42
Поутру, когда все основные информационные агентства принялись орать о моем аукционе на Золотце, я сел на хвост нанятой домработнице из пресловутого бюро и проследил за тем, чтобы она с ключами от квартиры и всем необходимым, в том числе и деньгами на мелкие расходы, прошла через полицейских наружников и оказалась во временном обиталище Пестелии. Наружники ее пропустили, значит, как я и предполагал, ничего определенного у них не было. Иначе они вломились бы, и рухнул весь мой план использовать Золотце как приманку.
Это меня устраивало, поэтому я ничего пока изменять в ситуации с Пестелией не стал, а просто развернулся и покатил в самый трущобный район Тверской. Уже к полудню я обзавелся еще одной квартиркой, из старых московских, довольно обширных и совсем не защищенных от взлома, скажем, через стену. На этот раз я выглядел как атлетически-прилизанный охранник преуспевающего сутенера. Даже фальшивую бриллиантовую фиксу нацепил на верхний резец. Почему-то считается, что бриллиантовые фиксы подделать невозможно, что они прозрачные и всякое такое. На самом деле, они подделываются так же легко, как и многое другое, а вот внимание свидетелей привлекают на сто процентов. Если информация о моем вселении попадет не сразу к Нетопырю, а к какому-нибудь оперу поглупее, то он купится на описание свидетелей, которые про этот отсутствующий зуб будут кричать в один голос. С некоторой долей везенья меня могли и не заметить.
Кроме того, моему новому имиджу весьма способствовал байкер. На всякий случай я отдал его в ремонт, разумеется, левый, чтобы не сообщать о таких подробностях, как изменение кое-каких бумажек, внешних причиндалов и резком повышении мощности, что было мне почти не нужно, но позволяло на малых скоростях, принятых в городе, кататься почти бесшумно.
Еще раз порадовавшись, что в период подготовки к одной из операций в Астрахани я изобрел этот камуфляж, который, кстати, не был еще зафиксирован в моем личном деле, я накупил еды и засел, как настоящий наркоман, в своей берлоге, словно бы не мог даже шевельнуться под сплошной пеленой своей дури. Никто, ни уборщицы этого домика, ни соседи, ни даже консьерж, которые были, разумеется, платными осведомителями полиции, не усомнились в этой легенде.
Это был очень действенный камуфляж, я его давно заметил и совершенствовал на десятке заданий, не меньше. И всегда он срабатывал. Суть его заключалась в двух вещах – делай как бы тайну из того, что и так всем понятно, и не делай тайну из того, что хочешь остаться в тени. О тебе доложат кому надо, но это все равно никого не заинтересует, потому что слишком много таких, на которых есть что-то конкретное. А на тебя ничего конкретного быть не должно, и пару недель тебя не станут беспокоить. Разумеется, потом кто-нибудь придет или с темной стороны, от плохих ребят, или из полиции, которая, практически, в моем благостном отечестве еще чернее, но тебя к тому времени тут уже быть не должно.
Я просидел в этой норе два дня. Просто провалялся, рассматривая все московские и общерусские каналы подряд. Разумеется, с программами новостей. В них сообщалось, что в Москву явилось три разнообразных делегации с самыми непонятными целями – от научных до неопределенных.
Назвавшись выдуманным информационным агентством нашей Охранки, я позвонил в аэропорт и поинтересовался, прибыл ли спецрейс из Харькова. Когда мне четко и недвусмысленно подтвердили, что да, рейс состоялся, я возликовал. Ловушка сработала, по крайней мере одно из посещений оказалось по мою душу. Вернее, ради совершенной Пестелии. Что я должен делать дальше, было понятно.
Проблемой было не купить, а вывезти Золотце. Харьковский диктатор, определенно, не хотел ссориться с московской общественностью, не хотел нарушать закон. Для этого он должен был купить девушку, а потом сразу перетащить ее на свою территорию. Когда отношения между Сапеговым и Джарвиновым наладились, таких территорий по Московии стало немало, но главной считалось несколько арендованных на большой срок президентских апартаментов в гостинице "Новая Россия" на Васильевском спуске, реконструированной на месте старой гостиницы, которую строили еще заключенные Сталина. Или рабы Брежнева, я не очень помню, чем они отличались друг от друга.
Расположившись в уютном ресторанчике на этаже бизнес-класса, я быстро проверился, нет ли поблизости активного и сильного ментата. Телепатов средней руки было немало, главным образом секретарши, которые стоили раз в десять выше, чем нормальные девушки, но которые были весьма престижны именно из-за умения читать самые разные желания своих шефов. Все они для меня опасности не представляли, потому что их сил едва хватало, чтобы подавать в нужный момент чай своим работодателям.
