– Это наверняка ФСБ, – выдвинул версию Иван Иванович. – Только с санкции ФСБ могла быть проведена операция подобного уровня.
– Нет, – Чёрный Пёс говорил уверенно, а у Ивана Ивановича не было причин не доверять его словам. – ФСБ, конечно, в этом участвует, но груз забирали не они.
– А кто?
– На ленинградском рынке, – Чёрный Пёс называл Петербург по старинке Ленинградом, – появился наш груз. Разведка ещё не выявила источник – слишком много посредников, – но мы считаем, что груз забирала одна из ленинградских фирм.
– Груз продаётся мелкооптовыми партиями? – уточнил Иван Иванович.
– Да, – подтвердил Чёрный Пёс.
Иван Иванович перетасовал фотографии.
– Здесь есть офицер, – заметил он, отделив один из снимков. – Кажется, – он пригляделся, – старший лейтенант. Петлиц не видно, но, наверное, военно-воздушные силы.
– Можешь не сомневаться, – сказал Чёрный Пёс, – военно-воздушные.
– Что вы уже сделали в этом направлении? – Иван Иванович начал собирать фотографии в конверт. – Наработки у вас есть?
– Наши друзья отправили второй транспортный самолёт…
– И?! – односложный вопрос Ивана Ивановича прозвучал резковато, но он не сумел сдержаться, поскольку не думал, что "его друзья" настолько глупы.
– На этот раз с грузом полетела охрана, – сообщил Чёрный Пёс. – Восемь человек…
Глава десятая
Второй транспорт, первая ошибка
(В/ч 461-13 "бис", полуостров Рыбачий, сентябрь 1998 года)
Майор ВВС Константин Громов не верил, что потенциальный противник захочет дважды наступить на те же самые грабли, то есть пошлёт второй транспорт маршрутом, на котором погорел первый: в конце концов, не на одном Заполярье свет клином сошёлся, есть и другие воздушные коридоры. По этой причине сообщение от советника Маканина, что пора готовится к новой акции перехвата, застало его врасплох.
Неделя перед этим прошла в приятной суете. После столь удачно провёрнутой акции на воинскую часть номер 461-13"бис" посыпались многочисленные блага. По приказу комполка "Заполярье" Александра Свиридова в часть были подвезены запчасти и обновлён боезапас. Кроме того, от щедрот города Мурманска было выделено несколько цистерн авиационного керосина, что позволило заполнить подземные резервуары части под завязку. Зампотех Никита Усачёв только диву давался, как всё складно получается. А уж грузовик натовской жратвы вызвал прилив энтузиазма и у самых прожжённых ворчунов-скептиков.
Полученными от Стриженого "зелёными" распорядились следующим образом. Громов, когда выдался свободный день, самолично отправился в Мурманск и обменял валюту на "чёрном" рынке у "Детского мира", что на улице Книповича. Вернувшись с карманами, набитыми деньгами, он вызвал к себе коменданта, который из-за недоукомплектованности части личным составом тащил на себе ещё и обязанности начфина, и повелел выдать зарплату офицерам за прошедшие декабрь-январь. Комендант Подвицкий, получив на руки столь огромную сумму, тут же затребовал соответствующие финансовые документы на неё, после чего был грубо одёрнут и узнал о себе и своём происхождении много нового и интересного.
"Как же я отчитываться буду?" – заныл комендант после столь грозной отповеди: командир части 461-13"бис" отличался сдержанностью и интеллигентностью, вспышки гнева у него были столь редки, что их можно было пересчитать по пальцам, и комендант никак не мог понять, чем же вызвана ещё одна.
"Отчитаешься, – заверил Громов. – Оформи ведомости на получение денежного довольствия, выдай зарплату, пусть все распишутся. Ведомости отдашь мне".
Коменданту оставалось только подчиниться.
