Мы съехали с дороги, повозка ехала, раскачиваясь, мой желудок завязался узлом.
– Не сейчас! – процедил Брус. – Через минутку тебе полегчает.
Когда мы оказались в относительно безопасном месте, он бросил мне с повозки кожаную баклагу, наполненную водой с капелькой уксуса. Я напился, а потом резко выблевал все на землю, кашляя и давясь в болезненных спазмах, от которых из глаз моих ручьем текли слезы. После всего я был настолько слаб, что мне пришлось сесть.
– Обычное дело, – успокаивающе сказал мой соратник. – Ты привыкнешь к крови и смерти, но для этого понадобится время. А вот когда человек перестает чувствовать себя от такого больным – значит, какая-то его часть умерла. И кусок его сердца превратился в камень.
Избавившись от тел, мы заглянули в повозку. Нашли небольшой сверток с вещами адепта, корзину с пищей – главным образом, лепешки из дурры и лука, сушеные медовые сливы, – воду и сундук с одеждами жреца.
Никакого мяса, никакого пряного пива или пальмового вина. Не было даже кусочка сыра.
– Мне это не нравится, – заявил я внезапно. – Может, и прошло некоторое время с того момента, как вспыхнул бунт, но еще небезопасно. Мы и сами недалеко отсюда наткнулись на мародеров. Отчего этот жрец путешествует в одиночестве, будто прогуливаясь? Разве они не привыкли двигаться с эскортом? Если даже не выделили ему войск, отчего адептов не было восемь, да с крепкими палками?
Брус сидел на корточках, осматривая одежды жреца, но замер и поднял на меня удивленный взгляд.
– Давай-ка внимательнее обследуем повозку, – сказал он. – Я и понятия не имею, отчего так случилось. Возможно, он был из Башни в Аширдыме? Отъезжал недалеко?
– Тогда к чему запасы воды и провианта? – сомневался я. Сам не знаю, из-за инстинктов ли, из-за подозрительности, или от того, что я страсть как не желал надевать одежку еще не остывшего мертвого парня. Не хотел и выдавать себя за жреца. – Его одежда слишком хороша. Знаю, что они неплохо устроились, но даже у имперских чиновников из таких дыр, как Аширдым, не хватило бы средств одеваться в шелка каждый день. Глянь на эту резную ложку из черепахового панциря, на миску или на шкатулку с инструментами для письма. Таких предметов не постыдились бы и в Доме Киновари. Мои и то были скромнее. Это не обычный жрец. И я тем более не понимаю, отчего он путешествовал в одиночестве.
– У нас нет выхода, – заявил Брус. – Мы должны перебраться через мост. Когда сможем, спрячем повозку и вещи. Только после моста. Поедем быстро. Вот только нам нужна легенда.
– Какая легенда, ситар Тендзин?
– Ловкая ложь. Историйка, которую надо рассказывать вместо правды, если кто-то станет расспрашивать. После не будет времени ее выдумывать. В таких ситуациях нужно заранее приготовить легенду и выучить ее наизусть. Ты должен знать, кто ты, что делаешь и почему. Всегда. Даже если полагаешь, что тебя никто не станет расспрашивать, легенда необходима.
Мы еще раз обыскали их узелки и сундуки, а также саму повозку. Брус осмотрел ее с расстояния в несколько шагов, заглянул под колеса, ощупал упряжь. Подергал за оковку. Ничего.
Мы обстучали и ящик повозки.
Я заново осмотрел кипу вещей обоих путников в поисках хотя бы паспортов. Это были небольшие деревянные плитки с выжженным именем и фамилией человека, а еще – с печатью императорского чиновника. Во времена правления моего отца они были нужны, лишь когда требовалось доказательство истинности фамилии. Обычно в управе или в суде. Но раньше, согласно Кодексу Земли, каждый был обязан постоянно носить такую дощечку, привязанную ремешком к запястью или подвешенную на шею. Без этого, просто так ездить не разрешалось. На всякую поездку выдавали специальное разрешение. Я не знал, так ли все нынче. Вводит ли Ифрия старые обычаи, успела ли их реализовать. Не знал я также, касаются ли эти обычаи жрецов. Потому мне не нравилось, что нам придется их изображать. Слишком мало мы о них знали.
