Снизу, из глубины, шел тонкий стальной минреп. Он угодил в щель между пером вертикального руля и корпусом, и его "закусило". Хуже того, когда лодка давала задний, а потом передний ход, за минреп к корпусу лодки подтянуло мину. Большой круглый шар болтался рядом с корпусом лодки, периодически подводным течением мину прибивало к корпусу, она поворачивалась и терлась о корпус. Слава богу, за четыре ее "рогульки" – гальванические элементы – корпус не задевал.
Володя подплыл и попробовал руками вытянуть трос. Потом уперся в перо руля ногами – тщетно! Он попробовал подставить зубило, ударить кувалдой, перерубить стальные жилки минрепа. Сильного удара не получалось, вода гасила скорость.
Володя взялся за ножницы по металлу. Минреп был тонкий, но жилки, из которых он состоял, были закаленными, сталистыми. По отдельности их можно было перекусить, но весь трос – невозможно. А время шло.
Володя присмотрелся. Минреп "закусило" нижним краем пера. А если попробовать передать на лодку, чтобы перо опустили, а потом подняли, и в это время тащить минреп вперед, пытаясь вытащить его из щели?
Володя стал зубилом выстукивать по корпусу. Точка, тире, две точки… "Пошевелите рулем".
На лодке поняли просьбу. Перо руля шевельнулось вверх-вниз.
Володя уперся в перо ногой и стал тянуть на себя минреп. Но перо замерло.
"Еще", – отстучал он.
Перо шевельнулось, и трос сдвинулся. Немного, может быть, на миллиметр, но сдвинулся.
"Еще".
Перо пошло вверх-вниз. Володя дернул изо всех сил. Ему показалось, что в позвоночнике что-то хрустнуло, но минреп выскочил. Он вырвался из руки, и мина потянула его вверх.
Володя обернулся и посмотрел вокруг. Твою мать! Там и тут болтались эти чертовы железные шары с таящейся в них смертью. Лодка попала на минное поле.
Он всплыл выше лодки метров на пять. Больше подниматься было нельзя, можно заработать кессонную болезнь – это когда в жилах закипает кровь и начинает ломать суставы.
Но и этих пяти метров ему хватило: он увидел то, что хотел. Якорные мины ЕМС были установлены с глубиной три метра от поверхности и рассчитаны на относительно крупные суда. Торпедный катер на них, как и тральщик, не подорвется, а вот эсминец или гражданский транспорт – запросто. Подводные лодки запутаются в минрепах, будут пытаться маневрировать и сами подтащат к себе мину. Исход понятен.
Володя забрался в трубу торпедного аппарата и зубилом постучал по крышке. Его ждали, потому что сразу же закрылась передняя крышка. Потом зашипел воздух высокого давления, вытесняя из трубы воду. Вода ушла, и раздался свист уравнительного клапана. Крышка торпедного аппарата открылась, Володю подхватили сильные руки боцмана и торпедиста Саши, вытащили из трубы и помогли снять маску.
В торпедном аппарате стоял сам командир. На лицах всех подводников застыло тревожное ожидание.
– Ну, не томи! – не выдержал боцман.
– Освободил от минрепа. Он попал в щель между пером руля и корпусом. Только вот что: мы на минном поле. Со всех сторон видны мины – впереди и сзади, с обеих сторон.
Радость от новости избавления от минрепа сменилась разочарованием.
– Товарищ командир, я поднялся немного – не до верха, чтобы "кессонку" не схватить. Мины поставлены на три метра.
– И что из этого следует? – не понял боцман.
– Подожди, боцман, я понял. У лодки осадка в надводном положении два с половиной метра. Ты хочешь сказать, что "малютка" может пройти по минному полю в надводном положении? Рискованно! А если какая-то мина немного выше стоит?
– У нас есть варианты? – вопросом на вопрос ответил Володя.
– Молодец! По приходе в базу представлю в штаб рапорт.
Командир ушел на центральный пост, и тут же раздалась команда:
– По местам стоять, к всплытию готовиться!
