* * *
Привычка, а скорее всего, боязнь оставаться в пустом особняке одному привела Корсакова в "кабацкий треугольник" уже к восьми часам утра. Мало того, что был будний день и клиенты начнут появляться не раньше полудня, так еще и тучи закрыли небо. Ветер гнул редкие деревья, высаженные в отвоеванные у асфальта квадраты земли. Игорь поежился - он был в легкой ветровке, джинсах и майке. Легкий шелковый платок, реквизированный у Анюты, закрывал синяк на шее. Еще неизвестно, что она скажет, увидев синяк, похожий на банальный засос. Собственно, он таковым и являлся. Думать, откуда синяк появился, у Корсакова не было желания. Сам себе он напоминал ребенка, спрятавшегося от ночной грозы под одеяло, но ничего поделать не мог, да и не хотел.
Арбат еще мели длинными метлами припозднившиеся дворники, кафе и палатки были закрыты. Впрочем, две-три палатки, торгующие всю ночь, работали. Корсаков приостановился было, раздумывая, не взять ли выпить, но поморщился и зашаркал дальше.
Он раскрыл складной табурет, тяжело опустился на него и, закурив, уставился в землю. В голове было пусто, как у алкоголика в холодильнике. Так, два-три замерзших таракана, растекшееся и засохшее яйцо, потеки пролитого пива и сухая холодная пустота.
Поставив мольберт с образцами портретов, Корсаков огляделся. Чего он приперся в такую рань? Хотя нет, все же люди ходят: вон, патруль из пятого отделения пошел сдавать ночную смену. Эти ребята появились на Арбате взамен тех, кого отправили в командировку в Чечню. Через месяц должны вернуться. Надо будет Федорову, участковому, который тоже загремел в зону боевых действий, литр поставить. Поздравить, так сказать, с возращением. Как-никак, он помог Корсакову выпутаться из неприятной ситуации, когда его ловили по всей Москве. Вернее, не столько помог выпутаться, сколько не стал помогать ловить, но и на том спасибо.
- Здорово, Игорек!
Корсаков оглянулся. Рядом устраивался с этюдником и раскладным стулом Сашка-Акварель. Кличку он получил за то, что в подпитии начинал разглагольствовать об изумительной способности акварельных красок передавать тончайшие нюансы человеческой души. По трезвому Сашка работал исключительно карандашом и красок не признавал принципиально.
- Привет, Сашок!
- Ты не против, если я здесь примастырюсь? - спросил Сашка. - Три дня квасил, такой депресняк начался, что одному просто страшно.
- Бывает, - сказал Корсаков, радуясь, что у него будет сосед. После кошмарной ночи ему тоже не хотелось оставаться в одиночестве.
Сашка, покряхтывая, расставил свои причиндалы, выпрямился и вытер пот со лба.
- Ух, как шибает, - пожаловался он. - Игорек, я сбегаю возьму чего-нибудь. Ты как, примешь?
- Я не болею, - угрюмо отказался Корсаков.
- Счастливый человек, - позавидовал Сашка и потрусил к палатке возле метро.
Чтобы отвлечься, Корсаков достал лист бумаги и стал рисовать. Карандаш скользил по листу как бы помимо его воли. Не думая, почти не замечая, что получается, Игорь делал наброски, будто для того, чтобы не разучиться рисовать. Так профессиональный игрок даже на отдыхе тасует карты, не замечая, что делают его пальцы.
Вернулся Сашка-Акварель, расположился на стуле. Он купил двухлитровую бутылку пепси, чекушку водки и пластиковый стакан. Сорвав крышку тряскими пальцами, наполнил стаканчик наполовину.
- Будешь?
- Нет, - отказался Игорь, продолжая рисовать.
- Ну как хочешь. - Сашка поднес стакан к губам, пробормотал: - Не прими за пьянку, Господи, - и опрокинул водку в рот.
Его передернуло, он торопливо занюхал рукавом, открыл пепси и припал к горлышку. Вскоре на его лице появилась неуверенная улыбка: он как бы прислушивался к таинственным процессам, проходящим в проспиртованном организме.
- Вроде пошла, - констатировал он сдавленным голосом, выдохнул и достал сигареты. - Нет, Игорек, что ни говори, а так пить нельзя.
- Угу.