Кроме денег, Громов привёз из Мурманска ящик водки "Абсолют", и пилоты со вкусом отметили победу над "Геркулесом" – первую победу в ещё не начавшейся войне. На торжество приглашены были и другие офицеры, свободные от несения службы. Они, конечно, не догадывались, по какой причине устроено празднество, но это было для них не столь важно.
Засиделись допоздна. Приговорили дюжину бутылок и три десятка натовский пайков. Захмелели. Стуколин, который сам на музыкальных инструментах играть не умел в связи с тем, что медведь ему на ухо наступил ещё в раннем детстве, потребовал, чтобы ему исполнили "что-нибудь про пилотов". Он каждый раз этого требовал. Его поддержали. Оставалось только уговорить Никиту Усачёва, который единственный из всех умел брать поболе трёх аккордов. Усачёв для порядка поломался, но потом взялся за гитару, и офицеры грянули хором:
Я – "Як",
Истребитель,
Мотор мой звенит.
Небо – моя обитель.
Но тот, который во мне сидит,
Считает, что он – истребитель…
Они начали с песен Высоцкого. Они всегда начинали с песен Высоцкого. Потому за классической "Смертью истребителя" последовала менее известная, но от того не менее любимая:
Их восемь, нас – двое. Расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть.
"Серёжа, держись! Нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять!"
Я этот небесный квартет не покину,
Мне цифры сейчас не важны.
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит – и шансы равны.Мне в хвост вышел "Мессер", но вот задымил он,
Надсадно завыли винты.
Им даже не надо крестов на могилы -
Сойдут и на крыльях кресты.
"Я – "первый", я – "первый", они над тобою,
Я вышел им наперерез.
Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою!.."
В бою не бывает чудес."Сергей, ты горишь, уповай, человече,
Теперь на надёжность лишь строп".
Нет, поздно, и мне вышел "Мессер" навстречу.
"Прощай, я приму его в лоб!.."
Я знаю, другие сведут с ними счёты,
По-над облаками скользя,
Летят наши души, как два самолёта,
Ведь им друг без друга нельзя…
И конечно же была исполнена душещипательная "Песня о погибшем лётчике":
Он кричал напоследок, в самолёте сгорая:
"Ты живи, ты дотянешь", – доносилось сквозь гул.
Мы летали под Богом, возле самого рая,
Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.Встретил лётчика сухо райский аэродром,
Он садился на брюхо, но не ползал на нём,
Он уснул – не проснулся, он запел – не допел,
Так что я вот вернулся, вернулся, ну а он не сумел.Кто-то скупо и чётко отсчитал нам часы
В нашей жизни короткой, как бетон полосы.
И на ней кто разбился, кто взлетел навсегда.
Ну, а я приземлился, ну, а я приземлился, вот какая беда.
После Высоцкого вспомнили о Розенбауме. И Никита спел сначала "Чёрный тюльпан": "В Афганистане, в "Чёрном тюльпане", с водкой в стакане мы молча плывём над землей…", затем – "Камикадзе":
Парашют оставлен дома,
На траве аэродрома.
Даже если захочу – не свернуть.
Облака перевернулись,
И на лбу все жилы вздулись,
И сдавило перегрузками грудь.От снарядов в небе тесно,
Я пикирую отвесно,
Исключительно красиво иду.
Три секунды мне осталось,
И не жаль, что жил так мало
Зацветут ещё мои деревья в саду!..
Не обошли вниманием и классиков: "Мы летим, ковыляя во мгле…", и современников: "Кто в нём лётчик-пилот, кто в нём давит на педали?..". Перебрав песни профессиональных авторов и сделав небольшой перерыв, сдобренный водочкой, стали выяснять, кто чего знает из "народного" творчества. Под аккомпанемент Усачёва старший лейтенант Лукашевич исполнил песню полярных авиаторов: "Кожаные куртки, брошенные в угол…". А комендант Подвицкий припомнил удалой гимн вертолётчиков: "Впереди большая трасса – ас-са, ас-са, ас-са!..". Наконец Громов, захмелевший и раздобревший, отобрал у Никиты инструмент и собственноручно изобразил свою коронную, неизменную, с притопами и прихлопами:
Над Старыми Щербинками, "Швейцарией" и Ляховым
Летит ПО-2, расчалками звеня-а-а!