Лодка дала самый малый вперед и всплыла. Под водой субмарина уравновешена, плавучесть ее нейтральна. Она изменяет глубину не за счет набора воды в цистерны, а за счет рулей на ходу.
Они всплыли, не задев ни один минреп или мину. Экипаж перевел дух. Командир осмотрелся в перископ. Немецких подлодок не было. Да и что немцы, дураки? Стоять или идти по своим минным полям, обозначенным на картах? Заняли крейсерское положение, осушив главные балластные цистерны для меньшей осадки.
Командир приказал идти на малом ходу, потом – на среднем. До дна, где могут находиться донные мины, далеко. Немцы обычно их ставят на мелководье, на глубинах не больше тридцати пяти метров. Так же и с акустическими, потому шли на дизеле, а не на электромоторе.
– Как думаешь, Саш, сколько может тянуться минное поле?
Саша помогал Володе снять баллоны и гидрокостюм. Только сейчас Володя почувствовал, что продрог.
– Вот надень сухое белье, тебя всего колотит. А я к боцману, пусть даст немного "шила" для сугрева.
От воспоминания о техническом спирте Володю передернуло.
– Во, я же говорю – замерз, трясет тебя, – утвердился во мнении Саша и полез в межпереборочный люк.
Вернулся он быстро, потрясая склянкой.
– Прими-ка на грудь для сугреву.
Володя сделал пару больших глотков из горлышка, не почувствовав вкуса, закашлялся.
Саша протянул ему кружку с водой:
– Запей.
Володя глотнул.
– Слушай, а там, у мины, страшно было?
Володя задумался.
– Некогда бояться было – боялся не успеть. А ежели бы грохнуло, то и я, и лодка накрылись бы. Мина здоровая, круглая, в какой-то тине.
– Я бы сдрейфил. На воздухе – куда ни шло, а под водой…
Глава 8. Торпедная атака
Лодка шла надводным ходом уже третий час, когда справа показался дым. Первым его, как и было положено, засек сигнальщик. Он сразу доложил командиру. Все присутствующие на палубе подводники, дышавшие свежим воздухом, слышавшие доклад сигнальщика, сразу повернулись вправо.
Дым был так себе – даже дымок, прозрачно-серый. Такой бывает, когда горит дерево.
Командир приказал рулевому держать курс на дым. Раз есть дым, стало быть, горит судно.
Через четверть часа они подошли к догоравшему торпедному катеру серии "Г". За его остатки цеплялись двое катерников.
Лодка подошла вплотную, людей пересадили на палубу. Они были еле живы от переохлаждения. Их тут же спустили вниз, в лодку, напоили горячим чаем на камбузе, растерли спиртом и переодели в сухое. Когда спасенные, отогревшись, смогли говорить, они поведали, что их потопил немецкий истребитель.
– И откуда только взялся? Налетел сзади – др-р-р! И точно ведь, с одного захода двигатель повредил, а вторым заходом – по рубке. Мы даже очередь из пулемета дать не успели. Двое нас только и осталось. Думаем – все, конец. А тут лодка показалась, только сигнал подать нечем. Да и боязно – вдруг немецкая.
– Повезло вам, что в живых остались – вода-то ледяная.
– Теперь, считай, повезло, как второй день рождения.
– Вы, пока в воде болтались, мин не видали?
– Нет. Да нам они и ни к чему. Кораблик наш деревянный был, и осадка маленькая. Под нами ни одна мина сработать не должна.
– Отогревайтесь в камбузе.
– Тесно тут у вас, иллюминаторов нет – как в гробу железном.
– Насчет гроба поосторожнее, выбирайте выражения, – обиделся боцман. Он давно служил на лодке – с той поры как она пришла на Север, и за субмарину радел.
Дальнейший поход проходил спокойно, и через шесть часов лодка уже входила в базу.
В бухте лодка отсалютовала холостым выстрелом из пушки. Традиция появилась неизвестно откуда и когда, но при возвращении в базу лодка делала столько холостых выстрелов, сколько кораблей потопила. По еще одной традиции подводную лодку, одержавшую победу, встречали жареным поросенком.
