- Его заслуга не только в воинском мастерстве, - продолжал я. - Он первым бросился на пришельцев, а уж люди потянулись за ним.
Здесь Этлен кивнул одобрительно и с пониманием.
- Их могилы там, - совсем невпопад ляпнул я и махнул рукой в сторону пустыря за руинами.
- А Лох Белах? - Убитые люди Мак Кехту по-прежнему интересовали мало.
- В лесу, феанни. В горы я не смог бы его дотащить. Пришлось сбить помост на дереве.
Этлен открыл было рот, но сказать ничего не успел - воительница перебила его, поднимаясь на ноги одним плавным движением:
- Ты отведешь меня к нему!
А то у меня есть выбор? Оставалось кивнуть головой угрюмо.
- Девочку здесь оставлю, - только и нашелся что сказать.
Мак Кехта махнула рукой, разворачиваясь. Действительно, какое ей дело до человеческих детенышей?
Этлен глянул госпоже в спину и подошел ко мне. Спросил вполголоса:
- Где сейчас твой друг?
- Погиб в холмах. - Я отвечал чистую правду - в этом не было ничего запретного, да и врать старику попросту не хотелось. - Думаю, замерз.
- Зачем? - Сид от удивления оговорился, но тут же поправился: - Почему? По какой причине?
Мне не хотелось ничего рассказывать перворожденным. Это все равно что обнажать душу, ожидая плевка. Чего еще ждать от существа иной, высшей по своему убеждению, расы, если свои не слишком-то церемонятся? Но телохранитель смотрел так открыто и пристально, что я не выдержал.
- Один из убитых чужаков оказался его родным братом. Он унес его тело хоронить и не вернулся.
Вот. Вроде бы и объяснил, и без излишних подробностей.
Лицо сида скривила презрительная гримаса.
- И никто не искал его?
- Никто. - Крыть нечем - никто не искал, а и я не кинулся.
- Салэх!
Первый раз из уст Этлена я услыхал эту кличку. У Мак Кехты она звучала как унизительное, но все же привычное и обиходное слово, а телохранитель выплюнул его сквозь стиснутые губы. Словно пощечину влепил.
Правильно! Поделом! Так нам и надо! Не просто салэх, а каменные крысы. Надо думать, после моего рассказа о Сотнике люди хоть немножко поднялись в глазах Этлена, а теперь снова упали ниже прошлогодней травы.
Сам-то он, конечно же, не раздумывая бросился бы на поиски пропавшего друга и если бы не спас, вытащив обмороженного из любых сугробов, то хотя бы в последний путь к Престолу Сущего снарядил, как положено. Не бросил волкам на поживу.
Все легендарные герои так поступали. А мы - не герои. Мы - работяги, озабоченные тем, чтобы был кусок хлеба, а к нему, желательно, ломоть мяса либо сала, чтоб было что на плечи надеть да на ноги обуть, чтоб податью не утесняли слишком сильно. Да мало ли чего еще? Вот и зашорены наши глаза и души вместе с ними. Верим, ясное дело, и в дружбу настоящую, и в любовь до погребального костра. Только в жизни чаще не их встречаем, а подлость, предательство. Не щедрость, а жадность, не доброту, но жестокость кровавую. Перворожденный обобрать норовит до нитки. Торговец - получить барыша побольше, нажиться за твой счет. До героизма ли?
Каменные крысы… Съешь, не то съедят тебя.
Словно в ответ на мои мысли Этлен проговорил по-прежнему негромко, не желая быть услышанным никем иным:
- Детеныша с собой возьми. Спокойнее будешь. - А ведь он прав. Мало ли как воспримут на прииске мой уход с сидами в холмы. Ко всему прочему, неизвестно, что затевает Белый. Не начнется ли заваруха, пока предводительница отряда вместе с лучшим бойцом будут в отлучке?
Видно, о том же подумал и Этлен.
Что он втолковывал подбежавшим с докладом Лойгу и Дубтаху, я не расслышал (не вслушивался особо - мне оно не нужно), но, судя по озабоченности, распоряжений хватит близнецам с лихвой, чтобы не скучать, пока старшие сиды будут отсутствовать.