Моторчик задыхается, инструктор матом лается -
Эх, жизнь авиационная моя-а-а!Коробочка построена, машина успокоена,
Иду я на посадку не спеша-а-а!
Вдруг вспомнил я далёкую, подругу синеокую -
Эх, жизнь авиационная моя-а-а!Убрал газок, спланировал, но очень низко выровнял
И резко дёрнул ручку на себя-а-а!
И вытащил рогатую, скотину бородатую -
Высокого и резкого "козла-а-а"!За это благородное домашнее животное
Я бегал за машиною три дня-а-а!
Язык на плечи высунешь, ногами еле двигаешь -
Эх, жизнь авиационная моя-а-а!
(Как и любой фольклорный текст, эти куплеты имели длинную предысторию. Самолёт первоначального обучения ПО-2, упоминавшийся в тексте, очень известен. Его первый полёт (а тогда он именовался У-2, то есть "учебный второй") состоялся аж в 1928 году. Разработал ПО-2 замечательный конструктор Николай Николаевич Поликарпов, в честь которого самолёт и был назван впоследствии.
ПО-2 был необычайно дёшев и прост: фюзеляж из фанеры с полотняной обшивкой, узлы из мягкой стали, простые двухлонжеронные крылья, шасси на ленточных расчалках. Отличаясь неприхотливостью и добрым нравом, самолётик быстро завоевал сердца курсантов. Хорошо зарекомендовал он себя и в годы Великой Отечественной. В боевых условиях ПО-2 использовали как лёгкий ночной бомбардировщик. Когда война закончилась, самолётик вернулся к своим прямым обязанностям – обучению курсантов премудростям воздушного маневрирования.
ПО-2 является идеальной машиной для тех, кто ещё толком не сидел за штурвалом. Для того, чтобы завалить ПО-2 в штопор, нужно было очень постараться: статическая продольная устойчивость "второго учебного" вошла в легенды.
Впрочем, даже при всей своей легендарной устойчивости и этот самолётик не был застрахован от промахов, сплошь и рядом совершаемых по глупости или безрукости. Одним из классических промахов такого рода считается "козёл". "Благородное домашнее животное", как вы, наверное, уже догадались, имеет лишь косвенное отношение к рассматриваемому вопросу. Согласно общепринятой в авиационных кругах терминологии, "козёл – повторное отделение самолёта от земли при посадке". То есть фактически самолёт вместо того, чтобы, как пишут очеркисты, "слиться с взлётно-посадочной полосой", начинает резво подпрыгивать, в буквальном смысле разваливаясь на ходу. "Козление" может произойти по трём причинам: грубое приземление на две точки на большой скорости, резкое опускание носового или хвостового колеса, значительная неровность грунта в месте посадки. Лирический герой куплетов, которые пропел майор Громов, по всей видимости, "словил козла" по второй из перечисленных причин. В этом случае инструкции советуют добавить газу и вывести самолёт на режим планирования, чтобы осуществить посадку по всем правилам. Как поступил лирический герой, нам неизвестно, но наказание за ошибку было суровым.
Нынче ПО-2 забыт (он был снят с серийного производства в 53-м году), курсанты летали на "Як-18", "МиГ-15", а позднее – на чешских "L-39" и "L-410", но песня осталась в памяти народной; её продолжают петь, вспоминая с ностальгией свои собственные первые полёты, страх перед "козлом" и наказанием, которое за этим воспоследует. Как говорится, за козла ответишь).