Конечно, по военному времени не было ни речей, ни оркестра, но экипажу было приятно и лестно. Не только "щуки", "ленинцы" или "эски" выходили победителями из смертельных схваток – их "малютка" тоже внесла свой вклад в победу.
А дальше – по заведенному сценарию. Загружали торпеды в трубы торпедных аппаратов, доливали топливо, брали на борт продукты и пресную воду.
Командир сдержал свое слово – он подал рапорт, и Владимиру присвоили звание "старший матрос".
Ему было и радостно, и горько. Он, лейтенант Российского флота, получил звание старшего матроса. Радоваться или огорчаться?
Торпедист Саша с завистью поглядывал на нашивки.
– Вот я на лодке больше тебя служу, опытнее тебя, а звания не заработал.
– Кто тебе не давал шлюзоваться в водолазном костюме, когда лодка минреп зацепила? – отбрил его Володя.
– А лучше бы медаль получить, – не унимался Саша. – Представь, я два года на подлодках плаваю. Закончится война, приду домой, и меня спросят – как воевал, мол? Почему орденов-медалей на груди не видно? И что я скажу? На берегу отсиживался?
– Да, у подводников с этим туго. А по сути, сидеть в подлодке, зацепившись за минреп, – риск не меньший, чем подняться из окопа в атаку с автоматом в руках.
– Я автомат только издалека видел. Мое оружие вот! – Саша похлопал рукой по торпедному аппарату. – Только ведь всем в селе не объяснишь!
– На лодке либо все герои, либо все гибнут. И радость и беда на всех одна. Дуракам объяснять не надо, а умный и сам все поймет.
– Ладно, это сейчас, после войны поймут, хотя обидно. А пройдет десять, двадцать лет, вырастут те, кому сейчас пять, сопляки еще. Вот они и спросят: "Как же ты воевал, дядя Саша, если у тебя нет ни одной медали? В тылу отъедался?!"
– Саш, ты знаешь, на миру и смерть красна. После войны вернется много настоящих героев, тех, кто подвиг совершил. А еще больше будет тех, кто подвиг совершил, но в землю сырую лег. И никто этого не видел, а родня не узнает, где он погиб и похоронен ли вообще. В архивах и военкоматах они будут числиться без вести пропавшими – это страшнее, чем без медали прийти. Без вести пропавший – это всегда подозрение, лежащее на семье и родне. А не перебежал ли линию фронта, не сдался ли немцам?
– Я как-то об этом не подумал, – растерялся Саша.
– Тогда живи и радуйся. А медаль – она хороша, когда есть, но и без нее жить можно. У меня тоже нет, и что теперь? Плакаться командиру? Ты мужчина, Саша! Оценит Родина твой ратный труд – хорошо, спасибо ей. А не оценит – стало быть, так тому и быть. Ты на фронт воевать с немцами разве ради медали пошел?
– Нет, ты что, как ты мог подумать!
– А сейчас канючишь, как будто от меня зависит, дадут тебе медаль или нет.
– Ты меня не так понял, извини.
Вот вроде мелочь – звание старшего матроса, равное в армии званию ефрейтора, а какие чувства всколыхнуло оно в душе у торпедиста. Для Володи это звание – первая ступенька во флотской иерархии – вообще достижением не было.
Некоторое время спустя лодка вышла в новый боевой поход. На этот раз они направились в район Варангер-фьорда.
Погода была просто мерзкой: шел дождь, низко над волнами ползли черные тучи.
Командир лодки и сигнальщики были на ходовом мостике рубки. В такой день авиации можно было не опасаться – ни наши, ни немецкие самолеты не летали. Но из-за плохой видимости можно было не углядеть вовремя надводных кораблей противника.
"Малютка" погружалась долго, медленнее всех других советских подлодок – 80 секунд, целая вечность. За это время враг запросто мог расстрелять лодку из пушек, и потому сигнальщики не отрывали глаз от биноклей.
Но военная судьба была сегодня благосклонна, и лодка подводным ходом вышла на позицию.
