– Урванцев Кирилл Григорьевич, – завершил процедуру представления Кирилл, уже понявший, что, о чем бы ни пошла теперь речь, к его предполагаемой отставке это отношения не имеет. А вот к чему это имеет отношение, ему в тот момент и в голову прийти не могло, потому что…
"Потому что бред", – усмехнулся в душе Урванцев и поднял руку, подзывая официанта.
– Еще пятьдесят граммов "Хеннесси", – попросил он на ломаном английском. – И двойной кофе.
Глава 8
ТЕНИ В РАЮ
– Доброе утро, Пауль. – Урванцев обернулся, услышав этот голос, и вполне искренне улыбнулся "величественно" выплывавшей из лифта Клаудии. Высокая смуглая красавица с чрезвычайно, но гармонично развитыми формами ему нравилась. Впрочем, то, что она не могла не понравиться мужчине, который еще не забыл, кто он есть, было не странно. Однако Клаудиа была Урванцеву еще и симпатична как человек, хотя и относилась – по своему происхождению и образу жизни – к категории "классовых врагов".
– Доброе утро, Клаудиа, – шутливо поклонился он. – Что это вы так рано?
– Хочу искупаться в море, пока не стало слишком жарко. – Она была дивно хороша и фантастически естественна. Вероятно, немало итальянских кутюрье многое бы отдали за то, чтобы она хоть разок показала публике их платья, но – увы – им оставалось об этом только мечтать. Такие "ленивые" львицы, как Клаудиа Йёю, имеющие к тому же достаточно денег, чтобы не помнить об их существовании, в платьях от кутюр ходят каждый день, но не на подиуме.
– А куда вы дели дона Аугусто? – усмехнувшись в душе своим не вполне "коммунистическим" мыслям, спросил Кирилл.
Оставался, впрочем, вопрос, что она сама забыла на этом именно курорте, но ларчик, как выяснил Урванцев как раз сегодня ночью, открывался просто. Муж Клаудии, Аугусто – ироничный и весьма неглупый дядька неопределенного, но, как показалось Урванцеву, совсем не юного возраста – на полном серьезе сказал ему (вероятно, это произошло где-то между седьмой и восьмой порцией виски), что они с супругой, как это случается у католиков, дали обет посетить святые места. Начали они, однако, не с Иерусалима, а почему-то с Эйлата, места в Святом Писании, насколько знал Урванцев, ни разу не упомянутого.
– А куда вы дели дона Аугусто? – спросил Кирилл, умеряя свой широкий шаг, чтобы идти вровень с женщиной.
– А он уже там, – рассеянно улыбнулась красавица. – Вы не представляете, Пауль, что это за человек. Он встает в четыре часа утра!
– А когда же он спит? – в притворном ужасе поднял брови Урванцев. – В два мы, кажется, еще сидели в баре?
Услужливый юноша в гостиничной униформе распахнул перед ними стеклянную дверь, и из нежной прохлады лобби они шагнули в наливающуюся жаром наступающего дня сухую сауну эйлатского утра.
– Жарко, – сказал Урванцев, что было истинной правдой.
– Да, – лениво откликнулась Клаудиа, но ощущение было такое, что жара ее волнует меньше всего.
"Вполне возможно, – отметил Кирилл. – Если она с юга…"
– Клава! Пауль!
Ну конечно, вся команда была уже в сборе.
"Почти вся", – уточнил Урванцев, заметив, что все-таки двух-трех персонажей – вероятно, по раннему времени – все же не хватает.
