончательно перебралась в Измайлово и сейчас ни на что не променяла бы свое скромное жилище.
Каждую весну широкий подоконник занимал пластиковый ящик с рассадой, которую Таня на майские праздники отвозила маме.
Из года в год она пыталась выяснить у нее, зачем растить рассаду на подоконнике у непутевой дочери, если можно прекрасно вырастить и прямо на месте – в экологически чистом доме. Светлана Игоревна лишь махала рукой и говорила, что таким образом она хоть как-то дисциплинирует чадо-разгильдяйку.
Наскоро убравшись в квартире, Таня засела за статью.
Рассказ об удивительной жизни колдуна Брюса лег на бумагу очень легко, закончила она его фразой: "Что сталось с Брюсовой картой достоверно не знает никто. Многие считают, что она существует и поныне, в каких-нибудь секретных кремлевских хранилищах, другие – что карта бесследно затерялась во время войны. Но точно можно сказать одно – загадки Москвы и сегодня продолжают будоражить наши умы, и, возможно, сегодня на старинную карту можно было бы нанести новые "сильные места".
Поставила точку и задумалась. Интересно, а есть ли сегодня такие карты Москвы и Подмосковья? Порывшись в памяти, не припомнила ничего, кроме откровенно любительских фальшивок, и записала в тетради – "поискать карты московской чертовщины".
Незаметно пролетел день.
Перечитав колонку, Таня отправила ее в редакцию и с удовольствием закрыла крышку ноутбука. Посмотрела на часы – можно, конечно, выехать сейчас, в ночь, но это означало сборы с бухты-барахты, напряженное всматривание в непроглядную темень дороги, и прочую нервотрепку. Да еще и мама будет волноваться…
Нет, лучше выехать с утра.
И она поставила будильник на шесть.
Таня порадовалась, что предусмотрительно положила коммуникатор, служивший ей и будильником, на стол, подальше от кровати. Окажись он в пределах досягаемости – непременно прихлопнула бы его рукой, и, нашарив кнопку отключения, вырубила.
И точно оказалась бы 30-го апреля посреди раскаленной, уже в три часа дня наглухо вставшей, Ярославки.
Теперь же пришлось выбираться из постели, брести, пытаясь разлепить глаза, к столу, отключать жизнерадостно трезвонящую железяку. Не давая себе упасть обратно в постель, она открыла балкон и вдохнула полную грудь холодного бодрящего, еще ночного, воздуха.
Вымолвив: – Ы-ы-ы-рррр, она, поежившись, побежала на кухню – щелкать чайником, в ванную – умываться, затем последовала традиционная предпраздничная Большая Кормежка Мурча. Коту оставлялись две миски полных еды и две плошки с водой.
А потом надо было вывести "Гольф" из гаража, подогнать его к подъезду, загрузить длинный, норовивший причудливо изогнуться и перевернуться, пластиковый ящик с рассадой…
В результате к Кольцевой она вырулила только в семь утра. На мосту уже вырастал автомобильный хвост их жаждущих попасть в Балашиху, но, слава богу, съезд на Кольцо был свободен.
Дождавшись, когда мимо пронесется вереница рычащих грузовиков, она влилась в пока что не слишком плотный поток и покатила в правом ряду.
Ей повезло. Даже змеевик съезда на Ярославское шоссе и вечную пробку перед Королёвым удалось миновать вполне благополучно а дальше машины стали сворачивать в сторону дачных поселков и перед Пушкино она неожиданно обнаружила, что в пределах видимости маячит лишь пара автомобилей позади, да изредка просвистывают дальнобойщики в сторону Москвы.
Татьяна ехала неторопливо, наслаждаясь возможностью отвлечься от суматохи последних дней, чувствуя, как покидает ее напряжение и его место занимает радостное предчувствие праздника, полного яркого слепящего солнечного света, белизны стволов старых берез, растущих вокруг дома и маминого причитания:
– Да что же ты делаешь! Ну, ты же всю рассаду погубишь!
А вечером они усядутся на террасе и будут пить необыкновенно вкусный чай и трепаться "за жизнь". Такой чай получался только на даче – Светлана Игоревна специально набирала воду из родника, к которому перебирались по шаткому мостику из бревен, перекинутых через год от года мелеющий ручей.
Вода из этого, заключенного в древнюю коричневую трубу родника была действительно божественно вкусна. А чай! Для того, чтобы побаловать себя лишней чашечкой, Таня набирала полные канистры, потом долго стоявшие в ее крохотной кухне.
Она настолько замечталась, что не сразу сообразила, что в сумке надрывается коммуникатор. Чёрт! Ну, будет она его когда-нибудь доставать?!
– Алло! Алло! – она даже не посмотрела, кто звонит.
– Тан… Ты слы… – в динамике трещали помехи, потом воцарялась глухая тишина, через стену которой неуверенно прорывался настойчивый голос.
Она узнала характерный басок Славы Загорулько и радостно закричала в ответ:
– Славка! Привет! Ты что в такую рань на ногах?!
– Слушай, ты кому-ни…, тррррр, еще про Лесто гово – тррррр – ла?
– Что? Кому говорила?!
– Да! Да!
– Только Вяземскому! Но он и так знает!
– Кроме него! – кричал в трубку Слава.
– Никому! А что случилось?! – Таня почувствовала укол тревоги.