Пока видимость была ограниченной, командир решил обследовать берег западнее Варангер-фьорда – на случай шторма или налета авиации необходимо было присмотреть узкую и глубоководную шхеру. Кроме того, если повезет, нанести на карту увиденные береговые батареи неприятеля. Каждый командир лодки, если удавалось обнаружить военную цель, докладывал о ней в штаб, и данные, переданные им, наносили на свои карты командиры других подлодок.
Они прошли вдоль берега, но из-за пелены дождя рассмотреть что-либо на берегу было решительно невозможно.
Командир приказал разведать подходы к заливу Петсамовуоно.
Из-за берегового уступа показался немецкий тральщик. Низкий силуэт подлодки на фоне седых скал был малозаметен, и тральщик повернул в залив. Здесь он встал и дважды моргнул прожектором на берег. Оттуда отсемафорили, и тральщик двинулся дальше.
– Что это он? – командир спросил негромко, под нос, как будто самого себя.
Но Володя, несший вахту сигнальщика, стоял рядом и услышал.
– Наверное, противолодочная сеть там. Тральщик дал сигнал, сеть с берега лебедкой опустили, и корабль прошел.
– Похоже на то, – согласился командир, – надо понаблюдать.
Лодка стояла в крейсерском положении, почти прижавшись к скалам. Ближе полусотни метров к берегу подходить было нельзя, слишком свежи были воспоминания о поломке ходового винта, когда до базы пришлось добираться на буксире.
Из залива шел небольшой транспорт. Он сбросил ход, дал две короткие вспышки прожектором и вышел в открытое море.
– Точно, сеть там у них. Может, дождаться ночи, отсемафорить самим и под покровом темноты в надводном положении войти в залив?
– Нет, товарищ командир. У немцев наверняка телефонная связь есть. Как проходит в залив корабль, они сообщают – просто, по логике вещей, обязаны. А мы, даже если и пройдем, к причалу подойти не сможем – так ведь?
– Предположим.
– Немцы не дураки, они сразу начнут искать, куда делось судно. А потому пустят по заливу тральщик или сторожевик. Тут он нас и накроет глубинными бомбами. У нас свободы маневра не будет.
– Грамотно мыслишь, не как простой торпедист. Краснофлотец Батищев!
– Я! – отозвался второй сигнальщик.
– Спускайтесь в рубку.
– Есть!
Вахтенный по трапу спустился в центральный пост – все лучше, чем мокнуть под дождем.
Командир помолчал немного, собираясь с мыслями.
– Тебя как на самом деле зовут?
– Владимир.
– Сейчас ты Александр Поделякин, был Александром Оглоблиным, а недавно я узнал твое лицо на фотографии.
– Не может быть! – вырвалось у Володи. – Где?
– А чего тогда ты так разволновался? Встречался я недавно дома с одним из командиров подлодки – фамилию называть не хочу. Посидели, выпили, он мне фото выпускников училища подплава показал. А рядом с ним на том фото – твое лицо. Как ты это объяснишь?
– Мало ли похожих людей, товарищ капитан-лейтенант?
– Бывает, конечно. Только приглядываться я к тебе стал после этого. И знаешь, какие выводы сделал?
– Никак нет.
– Да оставь ты это ненужное солдафонство! От итогов нашего разговора многое зависит. На лодке поговорить без лишних ушей невозможно. Если я тебе сейчас не поверю – шлепну, и рука не дрогнет, – как бы невзначай командир коснулся кобуры тяжелого ТТ, висевшего, по флотской моде, на длинных ремешках на поясном ремне.
В походах носил личное оружие только командир – на подлодке он царь и бог, и его приказы должны выполняться беспрекословно. Имеющаяся на лодке пара ручных пулеметов и несколько карабинов были заперты под замком.