Под тентом ресторана, расположенного по левую руку от бассейна, устроилась – что называется, с утра пораньше – шумная компания так называемых новых русских. Впрочем, возможно, термин этот был уже не в ходу, но Кирилл что-то такое определенно встречал в Интернете и запомнил. Люди они были, в сущности, неплохие, неглупые и веселые, не слишком молодые и в достаточной мере образованные, и не относились, скорее всего, к категории настоящих магнатов ("Олигархов", – поправил себя Урванцев, вспомнив еще одну читанную в Интернете статью), а были просто состоятельными людьми, иначе бы здесь не оказались. Более того, Кирилл предполагал, что в обыденной жизни они были вполне воспитанными и даже, может быть, интеллигентными людьми, но на отдыхе их зачастую "несло", а иногда и заносило по-настоящему. В любом случае Урванцев их переносил с трудом, хотя, возможно, все дело было в том, что это были "земляки". Единственное исключение – в глазах Урванцева – составлял Игорь Кержак, которого за ресторанным столиком как раз сейчас и не было. Кержак, немолодой уже, но крепкий мужик – возможно, бывший военный, хотя характерной выправки у него вроде бы не замечалось – вел себя гораздо сдержаннее других и был (снова же по внутреннему ощущению Урванцева) много умнее своих приятелей, отличаясь еще и тем, что, во-первых, превосходно говорил по-английски и по-немецки, а во-вторых, отдыхал не с законной супругой, а… Ну кем могла быть эта фигуристая молоденькая блондинка Тата? Секретарша? Референт? Младший менеджер? Скорее всего, что-то в этом роде, но факт в том, что и она Урванцеву скорее нравилась, чем наоборот. Тоже не дура, и потом, существует ведь разница между глянцевой, усредненной, и потому бессмысленной, красотой – товаром, так сказать, выставленным на торг – и внутренним содержанием, облагораживающим внешность хоть мужчины, хоть женщины и делающим их по-настоящему интересными. Вот это содержание, "изюминка", как говаривали в пору молодости мамы Кирилла, у Таты в наличии имелась, и Урванцев, не покривив душой, мог сказать, что Татьяна Викторовна Огарева была девушкой интересной и не просто "красивенькой", а именно что симпатичной.
– Гутен морген! – помахал рукой Кирилл, знавший, что его русские "друзья" любят, когда он вставляет в свой жестковатый английский "аутентичные" немецкие слова и выражения.
– Присоединяйтесь! – крикнул один из мужчин. Кажется, его звали Андреем.
– Нет, спасибо, – улыбнулся Урванцев, ведя диалог за двоих, так как Клаудиа не то чтобы игнорировала эту компанию, но явно не желала перекрикиваться с ними через всю ширь бассейна. – Мы на море идем.
– Море соленое, – ответили ему и дружно засмеялись, хотя в чем тут "соль", Урванцев не понял.
– Веселые люди, – сказал он, обращаясь уже к Клаудии.
– Утомительные, – равнодушно ответила она.
"Милая женщина", – не без иронии отметил Кирилл, но, с другой стороны, кто она ему? Да никто. Даже не любовница.
Они прошли вдоль большого бассейна, пересекли по горбатому мостику каскад мелких неопределенной формы водоемов, которые и бассейнами-то назвать было неловко, и подлинному мосту вышли на пляж. Несмотря на ранний час – была всего лишь половина восьмого, – здесь, на берегу и в море, собралось уже свое общество. Людей было вроде бы и немного, но они были, и большинство из них Кирилл если и знал, то только в лицо. Впрочем, знакомые были тоже. Далеко в море виднелись головы Кержака и его Таты, а в шезлонгах почти у самого обреза воды сидели Аугусто Йёю ("И что за фамилия такая у итальянца?" – в который уже раз задумался Урванцев) и какой-то совсем старенький дедок, которого Кирилл здесь раньше не встречал. Йёю курил толстую сигару и медленным "раздумчивым" голосом излагал свою очередную "теорию", а старичок слушал, кивал и, не скрывая зависти, жадно принюхивался к сигарному дыму.
– Дело не в том, герр Маркус, правит ли миром добро, – рассуждал дон Аугусто. – Или, допустим, зло. Важно, что двигает его, я имею в виду мир, вперед.
– Катаризм, – с усмешкой ответил старик. – Необыкновенно далек от католицизма, сеньор Аугусто.
"Ай да дедушка, – восхитился Кирилл, подходя к "философам". – Как срезал нашего бедного дона Аугусто!"
– Да? – не меняя интонации, переспросил Йёю. – Возможно. Но мне нравится ход моих рассуждений. Я даже думаю записать эту мысль.
– Доброе утро, господа, – сказал Урванцев, приблизившись к ним почти вплотную.