Когда юноши умчались, телохранитель снова повернулся ко мне:
- Пойдем, Эшт. Показывай дорогу.
Кроме меня с Гелкой да Этлена с Мак Кехтой с нами отправился один из молодых сидов - Коннад - для перворожденного чересчур приземистый и широкоплечий. Он, видно, тоже получил предостаточно наставлений от старика. А может быть, просто преисполнился ответственности от осознания оказанного доверия - сопровождать предводительницу. Какими глазами пожирали свою феанни все без исключения молодые сиды, я заметил.
Поставленный замыкающим Коннад непрерывно озирался, выискивая в редком подлеске затаившихся врагов. Того и гляди шею себе скрутит.
Мак Кехта, в отличие от него, была полностью погружена в свои размышления. Внешний мир, казалось, перестал для нее существовать. Даже свободно отпущенный на шею каурого коня повод она не удерживала в руке, а слегка перебирала пальцами.
Я шагал впереди, бок о бок со светло-серым скакуном Этлена, а Гелка поспевала рядом, вцепившись в мой рукав. Нам, понятное дело, коней никто не подумал предложить. Может, это и к лучшему. Мне всю жизнь свои ноги представлялись наиболее удобным средством передвижения. Премудрости верховой езды каким-то образом миновали меня и в юности, и в более зрелые годы. Скорее всего, и Гелка, рожденная и выросшая на прииске, не изобиловавшем иной тягловой силой, кроме людей-работяг, не стремилась взгромоздиться в седло.
Неторопливо проплыла мимо нашей процессии злобно оскалившая зубы Красная Лошадь. Мне показалось, что ее выпуклый глаз, созданный сменой жары и холода, внимательно посмотрел на мирно шагающих в одном направлении людей и перворожденных.
Дальше, на юго-восток от прииска, разлеглись холмы. Иные приземистые со скругленными вершинами, другие похвалялись крутыми склонами, где сквозь сползшую к подножиям землю проглядывали яркие мазки скального основания - костей гор.
Небесное светило, миновав полуденную отметку, поползло к закату. Зной струился не только сверху, но и от прогретых валунов, потрескавшейся земли, заставляя вспомнить печь-каменку. Все лесные обитатели давно укрылись в надежде сохранить малую толику прохлады, а мы все шли и шли, обливаясь потом. Ведь если мне в простой рубахе было невмоготу, то каково же сидам, не снявшим из предосторожности брони? Мак Кехта оставалась все в том же кольчужном капюшоне - койфе, в котором я увидел ее впервые. Коннад несколько раз украдкой смахнул струйки пота, набегающие на брови из-под островерхого шлема, украшенного по бокам изящными коваными крылышками.
Ничего. Пускай потерпят. Злости или раздражения у меня не оставалось. Выгорело все на площади перед "Рудокопом". В глубине души пряталось легкое ехидство. Хотелось посмотреть, как перворожденные начнут избавляться от своих железяк, раскаленных безжалостными лучами.
Не доставили они мне такого удовольствия. Не знаю, радоваться мне тому или печалиться? Все мы, исключая разве что Этлена, отмахав по солнцепеку без малого лигу, выглядели неважно, ни дать ни взять отжатые под прессом маслины. Но виду друг перед другом не показывали.
Знакомая низинка меж трех холмов встретила меня неожиданно новым штрихом. Стаявший по весне снег подмыл краснозем на одном из склонов и столкнул его широким коржом вниз, перекрыв дорогу протекавшему здесь ранее ручейку. Образовалась нерукотворная запруда. Маленькая - шага четыре - что вдоль, что поперек.
Зеркальная гладь дохнула навстречу освежающей прохладой.
Просто подарок усталым путникам и измученным коням.
- Вон на том грабе, - ткнул я пальцем (клыкану под хвост хорошие манеры!) в раскидистое старое дерево.
Помост располагался невысоко. Белый, встав на цыпочки, вполне мог дотянуться ладонью до края. Не такой уж я силач, чтобы поднять сколоченный из горбыля щит на самую верхушку. Да еще водрузить туда тело воина, тоже весившее немало, даром что перворожденные тоньше нас в кости.