- Хотя, с другой стороны, я пока не тяпну сто пятьдесят, ну никакого вдохновения. Вот есть у меня мечта: написать портрет прекрасной незнакомки. Помнишь, как там у Блока? Ну, стихотворение "Прекрасная незнакомка"…
- Помню, - кивнул Корсаков.
- А я не помню, - вздохнул Сашка, - только название в памяти осталось. Но дело не в этом. Этот портрет будет живописным аналогом поэзии, копия стихотворения, положенная на холст.
- Какая копия, если ты оригинал не помнишь?
- Это необязательно, - небрежно отмахнулся Сашка, - важно впечатление, с которым творец работает над шедевром, состояние души художника. Я даже вижу лицо. Прекрасное, немного печальное. Это будет бомба, взрыв страсти, квинтэссенция всего созданного за цивилизованную историю человечества.
- И, конечно, акварелью? - уточнил Корсаков.
- Только акварелью, - категорически подтвердил Сашка, - иначе не стоит и начинать.
- Хотелось бы дождаться, - задумчиво сказал Корсаков, продолжая рисовать, - взглянуть разок, а там и помереть можно спокойно.
- Первым увидишь, - Сашка клятвенно приложил руку к груди.
Видимо, разговор о будущем шедевре поднял ему настроение. Он налил еще сто грамм, выпил, уже не морщась, и взглянул на рисунок, возникающий на бумаге из-под карандаша Корсакова.
- О, тоже ничего бабец, - одобрил он. - Кто это?
- Не знаю, - Корсаков пожал плечами. - Так, взбрело что-то.
С листа на него смотрело лицо черноглазой воительницы.
- Слушай, это же вылитая Хельгра!
- Кто такая?
- Хельгра? - Сашка удивился, будто Корсаков заявил, что не знает кто написал "Джоконду". - Это же предводительница Войска мертвых.
- А-а-а… Тогда понятно, - Корсаков решил не уточнять, чтобы не нарваться на лекцию о потустороннем мире - в этом вопросе Сашка был основательно подкован.
- Вот, смотри, - Сашка достал из сумки потрепанную книгу, - здесь все про нее сказано.
Корсаков оторвался от рисунка, взглянул на книгу.
- "Хроники и мифы Атлантиды", - прочитал он вслух. - И что там сказано?
- На, почитай. Я так, на всякий случай, взял. Думаю, если клиентов не будет - перечитаю. Люблю, знаешь, историю.
- Историю я тоже люблю, - пробормотал Корсаков, открывая книгу.
Как он понял из оглавления, в книге были собраны мифы о затонувшей Атлантиде, которую многие считали працивилизацией человечества. Эпос большинства народов включал в себя упоминания об исчезнувшей цивилизации, и здесь были собраны, систематизированы и даже художественно обработаны упоминания о волшебной стране, погрузившейся в океан.
Корсаков бегло пролистал книгу. Выхваченные наугад фразы заинтересовали его. Он снова посмотрел оглавление. "Цивилизация Туле, или северная Атлантида", "Истоки античных мифов", "Сказания о Белой Праматери и Царице мертвых". Игорь приблизительно знал легенду, но автор книги сделал упор не на Атлантиде из греческого мифа, а о провалившейся под землю стране, находившейся на месте современной Арктики. Ничуть не сомневаясь в достоверности своих источников, автор описал историю возникновения, период расцвета и саму катастрофу, стершую цивилизацию с поверхности планеты. Происходило это за много тысячелетий до появления египетских пирамид, когда на большинстве материков предки человека еще добывали огонь трением, а лучшим оружием считалась вырезанная из цельного корневища дубина.