– Так вот, – продолжил свой разговор командир, – сначала я твое любопытство – когда ты по отсекам ходил, знакомился – принял за простой интерес. Ну, все-таки подводником стал! А потом – случай с минрепом. Не может рулевой с гражданского судна владеть легководолазным снаряжением – у нас на флоте не каждый офицер знает, как им пользоваться. А шлюзование? Это, пожалуй, самая сложная часть подготовки. Ты и ее выполнил так, как будто делал это не раз. И с минрепом справился быстро, я специально время засек. За сорок минут прошел, а кислорода в аппарате на сорок пять. Впритык! Этого только тренировками достичь можно. Вот я и хочу услышать от тебя внятный ответ: кто ты есть на самом деле? Как твоя настоящая фамилия и почему скрываешься под чужими документами? – Командир замолчал и посмотрел на Володю в упор.
– Да, – согласился Володя, с трудом разомкнув непослушные губы, – я не тот, за кого себя выдаю. Я капитан третьего ранга… – и Володя назвал фамилию капитана "эски", торпедированной финской субмариной на Балтике.
Капитан "малютки" с облегчением выдохнул:
– Именно эту фамилию мне назвали! Причем в числе лучших выпускников школы! А дальше?
Володя решил не говорить всю правду – о том, что он, лейтенант Владимир Сычев, волею случая попавший в это время и в другое тело, о полярном конвое и пленении его немецкими подводниками, о зимовке на острове. После услышанного командир сочтет его ненормальным и запрет под замком до конца похода, чтобы по возвращении сдать его на базу и в дурдом. Или даже не так. Он его просто застрелит – вот здесь и сейчас. Иначе как ему потом объяснять, как человек с чужими документами попал на лодку? А может, он немецкий или финский шпион – тогда капитан-лейтенант становится пособником врага.
Надо врать, но правдоподобно, решил Володя. Не поверит капитан-лейтенант – шлепнет.
– Ну, я жду, времени нет, – поторопил его командир.
– На меня, как и на старпома лодки, написали ложный донос. Старпом был арестован НКВД, а меня успели предупредить друзья. Я сбежал из Ленинграда на Север, жил по чужим документам. Но я подводник и жить без моря не могу!
Чувствовалось, что командир ошарашен таким признанием, даже растерян. Он не знал, что теперь предпринять. Если бы он не допытывался, жил бы спокойно. Сдать Володю? Самому замараться, на флоте потом руки для пожатия не подадут. И органы вцепятся – почему на лодку взял? Оставить все как есть? А если вскроется? Со всех сторон виноват.
Все-таки капитан-лейтенант был командиром и решения привык принимать быстро.
– Кому-нибудь еще говорил?
– Я себе не враг, ты, капитан, узнал первым.
– Тогда молчи, и пусть все будет как есть.
– Есть!
– Перестань ерничать, ты старше по званию!
– Я есть старший матрос и панибратствовать не могу.
– Ведешь себя правильно, так и продолжай. И покончили с этим. Ты мне вот что лучше подскажи, если есть дельная мысль. Как мне в гавань проникнуть?
– Есть вариант. Надо подождать, когда к противолодочной сети подойдет корабль. Желательно – гражданский транспорт небольшого водоизмещения, чтобы осадка малая была. Нам надо встать под него или идти рядом с бортом на глубине метров семь – десять. И как сеть опустят, войти в гавань вместе с транспортом. Раз немцы гавань так охраняют, стало быть, нам, подводникам, там есть чем поживиться. И еще…
Командир слушал внимательно.
– Выберешь цели – лучше сразу две, по количеству торпед, и пусти одну торпеду по центру корпуса. Довернешь корпусом на другую – и снова пли! Тянуть время между пуском нельзя, немцы не позволят. Как только произойдет первый взрыв, поднимется тревога и немцы будут обшаривать залив. И после пуска торпед надо будет залечь рядом с каким-нибудь судном.
– Добро, понял. Это чтобы магнитометрами не засекли?
– Конечно, судно тебя маскировать будет.
– Так и сделаю.
Послышалась возня, и по трапу на ходовой мостик взобрался замполит – на флоте в экипажах их по старой привычке называли комиссарами.
– Ну, что тут у нас?
– Непогода.
– Сам уже вижу. Чего ждем?