Офицеры разошлись заполночь, очень довольные жизнью, с вновь обретённой верой в будущее. Троица виновников торжества посидела ещё с часик, болтая о разных пустяках; Стуколин пытался наигрывать на гитаре, но получалось у него плохо, и он быстро отставил это занятие. Об историческом захвате они старались не вспоминать: азарт прямого участия в необъявленной войне прошёл, а разум подсказывал, что нет в акции захвата беззащитного "Геркулеса" ничего героического. Пираты – они пираты и есть. "На сундук мертвеца, йо-хо-хо! И бутылка рома!" Да и само действо всё больше смахивало на дурной фарс: сначала чуть ли до голода не довели, а потом вместо того, чтобы повиниться и взяться за ум, по-барски приказали: а ну вперёд, жрать хотите – отрабатывайте. Будто бы не кадровые офицеры перед ними, а наёмный сброд. Портить вечер разговорами о своих оскорблённых чувствах не хотелось. Пилоты и не стали.
Не проигнорировал внезапное празднество и рядовой личный состав. В первые же дни после захвата норвежского транспорта Громов и другие офицеры стали замечать, что рядовые срочной и сверхсрочной службы постоянно находятся в "приподнятом" настроении. При этом все они вдруг полюбили свежий чеснок, и характерным запахом этого овоща из рода луковичных разило от них за версту. Громов подумал и вызвал к себе Женю Яровенко.
(К слову сказать, замполита в воинской части 461-13"бис" не было. Его уволили из рядов больше года назад с мотивировкой "не соответствует занимаемой должности". Ещё в начале девяностых подобное было бы невозможно. Даже если провинился замполит, учудил чего-нибудь непристойное по пьяной лавочке – пожурят и всё; в крайнем случае в другую часть переведут. Но тут грянуло сокращение штатов, а замполит перед тренировочным вылетом умудрился убрать шасси при выруливании на ВПП. И, что характерно, был при этом абсолютно трезв. Недаром в народе говорят: "Курица – не птица, замполит – не лётчик". Взамен этому деятелю комполка Свиридов обещал прислать свежеиспечённого офицера по воспитательной работе (теперь это так называется), но маховик увольнений в запас раскручивался всё быстрей, и нового "воспитателя" в части 461-13"бис" так и не дождались. Кончилось тем, что его обязанности по работе с личным составом принял на себя майор Громов. В частности, именно ему предстояло выявить причины столь внезапной любви рядового состава к чесноку).
"Ну что, герой, где ликёроводочными изделиями разжился?" – спросил майор Женю.
"Никак нет, товарищ майор", – отвечал Женя, стоя навытяжку и преданно глядя Громову в глаза.
"В какой смысле?" – удивился майор.
"В смысле, не разжился", – пояснил Женя.
"Хорошо, – сказал Громов с усмешкой, – сформулируем вопрос по-другому. Где бухло берёшь, скотина?"
"Не могу знать!" – упорствовал Женя.
"А если на гауптвахту? А если на десять суток?"
"За что, товарищ майор? Я же ничего не сделал".
Отправлять Яровенко на гауптвахту без видимых на то причин действительно было бы для Громова перебором. Даже взыскание накладывать майор по большому счёту не имел права. Поэтому он ограничился намёком, что, если военнослужащие части 461-13"бис" будут и в дальнейшем замечены в злоупотреблении чесноком, первым от этого серьёзно пострадает некто Евгений Яровенко, сержант. Женя, разумеется, изобразил оскорблённую невинность, но намёк Громова был ко вниманию принят, рядовые перестали жрать чеснок и выглядеть на вечерней поверке слишком уж весёлыми. Двумя днями позже комендант прямо на общей кухне случайно обнаружил пустую бутылку из-под прекрасного шотландского виски. Тайна раскрылась: выходило, что Женя во время разгрузки транспорта исхитрился заныкать несколько бутылок этого благородного напитка и проделал это так ловко, что присутствовавший там же старший лейтенант Стуколин ничего не заметил.