– Мы ведь не станем проводить обряды, – сказал Брус. – Речь идет только о переправе через мост.
– Ты сам сказал, что нам нужна легенда, – возразил я. – И как ты хочешь ее создать, если мы даже не знаем, как их зовут?
– Имена их амитрайские. Низшим кастам во времена Кодекса не позволялось носить фамилии – только имена. Но жрецы были вне каст. Как Освященные – они над всем. Мы используем амитрайские фамилии, например, Чугай Текедей и Харшил Акердим. Я знавал двух с такими именами, и знаю, что они точно мертвы.
– Отчего они запрещают фамилии? Ведь таким образом лишь ввергают себя в хаос.
– Потому что это связывает людей с их предками и семьями. А семей быть не должно. Семья – зло, фамилия – тоже. Они лишь увеличивают человеческий эгоизм. Когда у тебя есть семья, ты заботишься о ней куда сильнее, чем об остальных, а ведь именно Мать устами жрецов решает, кто более важен, а кого нужно принести в жертву. Все дети принадлежат всем женщинам и Подземной, а отдельный человек ничего не значит. Важны лишь группы: дома, селения и так далее. Человек получал прозвище, которое умирало вместе с ним. Все должно стать единым, вспомни. Люди – тоже. К тому же, тогда нет необходимости их контролировать – только следить. Люди должны работать и сражаться ради Подземной Матери и вместе отдавать ей почести. Когда у тебя стадо овец, ты не даешь имя каждой. Следишь за всем стадом. Достаточно просто их считать. Имя нужно скакуну, собаке или леопарду. А здесь таких нет. Есть только овцы. Не раздумывай долго, Арджук. Слишком много думать – хорошо, когда ты находишься в безопасности и сидишь у очага с чашкой отвара. Теперь это вызвало бы в тебе лишь страх. Не знаю, отчего этот жрец странствовал в одиночестве. Может, здесь безопаснее, чем мы полагаем. Может, у него была некая миссия, и потому он желал пробраться незаметно, не привлекая внимания. Может, он был дураком. Наша же цель – перебраться через мост, и только. Остальное – глупые подробности. Мы должны спрятать наши вещи. Когда уйдем достаточно далеко, жрец и его адепт исчезнут, а двое синдаров, возвращающихся в Камирсар, вновь отправятся своей дорогой.
– А легенда?
– Сейчас что-нибудь придумаем… – простонал он, взбираясь на сундук повозки и ощупывая ко́злы. Потянул за что-то, и вдруг раздался тихий щелчок.
– Я знал! – крикнул он с триумфом.
– Что? – спросил я.
– Тайник. Не хотел открываться ни вверх, ни снизу, ни спереди. Сиденье как сиденье. Но открывается назад.
– И что там находится, ситар Тендзин?
– Лучше сам посмотри, Арджук.
Внутри деревянных ко́зел лежал красный плащ с капюшоном и маты для ночлега.
Я не понимал, что Брус, собственно, хотел мне показать, пока не увидел, что в свернутом плаще находится нечто тяжелое и пузатое.
Мы вынули сверток и осторожно его развернули: показался небольшой железный сундучок. К выпуклой крышке был привязан кованый и выкрашенный в красное символ странной формы. Ремешок, с каждой стороны завершавшийся полукруглыми крюками, посредине перетянутый тремя короткими веревочками. Сундучок был дополнительно обернут толстым красным шелковым шнуром, а все сложные узлы оказались запечатаны воском, на котором был оттиснут такой же знак.
– Откроем? – спросил я.
– Ни в коем случае, – решительно провозгласил Брус. – У нас есть легенда. Это – посылка, и это – важная посылка. Я готов поспорить, Арджук, что за полдня перед нами этой дорогой проехал большой окованный дорожный фургон, истинный дом на шести колесах, запряженный восемью огромными жеребцами, а сопровождал их, как минимум, хон конных лучников с флажками храма Подземной Матери на спине да человек двадцать адептов.