Народ Атлантиды не сложил руки, не сдался на милость богов, заточивших его под землю. Мгновениями летели годы, проносились мимо столетия, складываясь в тысячи лет борьбы и поисков. Народ Атлантиды готовился пробить выход к солнцу, когда "открылись Врата Златые, и сошла под землю Праматерь Белая, и вырвалось наверх войско подвластных атлантам чудищ, чтобы завоевать три мира и семь небес человеческих. Но испугалась Праматерь за детей человеческих, что стали ей родными, и покинула мир подземный, а в открытые ею врата ворвалась в потерянную страну Черная Женщина, и имя ей было Хельгра, и была она предводительница Войска мертвых. И бились с ней атланты, и победить не могли, потому как оживляла Хельгра мертвецов павших и бросала в бой смрадные легионы. И взмолился народ атлантов великому Асдину, богу воинов, и возопил о немощи своей, и просить стал, чтобы не дал он погибнуть своим детям. Долго идут молитвы до ушей Великого бога, но атланты надеются, что он внемлет и пришлет в ад вселенной, в которой нет неба, своего сына - Бальгарда. И принесет Бальгард напиток бессмертия и меч воителя вселенной, и победит он Хельгру, и прорвется народ Атлантиды сквозь Врата Золотые"…
Иллюстрации в книге походили на средневековые гравюры - художник старался донести до зрителя как можно больше информации, иногда в ущерб перспективе и масштабу. Что-то знакомое почудилось Корсакову в довольно схематичном изображении гористой страны, ее богов и героев. Он открыл очередную страницу и закусил губу - он узнал перешеек среди болот, примыкавшие горы и холмистую равнину. Заложив пальцем страницу, он посмотрел на Сашку. Тот, потряхивая в руке чекушку, решал трудный вопрос - взять еще или погодить.
- Сань, откуда у тебя эта книга? - спросил Корсаков.
- Книга? А-а-а… Возле Кирилла и Мефодия какой-то барыга продавал. Давно уж, лет пять назад. Заливал мне, что первоисточник издан в Германии в восемнадцатом веке. Я ему: в восемнадцатом веке еще Германии не было. Пруссия была. А он мне: значит, в Пруссии. А у нас, мол, перепечатали в двадцатых годах. Тогда, говорит, спрос был на оккультизм, и даже ЧК этими вопросами интересовалась. Штуку просил, живоглот, прикинь! Ну, я ему налил сто пятьдесят беленькой, и за сотню он уступил. А чего, понравилась книжка?
- Любопытная, - кивнул Корсаков.
- Хочешь - продам. Как другу за пятьсот целковых. Раритет. Сам понимаешь, дешевле не могу.
- Нет уж, Саня, спасибо. Я к раритетам с некоторых пор отношусь предвзято, - сказал Корсаков, возвращая книгу.
- А за двести?
- Нет, не хочу.
- Жаль! - Сашка вздохнул, пряча книгу в сумку. - Как думаешь, взять еще? - Он взболтнул в чекушке оставшуюся водку.
- Если только для вдохновения.
- А для чего же еще? - удивился Сашка, доливая остатки в стакан.
Корсаков посмотрел, как дергается его кадык, пропуская водку в желудок.
- Ох, хороша, зараза! Ну, Игорек, вот как ее не пить?
- Лучше ее не пить никак, - ответил уже жалеющий, что отказался разделить компанию, Корсаков, - но это, к сожалению, невозможно.
- Еще как возможно, - незаметно подошедшая Анюта остановилась возле них. - Привет, Саша!
Она была в том же голубом платье. Лицо у нее, несмотря на то, что половину, если не всю ночь она провела, развлекая папиных гостей, было свежее, глаза смеялись.
- Королева, женщина моей мечты! Я буду писать с тебя портрет акварелью…
- Сашок, помолчи, - попросил Корсаков. - Привет, радость моя, - он привстал, Анюта подставила щеку и он чмокнул ее. - Ты с корабля на бал?
- Нет, я заехала домой, тебя нет, пошла искать, а ты уже водку трескаешь. Игорь, ты мне сегодня нужен трезвый.
- Он не пил, - вступился Сашка. - Ребята, посторожите вещички, я в палатку сбегаю.
- Пять минут, - Анюта постучала пальчиком по наручным часам, - мы спешим.
Сашка умчался к метро, Корсаков вопросительно посмотрел на девушку.
- Куда же мы спешим?
- Сань-Саню позвонила бабуля, искала меня. Хочет, чтобы мы с тобой к ней приехали. Причем срочно.
- Ты ей про меня рассказывала?
- Ничего я ей не рассказывала, и папаня тоже ничего не говорил.
- Так откуда она меня знает?
- Она все знает. Бабуля у меня - ведьма со справкой.
Корсаков собрал этюдник, спрятал в папку рисунок, сложил стул.
Прибежал запыхавшийся Сашка-Акварель, к груди он нежно прижимал пол-литра "Гжелки".
