- А ваш мир - гниение и разложение, тухлая вода, капающая со сводов, монстры, чавкающие тухлятиной, - наши кошмары. Я здесь, чтобы они не стали явью, - магистр скрестил руки на груди, свысока глядя на собеседника.
- Черное не может существовать без белого, ваш мир - без нашего. Так было всегда, но все изменится, если гросты победят. Отзови Хельгру, инквизитор.
- Она не дворовая собака, чтобы слушаться кого бы то ни было. Я не властен над нею.
- Тогда пропусти Бальгарда через Врата.
- А я его не держу. Он сам выберет дорогу, время и сторону, на которой выступит. Не боишься, что это будет сторона Хельгры и гростов?
- Любая определенность предпочтительнее неизвестности. Если меч предков он получит от нас, то будет на нашей стороне.
- Меч еще нужно найти. Как я понимаю, у тебя его нет.
- У тебя тоже, - криво усмехнулся Горланг. - Найти его - вопрос времени. И как только меч будет найден, Бальгард в этом мире не задержится.
- Мне без разницы, получит Бальгард меч от тебя или от Хельгры. Я - наблюдатель, арбитр.
- Удобная позиция.
- Нейтральная, - уточнил магистр. - Смотри, я предупредил, - он отошел в сторону, дал знак своим людям, и те отступили, подбирая павших и растворяясь в подворотнях и переулках.
Горланг почти неслышной командой созвал латников. Они встали за его спиной, безучастные, словно каменные статуи. Магистр взглянул на них:
- Вы тоже не чураетесь использовать нелюдей.
- Слишком немного осталось изначальных, чтобы уничтожать их в бессмысленных схватках, - пожал плечами Горланг. - Бальгард спустится в наш мир, следуя за своей возлюбленной. Он победит гростов и научит мой народ бессмертию. Так гласит легенда, и так будет. Не смей мне мешать, инквизитор, иначе я разверну полки и брошу их на штурм Врат. И тогда на наших плечах в твой мир ворвутся орды гростов. Я ненавижу твой мир, созданный отступниками, но не желаю ему такого кошмара. Земля после нашествия мертвяков станет пустыней, и места на ней не будет ни вам, ни нам, - Горланг склонил голову, снимая с шеи цепь. - Это пропуск для Бальгарда в мой мир.
Драконы, свившиеся на медальоне, висевшем на цепи, являли подобие свастики. Горланг раскрутил цепь, как пращу. Засвистел рассекаемый воздух. Цепь сорвалась с его руки и устремилась в открытое окно особняка. Магистр взмахнул рукой, и медальон замер в воздухе. Покачиваясь, словно маятник, он висел между магистром и Горлангом, а над ним сцепились их взгляды: один, полный ненависти, другой - изучающий и задумчивый. Время замерло. Летели минуты, воздух, казалось, звенел струной от напряжения схватки, а глаза противников все также продолжали безмолвный поединок. С Арбата в переулок свернула группа молодых людей в кожаных куртках с заклепками. На ходу они пили пиво, кто-то бренчал на гитаре. Группа проследовала мимо, не замечая ни замерших латников, ни стоявших друг напротив друга Горланга и магистра.
Наконец магистру надоела дуэль взглядов. Он опустил руку, и медальон, продолжив полет, сверкнул в последний раз под лучом луны и скрылся в окне на втором этаже особняка.
- Чтобы войти в ваш мир, этой безделушки мало, - сказал магистр, повернулся спиной к Горлангу и удалился в сторону Пречистенки.
* * *
Ветер чуть шевелил занавески на окне, трепетало пламя свечей в расставленных на полу стаканах. Некоторые свечи уже прогорели и осели на дне застывшими лужицами с черным, будто вмерзшим в воск червячком фитиля.
Анюта под утро стянула одеяло с Корсакова и завернулась в него, оставив снаружи только нос. Замерзнув, Игорь пошарил по кровати, похлопал себя по плечу. Кожа покрылась мурашками. Он приоткрыл глаза. В комнату сочился рассвет. Передернувшись, Игорь встал и пошлепал в туалет, обхватив себя за плечи. Глотнув воды из чайника на обратном пути, он подошел к постели. Что-то звякнуло под ногой. Игорь присел на корточки, подцепил пальцами цепочку и поднял отливающий золотом медальон, пытаясь разглядеть его в неверном утреннем свете.