Лоскутки взаправду выцвели. Теперь, не зная, и не догадаешься, что они были желтыми. Но дело свое невзрачные тряпочки сделали. Даже с земли я разглядел - Лох Белах лежал, будто вчера умер. Руки-ноги в том же положении, в каком я их оставил пять месяцев тому. Ни зверье, ни птицы тела не коснулись… А может, не в лоскутках дело, а в избытке желчи и яда в душах перворожденных? Да нет, вряд ли. На всякую ядовитую тварь находится другая, которая слопает ее за милую душу. Гадюку коршун бьет, скорпиона - сорокопут.
Есть толк в моих рассуждениях? Никакого…
Мак Кехта соскользнула с коня, переступила упавший на землю повод и пошла к грабу, двигаясь, словно слепая.
Этлен сделал знак Коннаду, который подхватил повод, брошенный феанни, и повел лошадей к водопою. Не худо бы и нам напиться с дороги. Да в лицо плеснуть холодной ключевой водицей…
Сида достигла наконец-то дерева. Вздрогнули узкие плечи под кольчугой. Она опустилась на колени, прижавшись лбом к серой шершавой коре.
В тишине, нарушаемой лишь фырканьем припавших к воде скакунов, до меня донеслись обрывки слов, что срывались с ее губ.
- Б'раа… Б'раа, дьерэ ме амшии дюит!.. Имэрке го д'енах… Д'эре та ф'адир лиом орм - та граа агам дюит… Мах ме, б'раа…
Я не поверил своим ушам. Той части слов, которую сумел разобрать. В переводе на людскую речь это значило следующее:
- Милый… Милый, наконец я нашла тебя!.. Слишком поздно… Наконец я могу сказать - я тебя люблю… Прости меня…
Так вот какая причина тянула непримиримую мстительницу на Красную Лошадь! А я-то был уверен, что дело в самоцветах и выгоде. Впрочем, скорее всего, и в них тоже. Но главным побудительным мотивом, конечно же, оказалось желание разыскать место упокоения сердечного друга.
Живешь, живешь… По привычке свыкаешься с однобоким, узким видением мира. Кто из жителей северных королевств мог бы увидеть в Мак Кехте тоскующую женщину (нет, прошу прощения, сиду), потерявшую любимого? Кто из старателей нашего прииска мог помыслить, что высокомерный и жестокий Лох Белах способен вызвать в ком-либо нежные чувства?
- Эшт?
Рука в кожаной перчатке легла мне на плечо. Этлен? Да, он…
Сид говорил тихо. Так, что его слова доносились лишь до меня. Пригорюнившуюся рядом Гелку перворожденный во внимание не принимал. Да и впрямь, откуда ей знать старшую речь?
- Кто научил тебя хоронить павших по нашим обычаям?
В который раз я пытаюсь спрятаться от мира, прикрываясь то молчанием, то неопределенным пожатием плеч? Надоело.
- Я учился в Школе. В Соль-Эльрине, феанн. Там хорошо учат.
- Не называй меня феанном, Молчун. Я не имею прав на этот титул. Вот он имеет, - короткий кивок в сторону Коннада. - А я - нет. Соль-Эльрин… Это где-то на юге?
- Да. Очень далеко отсюда.
Я понял, что сиду нужно объяснять все. Замкнутые в пределах Облачного кряжа, они жили своим узким кругом. Ничто происходящее за пределами его, в мире ненавистных и презренных салэх, их не интересовало.
- В Школе готовят жрецов. Служителей Сущего. - Я попытался оторвать присохшее с кровью полотно от подсыхающего рубца - не получилось.
- Жрецов… - повторил Этлен на человеческом языке. - Это что-то вроде филида?
- Да.
Старик улыбнулся:
- Ты знаешь о нас больше, чем мы о вас. - Что тут ответишь? Пришлось снова пожимать плечами.
- Сегодня моя феанни узнала о людях больше, чем за все свои четыреста двадцать восемь лет. И этому помог ты…
Он замолчал. Нечего было сказать и мне. Соглашаться? Спорить? Лучше привычно помолчать.