- Сашок, остаешься один, - сказал Корсаков, вешая этюдник на плечо. - Все клиенты твои.
- А посошок? - подмигнул Сашка.
- Никаких посошков! - Анюта взяла Игоря под руку. - В следующий раз расслабитесь.
Они пошли к Гоголевскому бульвару, где Анюта припарковала машину. Корсаков положил в багажник этюдник, складной стул, папку и уселся на переднее пассажирское сиденье. Анюта уже давила на газ, придерживая сцепление. Игорь еще не успел закрыть дверцу, как машина сорвалась с места.
- Тихо, тихо, - попытался успокоить девушку Корсаков, - не на пожар и не на похороны.
- Как знать…
Машина завизжала тормозами, выруливая на Пречистенку.
- Что-то на сердце у меня неспокойно, - сказала Анюта. - Уж очень голос у бабули был серьезный.
Впереди замигал желтым глазом светофор. Анюта прибавила газу, свернула на Смоленский бульвар. Перед зданием МИДа светофор все равно их поймал.
- Бабуля то ли с семнадцатого, то ли с восемнадцатого года рождения, - Анюта зажгла сигарету от прикуривателя, выпустила дым в окно, - значит, ей сейчас восемьдесят четыре или восемьдесят пять лет. Половину жизни в психушке провела, так что справка у нее самая настоящая. А раньше еще и в лагере сидела. Где-то на Севере.
Возле метро "Смоленская" Анюта поймала "зеленую волну", и до Садово-Каретной они ехали без остановок, хотя и небыстро - автомобилей летом в Москве становилось все больше, и даже утром можно было попасть в пробку.
- Она на Селезневке живет, я у нее была недавно, ну, когда она нам картину с утками отдала. Там такие старенькие домики. Отец ей предлагал квартиру в престижном районе купить, так она ни в какую. Помру, говорит, здесь. Меня, говорит, память о своем доме все годы поддерживала, - Анюта вздохнула. - Жалко ее. Арестовали перед началом войны, наверное, тогда она и сошла с ума. И всю жизнь жила под надзором врачей. Только перед самой перестройкой ее выпустили. Живет она одиноко, тихо… Куда прешь, козел? - крикнула Анюта так неожиданно, что Корсаков вздрогнул. - Не, ты глянь, как ездят! Да, о чем это я? А-а-а… вот, и живет бабуля одиноко и тихо.
Свернули на Краснопролетарскую улицу. Когда-то Корсаков жил неподалеку отсюда. После развода он оставил квартиру жене и перебрался на Арбат. Недели две назад Ирина звонила. После того как Игорь отдал ей деньги, вырученные с продажи двухсотлетнего коньяка, они с дочкой сняли на лето домик в поселке Новый Свет под Судаком, где Игорь с женой один раз отдыхал.
- Итак, бабуля - божий одуванчик. Живет тихо, спокойно, собралась на тот свет и подарила тебе картину, - обобщил Корсаков. - А я то причем? Она что, хочет поторопить нас с правнуками?
- Игорь, - укоризненно сказала Анюта, - не надо так. Я бабулю очень люблю, и она меня любит. Я, честное слово, не знаю, зачем она нас позвала. Сейчас сами спросим - почти приехали.
Машина запетляла в переулках и, сбавив скорость, въехала под арку во двор старого трехэтажного дома. На веревках, натянутых между вкопанных жердей, сушилось белье, возле пристройки в один этаж лежала поленница дров. Анюта пояснила, что центрального отопления нет - дом должны были снести еще лет двадцать назад, но никому до жильцов дела нет, так и топят квартиры дровами или углем.
Она открыла багажник и достала оттуда картину, отмытую Воскобойниковым.
- Она попросила привезти ее, - пояснила девушка. - Боже, ты небритый! Постой, дай я тебя хоть причешу.
Корсаков терпеливо дождался, пока она пригладит ему волосы.
- Ты не очень-то выпендривайся. Бабуля хоть и старенькая, а всю родню в узде держит. На, неси, - она передала Игорю картину. - Ей перечить никто не решается - сглазит. Даже Сань-Сань, несмотря на все свои понты, ее побаивается. Как какой контракт заключать, к ней бежит за советом. А еще она лечит наложением рук, вот!
- Я уже побаиваться ее начинаю, - пробормотал Корсаков, открывая скрипучую дверь подъезда.