Блики свечей, отразившись от чешуйчатых драконов, заиграли изменчивым золотым блеском. Пытаясь сообразить, что это такое, Корсаков поморгал глазами, потом отнес и повесил медальон на мольберт, стоявший возле окна. Вчера, наконец, поставили стеклопакеты, но вечер был душным и, ложась в постель, они открыли окна настежь. Передернувшись от легкого озноба, Игорь прикрыл одну створку и поспешил обратно к постели. Перекатив Анюту набок, он освободил себе кусок одеяла и нырнул под него, ощущая тепло девичьего тела.
* * *
Ему удалось по памяти восстановить пейзаж с утраченной картины, но он не хотел повторять сюжет. По его замыслу битва окончилась победой последователей черноволосой воительницы, и теперь Корсаков хотел изобразить на полотне последствия победы. Именно последствия, потому что женщине предстояло выбрать из победителей наиболее достойного, чтобы разделить с ним ложе на одну ночь. С рассветом ложе превратится в склеп для воина, но никого из бойцов это не страшит. Они стоят перед повелительницей, с надеждой ловя взгляд ее черных глаз, скользящих по лицам и покрытым кровью врагов телам и ждут ее решения.
Игорь поскреб подбородок. Что-то уж очень много он захотел отобразить в одном полотне. Задача, как минимум, на триптих. Ладно, станем известными, маститыми и будем рисовать картины размером три метра на пятнадцать, и уж туда-то влезет все, что пожелаешь. Ученики, высунув языки от усердия, будут ползать по холсту, а мы, Игорь Алексеевич Корсаков, коснемся раз-другой в нужном месте, поставим подпись и со скромной улыбкой будем внимать дифирамбам! Эх, и заживем…
Анюта заворочалась на постели, что-то пробормотала. Заскрипели пружины израненной ночными скачками кровати, прошлепали по полу босые ноги, и девушка, прижавшись грудью к его спине, положила голову ему на плечо.
- Доброе утро!
- Утро доброе, - пропел Корсаков и скосил на нее глаза. - Выспалась?
- Не пойму, - Анюта зевнула. - Что-то нехорошее снилось, а что - не помню. Но кончилось хорошо.
- Догадываюсь, - пробормотал Игорь. - Они полюбили друг друга вечером, ночью, затем утром, как проснулись, и днем неоднократно.
- У-у-у… ты умный! А как догадался?
- А у тебя все сны так заканчиваются. Типичные видения нимфоманки.
- Зануда, - она куснула его за плечо. - О-о-о, какая штука…
- Ему требуется отдых по крайней мере до вечера…
- Пошляк! Я не про него. Вот, это что? - Анюта протянула руку и сняла медальон, висевший на мольберте.
Корсаков внезапно почувствовал укол то ли ревности, то ли страха. Ему вдруг показалось, что драконы, выбитые на металле, сейчас вцепятся в девушку острыми, как иголки, зубами.
- Не трогай! - воскликнул он. - Это мое!
Цепь змейкой проскользнула между пальцев девушки, медальон взвился в воздух, подлетел к Игорю. Цепочка расправилась, как петля аркана, над его головой и устремилась вниз. Медальон лег на грудь, и Корсаков почувствовал тепло, исходящее от него. Он даже потрогал металл, но на ощупь медальон был холодным.
Анюта стояла, раскрыв рот.
- Еще заставь шкаф летать по воздуху и будешь совсем, как бабка Лада, - сказала она.
- У нас нету шкафа, - пробормотал Корсаков, смущенный не меньше девушки.
По молчаливому согласию они не упоминали Ладу Алексеевну, и если уж Анюта назвала ее имя, то видимо боль потери постепенно отпускала.
- Точно, - Анюта хлопнула себя по лбу. - Все, на сегодня я занята - поеду покупать шкаф. А ты прикинь, куда мы его поставим.
- Ладно. Кстати, я еще не завтракал.
- Представь, я - тоже.