Президентские апартаменты, являющиеся формально харьковской территорией, я нашел довольно быстро, их занимали высланные на предложенный аукцион покупатели от Сапегова. Их было трое – один евнух, разумеется, спец по женским прелестям, и двое охранников. Из оружия у охраны было только легкое стрелковое, разумеется, согласованное с полицией, и то, как скрупулезно они это соглашение соблюдали, сразу выдавало, что за ними следят ребята из нашей Охранки, и очень плотно.
Это было неприятно. Я не ожидал, что Сапог вышлет евнуха, и расстроился. С ними работать очень тяжело, особенно подсматривать их мысли телепатически. У этой породы, с позволения, рода человеческого так сильно изменены ритмы мышления, что даже более опытные, чем я, "слухачи" ломались. Должно быть, поэтому и мне никак не удавалось прочитать, где же находится сам Сапегов.
То, что он прибыл, и тем же самолетом, я понял сразу. Что ни говори, а в этом деле было слишком много личного. И харьковчанин собирался еще раз взглянуть и даже отведать товар, чтобы убедиться в его первосортности. Но вот где его можно было найти – не удавалось определить, как я ни старался. А старался я изрядно, выпил пол-литра кофе, две порции какого-то смешанного пойла, которое, должно быть, по ошибке бармен назвал фирменным коктейлем "Россия", и даже, в полном отчаянии, пару бокальчиков пива.
Охранники о местонахождении шефа не знали, связь должны была поддерживаться через евнуха, и в этом оказалась главная проблема. Я даже заподозрил, что его перекодировали. Это дорого, очень дорого, то есть в мозги парня или того, что осталось от парня, вводятся биопрограммы, изменяющие общие параметры мыслительной деятельности. И эти паразитные нагрузки заглушают почти все, что есть в нас от природы, даже шизофреник выглядит образцом упорядоченного, логически непротиворечивого индивида, по сравнению с перекодированным типом. Разумеется, человек с такими свихнутыми мозгами долго не живет, но лет пять-семь он безопасен для любого телепатического чтения и даже для самого глубокого ментоскопирования.
Я ушел из гостиницы крайне недовольным собой и всей ситуацией. Теперь у меня не было выхода, я должен был просмотреть мозги бывших коллег. А это было уже опасно, главным образом из-за Абдрашита. Но мне в самом деле ничего другого не оставалось.
43
Семейство Лапиных, как мне удалось не без труда вспомнить, почти десять лет обедало в одной забегаловке на Солянке. Почему-то мне показалось, что после смерти старшего младший будет придерживаться этого ритуала с еще большей вероятностью. Так и оказалось.
Я терпеть не мог, как готовят в этом заведении, поэтому не стал притворяться, что пришел обедать, а просто уселся под легким солнечным зонтом на противоположной стороне улицы, на выносном балкончике, откуда видно было все, что творилось в округе. Снова, уже слегка осовев от усердия, я тянул кофе, не находя ни малейшего удовольствия в этом отвратительном напитке, в его цвете, вкусе и запахе.
Появился Лапин-младший, как я и ожидал, в обеденное для нашего офиса время. С ним было еще трое. Они пришли от Лубянки пешком, главным образом потому, что никто из них не хотел платить за стоянку в этом весьма недешевом месте. Вообще-то, трое – это немало, но и недостаточно, чтобы помешать мне поговорить с выбранным мной пареньком по душам. Но все-таки я сделал вывод, что с приходом Нетопыря в бывшей моей группе изменился расклад сил, и настолько, что Лапина даже сделали маленьким "команданте".
Он и вел себя соответственно перед этими лохами, дураками, салагами. Он вещал, разглагольствовал и поучал. Прислушавшись ментально к текстам, которые он вливал в уши нашей служивой молодежи, я обнаружил: мыслями в этих разглагольствованиях и не пахло. Разумеется, это была чистая идеология, своеобразный, так сказать, лапин-ленинизм – некогда единственно верное учение, само название которого сейчас помнили только типы вроде меня.