– А что было внутри?
– Несколько жрецов, может, адептки или адепты для компании, корзины с едой, духи, опахала и муслин. И точно такая же шкатулка, наполненная песком. Настоящая посылка – здесь.
Я раздраженно фыркнул.
– Ты должен был придумать легенду для стражников на мосту, а не для меня. Может, там просто запас запретного пальмового вина для жреца?
Он покачал головой.
– Знаю, что когда в опасные времена собираются переслать нечто важное, так и поступают. Иногда так перевозят даже важных персон. Вооруженный конвой отвлекает внимание, а в это время княгиня едет в сельской одежке. Не знаю, так ли было на этот раз. Но знаю, что так могло случиться – и мы станем вести себя, словно все так и есть. Этот символ может иметь значение. Что он тебе напоминает?
Я пожал плечами.
– Ничего. Может, колючую ветвь? Странный кузнечный инструмент? Какая-то гребенка?
– А если бы он мог двигаться?
Я взглянул снова.
– Ядовитая сколопендра!
– Именно! Я тоже это заметил. А сколопендра означает опасность, нечто ядовитое или ужасное. То, что вызывает страх. Она – на печатях, сундуке и на груди у жреца. Обычно у них есть это, – показал один из золотых амулетов, содранных с шеи мертвеца. Круг с малым треугольником посередине, от которого отходит тонкий золотой прут, чуть выступающий наружу. В последнее время я частенько видел этот знак. Его рисовали на стенах, вырезали на груди трупов, что находили на улицах с рассветом. Поспешно рисуемый углем или клинком, он был лишь кругом с рискою, но я все равно его узнал. Подземное Лоно. Я сглотнул. Перед моим внутренним взором вновь явился пылающий город. "Глядите в пустыню! Пламя близится!".
– Но у этого было и еще кое-что, взгляни. Точно такая же, как на сундуке. Железная сколопендра. И почему она на такой длинной цепочке? Смотри.
Брус повесил амулет на шею и спрятал его под кафтан.
– Знак этот, похоже, не должен быть заметен – в отличие от остальных. Он даже не золотой, а железный. Но когда нужно, его легко достать и показать, не сходя с повозки. О, да. Полагаю, что если покажу его любому командиру стражи на мосту, мы перейдем без вопросов.
Я не чувствовал себя убежденным, но другого выхода не было. Я присел подле разложенной на плаще добычи – той самой, что мы сняли с обоих странников. Мы так мало знали. А ведь, в случае чего, резня раскроется. Хватит одного неосторожного слова.
Брус крутил в руках богатые сложные одежды, пытаясь сообразить, как их носить. И размышляя, что будет, если мы наденем что-то неправильно, навыворот или вверх ногами.
– Это просто малое поселение и один мост, – успокаивающе повторил Брус, будто прочтя мои мысли.
Странный, лишенный одного рукава кафтан адепта, открывавший левое предплечье, имел за пазухой глубокий карман, в котором я отыскал костяную ложку и небольшую дощечку с пропущенным сквозь нее ремешком.
– Адепта звали Агирен Кысальдым, – сказал я. – Странно. Что за имя "Прыщавый"? А фамилия – как название поселения. Кто же зовется "Солнечные Хаты"?
– Потому что он был овцой, – заявил Брус, надевая штаны. – Животных ты тоже называешь, исходя из того, что сразу бросается в глаза, так их имена проще запомнить. У одного – вислое ухо, и ты зовешь его Вислоухом, у второго – пятно на спине, и потому он Пятнаш. Этот был прыщавым. А Кысальдым – наверняка кишлак, из которого он происходил. Доживи он до инициации, получил бы, как жрец, новое имя. По крайней мере, мы знаем, как тебя зовут. У жреца таблички не нашлось. У него была личная печать, но на ней виден только знак. Водяная черепаха. Умеешь ли ты говорить на Языке Единства?