Юноша-сид отвел коней подальше от источника. Проверил подпруги и отпустил пастись, а сам присел на корточки, прислонившись спиной к покрученному жизнью древесному стволу, всей повадкой подражая недавней настороженно-раслабленной стойке Этлена у колокола.
- Мальчишки, - пробормотал телохранитель. - Зачем им эта война? Кому они мстят?
- А ты? - Вопрос давно вертелся у меня на языке.
- Что - я?
- Для чего тебе эта война? Ведь нас убивать тебе не доставляет удовольствия. В отличие от…
Мой взгляд, брошенный в сторону Мак Кехты, от Этлена не укрылся. Она не изменила позы, лишь сжала ладонями виски.
- Не суди ее, Эшт. Из-за вас, людей, она потеряла все, что имела в этом мире. Богатство и власть оказались самыми малыми из потерь. До сих пор ее вела надежда, что Байр Лох Белах сумел выжить. Теперь и того не осталось…
- Ты не ответил на мой вопрос.
- Ты дерзок, смертный.
- Мне нечего терять, перворожденный.
- Всегда есть что терять.
Я глянул на Гелку. Действительно, терять всегда есть что. Можно наплевать на свою жизнь. Нельзя плевать на жизнь того, за кого несешь ответственность. Даже если сам себе взвалил ее на плечи.
- Правильно, Молчун, - подтвердил мои размышления Этлен.
Может быть, у сидов с годами развивается способность читать мысли?
- Нет, Молчун, я не владею никакой волшбой. - Телохранитель не переставал улыбаться - так блаженно улыбаются крестьяне, покончившие наконец-то со сбором изобильного урожая. - Просто я стар. Я очень стар… Настолько, что не могу себя заставить назвать число прожитых мною лет. И всю жизнь я смотрел, наблюдал и запоминал. Я отвечу на твой вопрос. Это не моя война. Я - щит.
- Ясно…
- Ничего тебе не ясно. Ты дорожишь жизнью этого детеныша? - Этлен глазами указал на Гелку.
- Да.
- Я это заметил еще на прииске. Но она не твоей крови?
Возразить нечего. Старик видел нас всех насквозь.
- Байра Лох Белаха я держал на коленях еще до Войны Утраты. Его отца я звал другом и обещал ему быть опорой для сына. В середине месяца Фиил'эх я должен был идти в поход с ним вместе. Бить обозы армий Экхарда. Байр упросил ярла, которого, к слову сказать, я тоже знавал малышом, оставить меня в Рассветных Башнях. Для усиления обороны, как он сказал. На самом деле, он переживал за ее жизнь. Как бы сложилась его судьба, будь мои клинки рядом?
Странно было слушать исповедь перворожденного, сидя на берегу крохотной запруды в разогретых летних холмах. Происходящее начало казаться мне сном или, на худой конец, ожившей легендой.
- Рассветные Башни сгорели, - продолжал Этлен. - Ярл пал, защищая их. С мечом в руках. Его голову унесли с собой воины Витгольда. А феанни я вытащил. Я исполнил просьбу сына моего друга. А вот он умер… С тех пор я храню ее. Во всех битвах, стычках и походах. У меня нет другой цели в жизни. Ее радости стали моими радостями. Ее беды - моими бедами…
Значит, не померещилась мне отеческая грусть во взоре телохранителя, когда его стальные глаза обращались к госпоже.
- Я понимаю.
- Хочется верить. Знаешь, Молчун, при жизни Байра они так и не открылись друг другу. Только сейчас. И если бы не ты, Байр сгнил бы в земле. - Этлена передернуло. - Или сгорел… Ты можешь просить у меня все, что захочешь.
- Все, что захочу?
- Все, что будет в моих силах, - поправился перворожденный. - Что не принесет вреда моим соплеменникам… И феанни.
Вот уж не думал. В который раз вспоминается пословица: "Не быть бы счастью, да несчастье помогло".
- Можно мне уйти с прииска с вами? - Этлен чуть-чуть приподнял бровь:
- Зачем?
- Тошно… Да и не дадут мне жить теперь. Мне бы до левого берега Аен Махи только, а там… Сам себе лад дам.
- Лишних коней нет.
Кажется, вопрос о моем уходе - дело решенное, осталось обсудить мелочи.