– О! – сказал Йёю, оборачиваясь. – О! Это было неожиданно. Доброе утро, Пауль! Доброе утро, моя сладкая. Я вижу, ты уже проснулась.
"А ведь он знал, что мы на подходе", – отметил Урванцев.
– Я сплю, когда я сплю, – царственно ответила Клаудиа и, подойдя к свободному шезлонгу, начала раздеваться. Не то чтобы ей было много что снимать, но зрелище получалось, надо отдать должное, захватывающее. Однако глазеть на красавицу было неудобно, и Урванцев сосредоточился на ее муже и его собеседнике.
– Давайте, я вас представлю, – сказал между тем дон Аугусто. – Ваш земляк, Маркус. Пауль Мюнц.
– Очень приятно, – по-немецки, с выраженным баварским акцентом, сказал старик. – Меня зовут Маркус, Пауль. Маркус Граф.
– Рад знакомству, – улыбнулся Кирилл, внутренне собираясь. Только "земляка" ему сейчас и не хватало.
– Я иду в море, дорогой, – сообщила откуда-то из-за спины Клаудиа. – Составишь мне компанию?
– Почему бы нет? – Дон Аугусто с сомнением посмотрел на свою сигару. – Но не сразу. Иди, моя сладкая. Я тебя догоню.
– Дед!
Урванцев бросил взгляд на море и увидел какого-то белобрысого парня, который, высунувшись из воды, махал рукой в их сторону.
– Дед!
– Дед! – Из прозрачной зеленовато-голубой воды рядом с парнем вынырнула еще одна, на этот раз, очевидно, женская голова. – Иди к нам! Вода теплая!
Девушка в черной шапочке и ее спутник кричали на немецком, но это определенно был хох дойч, а не баварский диалект.
– Внуки, – развел руками старик. – Пойду и в самом деле искупаюсь.
Он медленно, по-стариковски покряхтывая, встал, оказавшись довольно высоким, хотя и сутулился заметно, что было, учитывая его возраст, вполне естественно, и так же медленно – в несколько приемов – снял с себя синий махровый халат.
Кирилл как раз отвлекся, чтобы снять шорты и футболку, и когда обернулся, старик Маркус уже уходил в воду.
"А старичок-то в свое время… – подумал Кирилл и тут же вспомнил, на какой войне могли так разукрасить старика. – Н-да".
На самом деле, как ни мало успел узнать об этом Урванцев, даже ему, много чего повидавшему на своем веку боевику, трудно было думать об этой войне просто как о войне. А те отметины, которые украшали плечи и спину Маркуса Графа, были столь очевидны, что не оставляли никакого сомнения в том, где и как они могли быть получены.
"Ну, – подумал Кирилл, входя вслед за Маркусом в море. – Не знаю, кто тебя так отделал, дед, но сделал он это качественно… и правильно сделал".
Урванцев сделал несколько шагов вперед и, как только вода поднялась выше бедер, лег на нее и поплыл. Взмах, другой, и он уже свободно скользил вперед, размеренно дыша и привычно работая руками и ногами. Впрочем, плыл он своим "гражданским" – не плохим, но и не выдающимся – стилем. "По делам" он плавал несколько иначе.
Кирилл плыл, с удовольствием ощущая мнимую прохладу шелковистой спокойной воды, ни к чему в особенности не приглядываясь, а воспринимая, когда поднимал голову над водой, весь открывающийся перед ним чудный мир целиком, как есть: с солнцем и нежно-голубым небом, ультрамарином морской воды, горами, встающими слева от него на иорданском берегу залива, какими-то цветастыми лодками и катерами, головами таких же, как он сам, пловцов. Он плыл, целиком отдавшись удовольствию приятного во всех смыслах физического напряжения, и вдруг наткнулся взглядом на встречный взгляд огромных синих глаз, и сердце сделало перебой. Урванцев физически почувствовал, как в один момент все изменилось вокруг, и, еще не отдавая себе отчета в том, что же случилось, но инстинктивно почувствовав опасность происходящего с ним, нырнул в глубину, разрывая "зрительный контакт". Он проплыл с десяток метров под водой, развернулся и, вынырнув на поверхность, сразу же поплыл обратно. Кирилл не оборачивался и не искал мелькнувших среди солнечного сияния внимательных глаз, но тревога уже поселилась в нем, разом стерев то легкое, "отпускное" настроение, с которым он встал сегодня утром и которое нес в себе, сам того не замечая, до того момента, когда…
"Когда что?" – спросил он себя в недоумении.