- Сегодня твоя очередь готовить, - напомнил Игорь.
- Так и быть, - Анюта направилась в ванную, на ходу снимая через голову шелковую ночнушку. - Надеюсь, за десять минут ты не умрешь от голода.
Завтракали молча. Анюта вяло ковырялась вилкой в яичнице, катала хлебные шарики в пальцах. Лицо у нее было задумчивое, в глазах пряталась грусть. Корсаков накрыл ее руку своей.
- Ну, в чем дело? Что случилось?
- У меня такое чувство, что все кончилось, - обронила она.
- А я наоборот не могу избавиться от ощущения, что вот-вот что-то начнется.
Анюта налила по кружке кофе, размешала сахар и, глядя в кружку, сказала:
- Бальгард…
- Что это? - спросил Корсаков.
- Не что, а кто. Я проснулась, открыла глаза, увидела тебя и подумала: Бальгард.
Корсаков отхлебнул кофе, закурил и попытался провести лексический анализ слова: Баль - Ваал - бал, круг. Гард - град, охрана, город с крепостной стеной. Город в форме круга, окруженный мощной стеной? Что-то вроде Кремля или Эскуриала?
- Нет, - покачала головой девушка, - Бальгард это сын бога воинов Асдина. Он спустился в мир каменного неба, чтобы начать Последнюю битву.
- Кого против кого и когда?
- Не знаю когда. Для него все равны, досталось всем. Он завоевал древний город и превратил его в неприступную крепость.
- И чем дело кончилось?
- Не знаю, - вздохнула Анюта. - Я даже не знаю, откуда у меня эти мысли. Просто я теперь это знаю и все. Как бабка Лада. Может, мы с тобой стали ненормальными? Психами. Смотри: медальон летает по воздуху, я мешаю играть оркестру, знания, появившиеся неизвестно откуда. И что самое интересное - нас это не пугает, мы принимаем все как должное. Или мы и вправду психи, или изменились, и тогда возникает другой вопрос: люди мы или кто?
Игорь помолчал, соображая, следует ли посвящать ее в свой разговор с магистром. Пожалуй, пока не стоит - возникнет еще больше вопросов. Пусть все идет, как идет. Знание открывается для Анюты постепенно, маленькими кусочками, чтобы потом сложиться в мозаику. Она воспринимает это спокойно или почти спокойно и безболезненно, а вот если все, что передала ей бабка, обрушится разом…
Корсаков приподнял кружку с кофе и чокнулся с Анютой.
- Я открою тебе страшную тайну, - сказал он. - Мы - не люди. Мы - половинка одного целого, - он понизил голос. - Мы были людьми, когда искали друг друга, а теперь нашли и превратились в нечто большее. Таких, как мы, на Земле - раз-два и обчелся. Мы - высшее существо и мысли у нас должны быть одни, и чувства, и желания, иначе мы сойдем с ума. Просто начнется раздвоение личности и тогда…
- Хватит плести, - Анюта потянулась через стол и взъерошила ему волосы, - иначе я захочу и вправду проверить, одни у нас желания или нет. Так, - она поднялась из-за стола, - посуду мыть твоя очередь, а я пошла собираться на охоту за шкафом.
- Почему не взять тот, что стоит у Лады Алексеевны?
- Нет, там все должно оставаться, как при ее жизни.
Корсаков сполоснул сковороду, тарелки и кружки и уселся в кресло. Анюта вышла из спальни, одетая в полупрозрачный сарафан на тонких бретельках и туфли на высоких каблучках. Макияжем она теперь пользовалась осторожно - Корсаков провел разъяснительную работу.
- Ты сегодня на "пятачок" или дома работать будешь?
- Сегодня поработаю, - Игорь обнял ее за талию, и они стали спускаться по лестнице к входной двери. - Хочу написать картину, по мотивам той, что тебе подарила Лада Алексеевна.
- А надо?
- Попробую. Ты чего-то боишься?
- Нет, - Анюта неуверенно покачала головой. - Нет, не боюсь, но мне кажется, то, что ты напишешь, обязательно сбудется или уже сбылось.
- Постараюсь писать светлыми веселыми красками и ничего кошмарного не изображать.