Теперь Громов рассердился уже не на шутку. Он снова вызвал Женю и потребовал от него честного ответа – нет, не на тему, кем и сколько было выпито, а кому и сколько он, Женя, успел растрепать о норвежском "Геркулесе". Яровенко почуял, что пахнет жареным, и побожился, что никому и никогда, что он государственную тайну понимает, чем рискует, знает, и вообще… На этот раз майор ему поверил. И инцидент себя исчерпал.
А в общем и целом, настроение у всех в части 461-13"бис" было радужное, и думать о том, что, возможно, ещё много раз придётся пиратствовать, ни Громову, ни его друзьям не хотелось. Поэтому звонок от господина советника Маканина командиру части 461-13"бис" радости не доставил.
– Готовьтесь к вылету, – сказал Маканин без обиняков.
– Когда? – спросил Громов; у него вдруг запершило в горле, и он прокашлялся.
– Завтра.
– Понял.
– Штурман вас выведет.
– Не сомневаюсь.
– Удачи.
– Вам того же.
И весь разговор. Громов со вздохом положил трубку телефонного аппарата на рычаг, надел фуражку и пошёл разыскивать остальных участников предстоящей акции. Старшего лейтенанта Стуколина он обнаружил в ленинской комнате – развалившись на стуле, тот смотрел телевизор.
– Не, ну ты глянь, что творят! – воскликнул старший лейтенант, завидев майора и тыча пальцем в светящийся экран.
Громов посмотрел. На экране симпатичная ведущая с дежурной улыбочкой на устах произносила некий текст. У неё за спиной майор разглядел весьма условно нарисованную карту Российской Федерации.
– Представляешь, – говорил Стуколин, поднимаясь со стула и в возбуждении размахивая руками, – эти козлы умудрились два "сухих" продать. С полной боевой подвеской. На металлолом, представляешь? А военная прокуратура только сейчас докопалась!
Громов пожал плечами. Эта новость его совсем не удивила. Он и не такого наслышался за последние годы. Если уж подводные лодки иностранным фирмам сдают и ураном приторговывают, что говорить об истребителях. Так же, видимо, считали и работники телевидения. Сюжет о "сухих" не шёл в блоке сенсаций дня, а рассматривался как курьёз, потому что сразу после этого вызвавшего стуколинский гнев сообщения начались спортивные новости. Громов не стал вникать в детали, а сказал Алексею, чтобы тот готовился к отъезду на "полосу".
– Как?! – вскричал Стуколин. – Уже сегодня?
– Уже сегодня, – подтвердил майор. – Игра продолжается, Алексей. Забирай Женю и отправляйся.
– Будет исполнено, – сказал Стуколин с готовностью; он направился к двери, но на пороге приостановился и, обернувшись, спросил: – Слушай, Костя, они чего, идиоты?
– Кто?
– Натовцы.
Майор, несколько минут назад размышлявший о том же самом, чуть помедлил, прежде чем ответить:
– Знаешь, я надеюсь, что они не приняли нас всерьёз, недооценили… в первый раз… И тогда всё вполне объяснимо… логично… – он запнулся.
Старший лейтенант хоть и тяжеловат был на подъём, но тут что-то сообразил, и голос его зазвенел, когда он задал свой новый вопрос:
– А если мы их тоже недооцениваем?
Громов покачал головой:
– Может быть, и так, и эдак, – не сумел определиться он. – Что нам гадать? Просто будь осторожен, Алексей, лишний раз не высовывайся.
Майор знал, что совет этот представляется Стуколину "чепуховым": если дело дойдёт до рукоприкладства (или, не дай Бог, до стрельбы), старший лейтенант и не вспомнит, о чём предупреждал его командир, бросится в свалку, а там уж… там как повезёт…
– Будь спокоен, – отмахнулся Стуколин.
Лукашевич воспринял новость без энтузиазма, но готовность и дальше участвовать в операции "Испаньола" выказал. Только буркнул:
– Становится похоже на конвейер.