В самом деле что случилось-то? С чего вдруг вернулось к нему привычное "рабочее" напряжение? У Урванцева не было ответа на этот вопрос, но он привык верить своим инстинктам "битого жизнью волка" и потому не отпускал и не гнал прочь возникшую в его душе тревогу. Бдительность лишней не бывает, не так ли?
Кирилл опустился в свой шезлонг, достал из кармана шорт пачку "Парламента" и зажигалку и закурил. Остальные шезлонги были пусты. Как и следовало ожидать, все ушли купаться. Кирилл бросил быстрый, "скользящий" взгляд поверх воды, увидел головы Йёю и Клаудии, старичка Маркуса, медленно плывущего с пристроившимися по бокам внуками, все еще мелькающих вдали Кержака и Таню и перевел взгляд на иорданскую Акабу. Тревога не проходила. Напротив, казалось, она только усиливалась, хотя Урванцев все еще не понимал, что с ним происходит, и происходит ли вообще что-нибудь особенное.
"Это что, усталость и нервное напряжение?" – спросил он себя, не иначе как пытаясь заговорить себе зубы, но, может быть, все же был прав. Хотя бы отчасти.
Возраст недетский, и игры у военных разведчиков, известное дело, тоже недетские. Иди знай, когда обрушится нервная система, не способная уже держать стресс? Вот только, когда и если это случается, жалеть уже поздно, потому что психанувший боевик и себя угробит, и дело загубит. Иного не дано.
Урванцев курил медленно, маскируя этим нехитрым способом "релаксирующее дыхание", которое должно было, как он знал по опыту, помочь снять состояние тревоги. Да и повода особенно тревожиться вроде бы не было, потому что слежки за собой он по-прежнему не замечал, а "маршрут" – тьфу-тьфу-тьфу, конечно, – складывался у него вполне удачно. О лучшем даже "сценаристы" не заикались.
Вместо запланированной недели Кирилл провел в Южной Германии двенадцать дней. Нигде не задерживаясь надолго, но и не спеша, он переезжал из города в город на автобусах или поездах, останавливался на день-два в гостиницах не выше четырех звездочек, разумеется, осматривал достопримечательности и ехал дальше. Уже на третий день своего пребывания в Германии Урванцев добавил к списку правонарушений, совершенных им в этом, чужом для него мире, еще одно. На этот раз он записал в свой актив удачный – а по-другому и быть не могло, если честно, – экс, который провернул в Штутгарте, ограбив там наружный кассовый автомат, врезанный в стену районного отделения Дойче банк. Дело было непростое, но, к счастью, местная электроника развивалась, как уже выяснил Урванцев, теми же путями, что и у него дома, и соответственно прихваченный с собой – на всякий случай – хитрый прибор, как раз и предназначенный для взлома подобного рода и даже более сложных устройств, все-таки пригодился, еще раз продемонстрировав свою эффективность. Так что, подобравшись к кассе в ночное время, когда на улице не было ни души, и ослепив камеру наружного наблюдения, Кирилл за шесть минут вытащил из аппарата двадцать одну тысячу евро, обеспечив, таким образом, свою операцию на все три недели вперед.
Через день он покинул Штутгарт и на поезде через Фрейбург добрался до Базеля. Причем немецкие погранцы не появились в его вагоне вообще, а швейцарский – даже паспорта его открывать не стал, удовлетворившись беглым взглядом на обложку. В Базеле Урванцев совершенно спокойно, благо сумма была небольшая, всего пятнадцать тысяч евро, и, разумеется, абсолютно легально, так как у него имелся европейский паспорт, открыл себе в Швейцарском Народном банке текущий счет и даже получил клятвенные заверения клерка, что кредитная карточка герра Мюнца будет готова всего через неделю. Там же, в Швейцарии, Кирилл купил себе и лэптоп, хотя здесь они стоили значительно дороже, чем в соседней Германии. Так что теперь он мог подключаться к Интернету везде, где существовала такая возможность. А возможность эта, как Урванцев успел убедиться, имелась в любой, даже самой задрипанной гостинице, хотя и стоила недешево. Но не в деньгах счастье, ведь так?