Лапин объяснял, что Передел как начальник группы устарел, должно быть, слишком гуманизировался. Доказательством является тот простой факт, что он не дает использовать на полную катушку мою жену. По мнению Лапина-младшего, теперь уже единственного, то есть просто Лапина, из нее вышла бы превосходная приманка, а чтобы этот план подействовал на меня вернее, следовало предоставить ему, Лапину, возможность меня слегка подзадорить,
В его слабеньком умишке я без труда прочитал, что, когда все будет завершено и они завалят меня, он займется Валентой по-свойски. Это был его вариант мести за папашу. Разумеется, отца он не любил, в этом семействе и слова-то про любовь воспринимались лишь в самом дурном понимании, и даже втайне был мне благодарен, что я убил Лапина-старшего, освободив младшего от унизительной опеки, но в этом он никогда бы не признался. Даже ментограмму, уличившую его во лжи, он готов был отрицать до последнего.
Они вошли в забегаловку, я расплатился и, стараясь не вникать в садистско-сладострастные мечты этого гения сыска, потащился следом. Я выждал немного, заглянул в витрину, нашел место, где они расположились, и вошел в своем обычном обличье, не желая выдавать неприятелю свои возможности по маскировке.
Двое из подчиненных Лапина оказались настолько ловкими, что, разглядывая мои фотографии круглый день в течение последней недели как минимум, среагировали на мое приближение, когда я оказался на расстоянии вытянутой руки. Это спасло им жизнь, по крайней мере пока. Я попросту выключил их электрошоковой дубинкой, что совсем не то же, что пристращать пистолетом, и что, несомненно, должно было сказаться на их дальнейшей службе – что же это за сыскари, которые дают тыкать в себя дубинкой? К тому же это получилось так тихо и незаметно, что на меня никто даже не взгляну; !.
Потом я подождал, пока сам Лапин и последний его подчиненный выйдут в зал, вытирая только что вымытые в сортире руки. Когда они появились, я шагнул к ним из-за колонны с видофоном и оглушил напарника Лапина ударом ноги в затылок. Бедняга так и не осознал, что же с ним произошло, пролетел метров пять, сокрушив по дороге три свободных стула, толстуху-пенсионерку и два стола, на одном из которых официант что-то художественно расставлял, и успокоился на полу среди обломков легкой, пластмассовой мебели.
Вот тут-то все уже на меня посмотрели. И особенно Лапин. Он попробовал было дернуться за пушкой под пиджаком, но я покачал головой, и он опустил руку. В его глазах засветился страх, лютый, безумный страх. Такие типы, которые сами очень любят пугать, умеют бояться по-настоящему, их к тому принуждают и папаши, вроде Лапина-старшего, и обстоятельства, и начальники. Да и я, кажется, внес немалую лепту в это его умение.
Тогда он что-то залопотал, но я перебил его одной фразой:
– Я слышал, о чем ты говорил этим остолопам.
– Как? – Он глотнул слюну. Потом судорога искривила его губы, он стал страшным, как мутант неизвестного рода. – Почему?..
– Один раз, – я был рассудителен, как в зале суда, – я уже отпустил тебя, помнишь?
Он умолк, и теперь я знал, он будет молчать, как и тогда, когда его поколачивал его незабвенный папаша.
Это воспоминание и мне придало определенную силу. Я залепил в него тройным нельсоном. Он опустился на одно колено, но сделал усилие и поднялся. Руки его по-прежнему бессильно свисали вдоль тела.
Тогда я ударил один раз прямым, действительно очень сильно. Этот удар сломал ему нос, и он должен был захлебнуться кровью. Потом я подсел под его правую руку, заломил ее, а когда он попробовал выдернуть ее, выбил большой палец из суставной сумки. Это тоже было больно, Лапин завыл, пытаясь хоть на мгновение отделиться от меня и понянчить свои раны...
Я попробовал успокоиться. Дело было закончено, болевой шок открыл сознание Лапина, как книгу, и больше мучить его смысла не имело. Но невольные зрители этого не знали и смотрели на меня, как на чудовище. Тогда я проговорил, чтобы и им было кое-что понятно:
– Я отпускаю тебя уже второй раз, но обещаю, что следующий раз отверну тебе или любому из вашей помойной компании голову, если вы еще раз хотя бы в мыслях замахнетесь на Валенту. Она под моей защитой, даже если кому-то кажется, что это не так. Повторяю, я пущу в ход силу, даже если кто-то из ваших и не сделает ей что-то неприятное, но подумает о моей жене так, как ты пытался думать сегодня.
Защита невинной женщины, тем более жены, сразу переманила на мою сторону большую часть кафешки. Даже бармен почувствовал облегчение и решил пока не вызывать полицию. Да и Лапин со своими дружками выглядел как настоящий уголовник, каким он был в действительности, поэтому я уходил если и без оваций, то по крайней мере не с осуждением. Что я и понял, повернувшись к выходу...