- Не бойся - я с тобой, - успокоила его Анюта. - Кстати, это она велела папашке оставить нас в покое. Так и сказала: оставь детей в покое, Александр, не-то пожалеешь. Они сами знают, как жить. Раз в год, в июне, у нее случаются обострения. Родня знает, что надо перетерпеть месяц, когда у нее всплывает память о предвоенном шоке, из-за которого она потеряла рассудок. Бабуля тогда несет всякую чушь, а еще она мебель взглядом двигает. Я такое только в кино видела.
- Я все больше начинаю уважать старушку, - сказал Корсаков. - Осторожно, здесь, похоже, ремонта не делали как раз с тех пор, как твою бабулю замели.
Глава 4
Перед дверью на втором этаже Корсаков замялся: не было обычной кнопки звонка, а в филенку было вделано что-то вроде звонка от велосипеда. Игорь неуверенно повернул колесико, за дверью тренькнуло, будто и вправду там находился велосипед с круглой коробочкой звонка - у Корсакова в детстве на велосипеде стоял точно такой. В подъезде явно экономили на лампочках: горела лишь одна, на первом этаже, и поэтому, когда дверь распахнулась и в проеме, на фоне освещенной прихожей появился темный силуэт женщины, Игорь невольно замешкался. Анюта оттерла его плечом в сторону.
- Привет, бабуля! Вот и мы.
Женщина отступила в прихожую, и теперь Корсаков смог ее рассмотреть. По рассказам Анюты он представлял себе старуху, похожую на бабу-ягу из кинофильмов, и был приятно удивлен: если бы не седые, даже не седые, а белые волосы и выцветшие от старости глаза, цвета выжженного солнцем неба, бабуле можно было дать лет пятьдесят. У нее было спокойное, с тонкими чертами лицо, прямая осанка.
Анюта чмокнула ее в щеку и обернулась к Игорю:
- Ты чего застыл, как перед иконой? Входи. Это моя бабушка Лада Алексеевна Белозерская. А это Игорь.
Теперь, когда женщины стояли рядом, Корсаков сразу обнаружил в них портретное сходство: глядя на Ладу Алексеевну, можно было сказать, какой будет Анюта через шестьдесят лет. "Если я столько проживу", - подумал Корсаков и шагнул в квартиру.
- Здравствуйте, Лада Алексеевна! Очень приятно познакомиться! - Корсакову почему-то захотелось щелкнуть каблуками на гусарский манер. Чтобы шпоры звякнули, чтобы качнулся султан на кивере. Он ограничился тем, что коротко наклонил голову.
- Здравствуйте, Игорь! - Лада Алексеевна подала руку и, пока Корсаков раздумывал, приложиться к ней или просто пожать, сама энергично пожала ему ладонь. - Рада вас наконец-то увидеть.
- Сердечно тронут вашим вниманием, - зачем-то сказал Корсаков и покраснел.
Непонятно отчего, но ему хотелось выражаться выспренно и витиевато.
Лада Алексеевна чуть улыбнулась, отступила, пропуская его, и закрыла дверь. Игорь прислонил картину к стене, осмотрелся. Паркетный пол был натерт - чувствовался легкий запах мастики. Корсаков сразу вспомнил, что дома в детстве так же натирали паркетные полы. Была даже такая машина со щетками - полотер, но вряд ли Лада Алексеевна пользовалась подобной техникой. Скорее по старинке натирала половицы шерстяной или войлочной тряпкой. Старинный шкаф с позеленевшим зеркалом, резной, как ларец, мрачно возвышался возле стены. Розовый абажур окрашивал прихожую теплыми тонами.
- Вот вам тапочки, одевайте и проходите в комнату, - поскольку Анюта уже впорхнула в комнату справа, Лада Алексеевна повысила голос: - Анна, ты опять в туфлях вошла? Ты же знаешь, что мне уже тяжело мыть полы.
- Бабуля, я сама вымою, - девушка выскочила в коридор, скинула туфли и надела мягкие войлочные тапочки. - Ну, как он тебе? - она подхватила Игоря под руку. - Он бродячий художник.
- Больше похож на странствующего рыцаря, - улыбнулась Лада Алексеевна. - Пойди, поставь чайник, - скомандовала она, - а вы проходите, молодой человек.