Продолжая мирно перемещаться по Германии, Урванцев несколько усовершенствовал свой немецкий, приведя его в соответствие с местными нормами и обычаями, окончательно адаптировался к стилю жизни и формам поведения, бытовавшим в этом мире, выстроил непротиворечивую – во всяком случае, на первый взгляд – легенду, включавшую даже адрес постоянного проживания, и, наконец, основательно изучил обстановку в интересующих его регионах планеты, так же, как и общий технический уровень, имевший место в них быть.
Результаты его исследований еще раз подтвердили, что мир этот быть миром Хрусталя никак не мог, но бывал ли здесь Хрусталь в последнее время и находится ли он здесь теперь, выяснить, естественно, не удалось. Зато Урванцев утвердился в мысли, что возвращаться он будет через Иерусалим. Решение это как будто противоречило всему, что он узнал о Чехии и об Израиле. Чехия казалась местом тихим и спокойным, но именно это Кирилла и насторожило больше всего. Логика тех, кто его ищет, – а исходить следовало из худшего, – должна была направить их внимание на Прагу, если, конечно, они хоть что-нибудь знали о Зонах Перехода. А не знать они просто не могли, сами же ими пользовались. И, значит, про Прагу знали тоже. Да, тихо, спокойно, и… слишком близко от Виченцы. То есть в самый раз для нелегала, прорывающегося домой и боящегося путешествовать по чужому для него миру в силу слабого с ним знакомства и отсутствия документов. С другой стороны, Израиль – все-таки он оказался детищем именно сионистов, хотя обстоятельства возникновения еврейского государства едва не повергли Урванцева в шок, – должен был казаться этим гипотетическим контрразведчикам последним местом, куда он, Кирилл, направит свои стопы. В Израиле было неспокойно, нервно, и местные спецслужбы, о которых в Интернете отзывались с уважением, постоянно находились в напряжении. Ловили мышей, так сказать, а значит, пребывали в хорошей форме. Все это так, разумеется, и Урванцев хорошо знал разницу между "воюющей армией" и "армией мирного времени". Однако, внимательно изучив обстановку в Израиле, он пришел к выводу, что как раз немца евреи слишком сильно щупать не будут. Он как европеец, не засветившийся участием в радикальных движениях и группах, им просто неинтересен, особенно если приедет туда как турист. А туров в Израиль, несмотря ни на что – оказалось полно во всех туристических агентствах, на сайты которых Урванцев наведался. Поэтому, покрутив проблему так и эдак и рассмотрев все привходящие обстоятельства, Кирилл, в конце концов, остановил свой выбор на Иерусалиме, но ехать при этом решил не в сам Иерусалим, а на Красное море, которое вроде бы и недалеко, а все же в совсем другом месте. Приняв решение, Урванцев заказал себе номер в пятизвездочном отеле в Эйлате, приоделся, чтобы "соответствовать", и, заехав в Базель за своей "Визой", вечером тринадцатого дня вылетел из Цюриха в Тель-Авив.
Кирилл докурил сигарету, подавив в себе желание сразу же закурить следующую, достал из заднего кармана шорт пятидесятишекелевую бумажку и отправился к бару. Идти было недалеко, но все равно движение всегда помогало Урванцеву успокоиться, так что, возвращаясь обратно с бутылкой колы, из которой он успел уже отхлебнуть, Кирилл чувствовал себя гораздо лучше. Он даже позволил себе – на радостях – закурить еще одну сигарету и, снова отхлебнув из бутылки, совершенно спокойно задал себе нормальный в его положении вопрос.
"Ну и кто же этот кто-то?" – спросил себя Урванцев, снова усаживаясь в шезлонг и принимая позу довольного жизнью человека. – Кто тут пришел по мою душу?"