- А мне и не надо. Все равно не умею. И прокормлю сам себя - я запас кое-какой сделал.
- Мы будем двигаться быстро.
- Я выдержу.
- А детеныш?
- Прости, Этлен, мы называем детенышей женского пола девочками.
- Хорошо. Девочка выдержит? - Похоже, сид подошел к задаче серьезнее, нежели я.
- Она крепче, чем кажется.
- Хорошо. Завтра после рассвета будьте готовы.
- Феанни не будет против?
Телохранитель внимательно посмотрел на Мак Кехту - склоненная голова, опущенные плечи. Совсем недавно она была отточенной сталью на конце оскепища. Решительной, уверенной в себе, неотвратимой, как сама смерть. Вот это я сказал! Хорошо, вслух бессмертному не ляпнул… Неотвратимой, как человеческая смерть. Теперь казалась сломленной. Сухой листок, упавший на поверхность реки и увлекаемый быстрыми струями в неизвестность.
- Не будет.
Вот и решилось. Прощай, Красная Лошадь. Восемь лет жизни. Обустроенный дом, который я привык считать своим домом. Исхоженные вдоль и поперек холлы. Эх, не попал я сегодня к Холодному распадку! Видно, уже не судьба. Ладно, можно прожить и без тютюнника. Я и так второй месяц не курил - так, трубочку посасывал для собственного успокоения. А вот обувку проверить следует. И свою, и Гелкину. Дорога дальняя будет.
Глава VI
Трегетрен, Восточная марка, дубрава, жнивец, день пятнадцатый, за полночь
Серебряные блики призрачным одеянием разукрасили причудливо вырезанные листья дубов-исполинов. Превратили шелковистую мураву у перекрученных тугими узлами корней в седую шкуру матерого волка-одинца.
Лес жил своей жизнью. Шуршали в прошлогодней палой листве в поисках желудей шустрые мыши. Стрекотали ночные птахи. С ближайшей поляны донеслась заливистая трель самца бурокрылки. Ему ответил другой. Громко, напористо, с вызовом. Первый певец вызов принял. Две мелодии сплелись и, борясь друг с другом, как рогатые гадюки в брачном танце, понеслись под лесной сенью.
Две черные тени нетопырей, трепеща кожистыми перепонками передних лап, промелькнули меж ветвей. С размаху врезались в стайку ночных мотыльков, мельтешащих у сочащейся сладким соком трещины в древесной коре. Развернулись, повторили свой маневр, набивая полные пасти трепещущей добычей, и вдруг исчезли, почти незаметно для стороннего глаза. Словно растворились в густом сумраке среди стволов, там, куда не проникали тонкие пальцы Ночного Ока. А вдоль нехоженой тропы величаво проплыла ширококрылая тень спугнувшего их филина.
Бессон внимательно прислушался к ночным звукам.
Показалось или взаправду?
Бросил быстрый взгляд на умостившегося на такой точно ветке, только по другую сторону тропы, Охвата. Тот едва заметно кивнул. Значит, не показалось.
Действительно, едва слышный сперва топот лошадиных копыт приближался. Усиливался. Становился яснее и отчетливее.
Вот смолкли потревоженные бурокрылки.
Бессон медленно поднял правую руку. Не услышал, а скорее ощутил, как натягиваются луки затаившихся в засаде сотоварищей.
Наконец на освещенном участке тропы появился первый всадник. Неспешно рысящий конь накрепко впечатывал широкие копыта в сухую землю. Простоватое, нахмуренное лицо. Темный плащ, из-под которого неярко блеснул рукав кольчужной рубахи. Круглый шлем, притороченный к луке.
Постой, а это еще что? Мать Коней! Ждали жирную овечку, а нарвались на волчью стаю! Соскользнувшая с левого бока ткань открыла черненую крестовину меча и аксельбант на левом рукаве, при виде которого Бессону стало нехорошо.
Он слишком часто видел эту крученую веревку и знал, что она обозначает. Да и не он один из их шайки. Связываться с петельщиками не хотелось.
"Поглядим, - пронеслось в лохматой голове вожака разбойников. - Если их больше десятка, делать нечего - придется пропустить".