Анюта открыла дверцу своей "daewoo", уселась за руль, опустила стекло.
- Ты бы закрылся, что ли. Ведь я же знаю: припрется компания, а ты отказать не сможешь, и опять дым коромыслом дня на три.
- Согласен, - кивнул Игорь, - запрусь на все замки.
Красная машинка развернулась, Анюта помахала сквозь стекло и укатила в сторону Сивцего Вражка. Корсаков постоял, глядя ей вслед, вошел в особняк, запер двери и поднялся в спальню.
Неоконченная картина ждала его на мольберте. Медальон, спрятанный под рубашкой, кольнул теплом, и Корсаков внезапно, словно наяву, увидел лицо черноволосой воительницы. Стараясь не упустить возникшее ощущение, он поспешно схватился за карандаш.
Странно… лицо женщины получалось - он отобразил ее в разных ракурсах, с улыбкой, в задумчивости, в гневе, но теперь в чертах воительницы отчетливо прослеживалась надменность, холодность, если не пренебрежение к окружающим. Полные губы, казалось, были готовы выплюнуть оскорбление, подкрепленное уверенностью в безнаказанности, глаза были склонны полыхнуть яростью, излиться злобой и презрением.
Корсаков в недоумении покусал губу. Точно так же, как и раньше, когда лицо Хельгры не давалось ему и он ощущал, будто кто-то водит за него карандашом по бумаге, сейчас возникло похожее чувство. Это было неправильно: даже такая женщина должна испытывать какие-то другие эмоции, кроме отрицательных. Радость, надежду, усталость, в конце концов, а Хельгра будто застыла, полностью отдавшись поглощающему высокомерию, питаемому смертельной обидой или оскорблением.
…Шесть десятилетий войны… Страна опустошена, твердыни пали, Хельгра, словно сытая кошка, не добивает поверженного противника, а делает вид, что отступает, давая возможность накопить силы, возродить надежду. Всякий раз подступая к последнему оплоту атлантов, она отводит войска, даруя передышку. Иногда передышка длится месяцы, нужные для формирования армий, иной раз - годы. Хельгра ждет, и как только нарождается и вырастает поколение, способное дать ей отпор, - нападает, и истребление продолжается. Ей не нужны города, она не нуждается в поданных, ее не интересует власть. Все, что ей нужно, - смерть и разрушение. Легионы гростов - мертвяков, бывших некогда воинами атлантов, - следуют за нею, слепо и беспрекословно повинуясь ее воле, но есть среди войска и живые - ренегаты, предавшие свой народ, покоренные красотой воительницы, завороженные ее речами о Верхнем мире, врата в который откроются, стоит лишь победить в нескончаемой войне. Созданные Изначальными монстры не решают проблему - Хельгра оживляет своих павших сподвижников и вербует новых, а война затягивается, и конца ей не видно.
Бальгард - это последняя надежда. Только он сможет остановить Черную воительницу, только он возродит страну и возвысит цивилизацию. Он придет - так гласит легенда, и только в ней находят последнюю надежду последние защитники подземного мира. Обманом ли, посулами ли, угрозой ли, но Бальгард должен появиться в мире без солнца…
- А если он выслушает противную сторону и решит, что помощь нужна не вам? - Корсаков услышал собственный голос и очнулся от наваждения.
Смятые эскизы с лицом Хельгры в руке, судорожно зажатый в пальцах карандаш… Солнце висело прямо напротив окна, било в лицо, и в глазах плясали радужные круги. Корсаков зажмурился, потер веки. Карандаш словно прикипел к пальцам. Игорь отложил его и поднялся на затекшие ноги. Сколько же он так просидел? Что-то жгло грудь под рубашкой. Корсаков вытащил медальон. Он был теплый, почти горячий. Чешуя драконов играла на солнце, слепила глаза.
Накрыв картину, Корсаков умылся холодной водой, заварил кофе.
Бальгард… К ним придет Бальгард, они ждут его, а я причем? Анюта утром назвала это имя… так-так. Ну-ка, вспомним. Я тщился изобразить что-то, она проснулась, увидела меня и сказала: Бальгард. Подошла, увидела медальон… кстати, откуда он взялся? И я почувствовал страх за нее, а эта побрякушка кинулась мне на шею, как давно забытая первая любовь. И я подставил шею послушно, как лошадь под хомут, еще и обрадовался, кажется, проявлению силы, которую посулила Белозерская.