Я вздохнул.
– Немного… – начал неуверенно, но Брус покачал головою.
– Немного будет недостаточно. Ты не можешь ошибиться. А потому притворишься немым дурачком.
Я приподнял брови.
– Просто бессмысленно улыбайся, верти головой по сторонам и время от времени невразумительно бормочи. Я же займусь прочим.
Се я. Владыка Тигриного Трона, Пламенный Штандарт, Господин Мира и Первый Всадник. Держащий вожжи, шагающий подле повозки с лысой, поцарапанной башкой, Прыщавый из Кысальдыма, адепт Подземной Матери. Тронутый разумом немой.
Се я.
* * *
Таким образом я оказался на дороге, глотая пыль, глядя на задницы ослов и на приближающийся город. Держа вожжи, я старался успокоить учащенное дыхание, а мой желудок скручивался болезненным узлом. И я не знал, от голода ли, от испуга или от того и другого одновременно.
Прежде чем мы вернулись на тракт, Брус приказал мне сходить в кусты и очистить брюхо.
– Всегда старайся делать так, когда знаешь, что тебя может ждать схватка или нечто опасное. Это слегка помогает, а в случае чего позволяет сохранить лицо. Я видел людей, которые, несмотря на то что умело сражались, даже не замечали, как ходили под себя от одного вида врага. Так случается частенько, хотя ветераны и вожди стараются о таком не вспоминать.
Теперь, идя трактом, я чувствовал благодарность за этот совет.
Обычно перед городом располагается базар. Перед любым поселением на дороге ведется торговля. Странствующим купцам нужны еда, фураж, загородка для животных и место для постоя, а взамен они охотно продадут часть товара. Некоторые погонщики ведут собственные дела, и порой это их единственная плата за провод каравана повозок и вьючных животных. Благодаря этому городам на путях есть с чего жить.
Но не сейчас. Базар был пуст и безлюден; лавки, похожие на глинобитные домики, стояли с забитыми досками окнами, а перед колодцем тянулась длинная очередь из путников с разнообразными сосудами в руках. Но никто не черпал воду. У колодца стояли на страже двое воинов в бурых куртках, с копьями в руках. Они носили толстые кожаные доспехи, настолько запыленные, что я не смог различить цвет тимена. Никто не спорил, никто не хотел узнать, отчего нельзя черпать или покупать воду. Ждущие даже не разговаривали. Сидели на корточках или стояли, все в кафтанах и юбках кастовых цветов, обычно бурых, серых и бронзовых. Хируки, карахимы и ударайи. Ближе к колодцу виднелось несколько желтых кафтанов синдаров, но и они не наполняли свои емкости. Над площадью висела мертвая тишина: раздавалось только жужжанье мух. Сидящие казались совершенно равнодушными, а когда мы проезжали мимо, один из парней свалился и лежал в пыли, но никто не наклонился, чтобы ему помочь. Он просто лежал, а по его босым ногам ползали мухи. Я заметил, что в очереди к колодцу стоят исключительно мужчины.
Постоялые дворы и загоны для животных тоже выглядели запертыми, хотя мы повстречали немалое число бредущих по улицам странников. Мы миновали с десяток-другой хируков с головами, повязанными идентичными платками. Их старший в дорожной шляпе на голове нес привязанную к поясу палицу с флажком, на котором было написано: "Восемнадцать селян из Кагардыма, работающих во имя Матери. Пусть все станет единым".
Слова располагались одно под другим, флажок хлопал, и я приостановился, чтобы прочесть надпись. Тогда Брус хлестнул меня прутом. Я непроизвольно взглянул на него и увидел лишь собственное отражение в зеркальной маске жреца. В отверстиях маски почивала непроницаемая тьма.
Я не понимал, что именно вижу. Властители порой требуют глупых вещей, но всегда ради чего-то. А то, что я видел здесь, казалось исключительно странным и неуместным.