Взяв медальон в ладонь, Корсаков сжал его так, что побелели костяшки пальцев. Металл откликнулся едва ощутимой вибрацией, вверх по руке побежала мелкая дрожь. Игорь разжал пальцы. На ладони отпечатались драконы, совмещенные в виде свастики. Отпечаток был похож на рисунок двух скрещенных топоров. Корсаков задумчиво потер ладонь и медленно потащил медальон с головы. Цепочка зацепилась за воротник, Игорь потянул сильнее. Затрещала материя. Разозлившись, он рванул цепь со всей силы. Рубиновые глаза драконов налились огнем. Казалось, они заглядывают в душу, уносят сознание, оставляя испуг, страх, мысль о том, что снимать медальон нельзя, иначе… дочка, Анюта, Воскобойников, Марина… С ними случится что-то ужасное. Только присутствие драконов оберегает маленький мирок, который Корсаков создал с таким трудом.
Он понимал, что это наваждение, гипноз, внушение или что-то в этом роде. Пальцы тряслись, медальон метался в ладонях пойманной мышью, цепь охватила шею, перекрывая дыхание. Корсаков рванул ее, наклонил голову, рванул снова. Удушье и страх парализовали, но он все рвал и тянул, задыхаясь и хрипя. В глазах заплясали круги, во рту стало сухо, комната наполнилась скрежетом и лязгом, словно под окном маршировали закованные в броню легионы гростов. С яростью угодившей в капкан лисы, Корсаков вцепился в цепь обеими руками, и мир взорвался, лопнул на осколки, обрушившиеся на него с силой и неистовством горного обвала…
Сознание возвращалось постепенно. Сначала он увидел далекий свет, который становился все ближе, пока не превратился в переливающиеся хрустальные подвески в люстре. Игорь почувствовал, как сводит мышцы и дрожат руки, будто после тяжелой упорной драки. Пальцы тряслись. Он провел ладонью по лицу, стирая обильный пот. Вернулись звуки: капала вода в неплотно завернутом кране в мойке, тихонько гудел холодильник, тикали антикварные часы на стене. И кто-то настойчиво, видимо, уже не в первый раз стучал в дверь.
Игорь огляделся. Медальон лежал на полу возле кресла, порванная цепь напоминала мертвую змею, блеск металла погас, словно кто-то отключил внутри медальона батарейку. Корсаков потрогал шею, ощутив под пальцами вдавленный след от цепи. Встал, глубоко, с наслаждением дыша, и врезал по медальону ногой. Диск сверкнул в свете люстры, мелькнула цепь, и медальон скрылся внизу, под лестницей.
В дверь колотили все настойчивее.
- Подождете, - пробормотал Корсаков и пошел в ванную.
Багровая борозда с побелевшими краями охватывала шею ниже кадыка, кожа в некоторых местах была содрана. Корсаков выругался и сунул голову под кран. Постояв так минут пять, он почувствовал, что приходит в себя - выровнялось дыхание, исчез звон в ушах. Напившись из сложенных ковшиком ладоней, он растерся полотенцем и посмотрел на себя зеркало.
- Ну, господа, если Бальгард - это я, то вам придется очень постараться, чтобы я был на вашей стороне.
Вернувшись в холл, он отыскал среди Анютиных вещей шелковый платок и, завязав его на шее, спустился по лестнице.
В дверь уже ломились, будто в ворота средневекового замка. Корсаков нащупал ключ в полутьме лестницы и вспомнил обещание, данное Анюте.
- Чего надо? - спросил он, подивившись своему хриплому голосу.
- Скажите, это здесь живет и творит великий живописец Игорь Корсаков? - осведомился вкрадчивый голос.
Игорь откашлялся.
- Господин Корсаков переехал на постоянное место жительства за границу, - прогундосил он.
- А в какую страну?
- Э-э-э… в Мексику. Сикейрос, знаете ли, всегда был ему близок.