Через некоторое время я увидел больше таких флажков на спинах путников и перестал чему-либо удивляться. Напротив, ждал, что вот-вот увижу кого-то с вьющейся на ветру надписью: "Овца из Аширдыма, идущая по надобности. Пусть все станет единым".
У убитого нами жреца подобного флажка не было, что означало, что не все должны их носить.
Медленно бредущая вереница путников казалась единственным проявлением движения в поселке. Я глядел на затворенные ставни лавок и постоялых дворов, видел следы от сбитых вывесок с названиями. Пыльные улочки пугали пустотой, ветер гонял здесь лишь мусор. Но не было и следа битв. Ничего не сожжено и не разрушено, на желтых глиняных стенах нет брызг крови.
Город должен с чего-то жить. В городах не бывает полей или стад. Как они хотят получать налоги, если ничего не делается? Не виднелось ни одной вывески, только голые, выжженные солнцем стены. Где что-нибудь съесть? Где подлатать или купить сапоги? Откуда взять еду? Как найти дом лекаря?
Были лишь мертвые, заслоненные жалюзи окна, пыль и жара.
И густеющая толпа, бредущая в странном молчании, улицей, которая пересекала город и вела к мосту. На другую сторону реки Фигисс. К дороге. К свободе.
Бредущие вперед люди не были обычными странниками. Они не ехали по делам, не отправились посетить друзей и близких, не искали себе новое место. Эти люди убегали.
Женщины, мужчины, дети. Толкали груженые повозки, волокли тюки и корзины. Вели животных. Несли то, что смогли спешно упаковать. Случайные, порой неуместные вещи. Котелок, миска, мешочек дурры, но и сломанный зонт, раскрашенную противосолнечную ширму, какие-то сапоги, тряпки. У одного мужчины не было ни мата для ночлега, ни миски, зато он тащил на спине корзину, полную свитков.
Тогда я не отдавал себе отчета, что именно так выглядит война. Где-то там идут битвы, льется кровь, слышны крики и звон стали, но все это временно. Войско марширует дорогами с одного места к другому. Кони ступают шагом, пехота волочит по жаре ноги, солдаты тащат не только щиты и копья, но и котелки, одеяла, запасные сапоги и лопаты. Миски и тряпки. За ними тянется вонь и рои мух.
Но этими же дорогами идет куда более густая толпа. С остатками скарба в корзинах, тысячи полунагих нищих бегут, куда глаза глядят. Как можно дальше от жрецов, императоров, командиров и их безумия. У них уже нет дома, мастерских, стад и полей. Только котелок, миска или фигурка со стола. Все идут с опущенными головами, даже младенцы и те не плачут. Слышны только кашель и шорох тысяч подошв.
Они расступались перед нашей повозкой с поникшими головами, откладывали на землю корзины и узлы, после чего преклоняли колени, прижавшись к земле и втыкая в пыль кулаки. Казалось, наша повозка подрубает им колени. Словно вокруг нее – некая зараза, валящая всех наземь. Однако когда повозка проезжала, болезнь отступала. Люди вставали и отправлялись дальше, в свой безнадежный поход в никуда.
Наша двуколка катилась сквозь толпу, пока мы не достигли площадки перед мостом. Некогда это была большая, округлая торговая площадь, куда сходились все дороги, ведшие сквозь город. Ее окружали постоялые дворы и караван-сараи, а в лавках можно было купить товары из самых дальних уголков империи.
Некогда.
Теперь посредине вился флажок с надписью: "Торговля – это алчность! Только Мать кормит своих детей! Пусть все станет единым", а лавки исчезли. Вместо этого там толклись беглецы, слышался плач детей и рев животных.
В империи Подземной Матери нельзя было и мост просто перейти. Везде клубились толпы, ожидая невесть чего. Ни зачерпнуть воды из колодца, ни перейти реку. Я не мог понять, почему так.
Мы неторопливо подъехали, рассекая толпу, что расступалась перед нашими онаграми и припадала к земле, словно трава на ветру, поднимаясь лишь в трех шагах позади нас.