Вот только уйти по-моему не удалось. Лапин уже оклемался и сообразил, что колотил его не папаша, который как бы имел на это право, а я, его враг, человек, за которым они охотились, и это могло изменить к нему отношение начальства в целом. Сплюнув кровь на пол, он проговорил так громко, как только мог:
– Нелюдь.
Вот это было неправильно. Я не виноват в том, что представляю собой. Поэтому я даже не целился. Вернее, прицелился на слух, но с самого начала был уверен, что не промахнусь.
Не разворачиваясь, я влепил задним, размашистым ударом свой каблук ему в челюсть или, вернее, в верхнюю часть челюсти, ближе к скуле. Кость хрустнула на весь зал, кто-то ахнул. Безвольной тряпкой Лапин отлетел в угол, примерно за ту колонну, за которой я устроил на них засаду.
В общем, я отмутузил его изрядно. Вот только жаль, Охранка вкупе с нынешней медициной восстановят этого парня денька через три, а если постараются, то уже завтра. Нечего и говорить, мне бы хотелось, чтобы он по-настоящему отвалялся в больнице. Скажем, пару месяцев. Но на это я даже не рассчитывал, в этом мире мечты вообще никогда не сбывались. Особенно мои.
44
Итак, на дне сознания Лапина-младшего, которое оказалось довольно-таки зловонным, словно выгребная яма, и вызвано это было отнюдь не затемнением от болевого шока, а воспитанием, если это можно так назвать – я прочитал главное. Сапегов не просто сидел в Москве, а был принят как дорогой гость Джарвиновым, который для милого друга расстарался по первому разряду. А именно – он поселил харьковчанина в одном из наших служебных особняков на Истре.
Как бывший сотрудник спецотдела Охранки, я знал фасады и расположение почти всех наших особняков, а может быть, и вообще всех. Поэтому, прочитав характерный переплет окон и чуть выпуклые, играющие цветами под старинную слюду стекла, вспомнил его без труда. На самом деле это было очень красивое имение, конфискованное у одного вконец зарвавшегося уголовника, который сгорел, конечно, не на уголовных своих похождениях, а на политике. Но перед кончиной он успел создать маленький шедевр в области новейших укреплений.
Все особенности этого дома знали только те, кто его обслуживал, и это меня смущало. Должно быть, поэтому я и сделал ошибку – попросту говоря, переоценил себя, решил сначала проверить возможность внешнего наблюдения за этим домиком и возможность оценки его особенностей своими силами, а уже потом разузнавать подробности другими путями. Короче говоря, я плюхнулся на сиденье своего байкера, проверил наличие кое-каких причиндалов, которые были мне необходимы, и покатил на Истринское море.
Дорога была не самая короткая, поэтому я попытался натянуть на себя ментошлем, а для верности стал думать о разных разностях. Например, о том, что это Истринское море давно сделалось болотом, производящим тучи комаров, всяких новейших кровопийц, и что погружаться в него не желали даже водолазы. В общем, это в самом деле сделалось одним из самых неблагоприятных мест Московии, по странному стечению обстоятельств плотно застроенное весьма дорогими коттеджами и особняками. Как мне рассказывали, там были места, где запрещалось строить дома дешевле сорока миллионов общерусских, а это было гораздо больше, чем на Беверли-Хиллз в какой-нибудь Калифорнии.
Очень долго думать не о деле, несмотря на установку, я не сумел. И с полдороги меня стало все сильнее терзать соображение о том. что Лапин-младший только разозлился на меня, но от своих желаний не отказался. Я вычитал это в его сознании даже более явственно, чем увидел фасад нашей истринской халупы. Пораскинув мозгами, я засомневался, что этого завистливого, злобного сукиного сына можно исправить просьбами. Моя надежда, что его хотя бы притормозит из чистого неудовольствия наше начальство, тоже не выдерживала критики. Взвесив еще раз его ментальный портрет, я понял, что убийство стало вполне приемлемой идеей.
К имению я подкатил уже под вечер. И не только потому, что плохо знал дорогу и пару раз ненадолго заплутал, но и по той причине, что специально попытался зайти к нему самой путаной, неожиданной дорогой, а это оказалось нелегко. На всех больших трассах тут стояли отменного качества камеры постоянного слежения, замаскированные якобы под приборы местной частной охраны разных элитных деревенек, но к ним, без сомнения, имели доступ и мои бывшие коллеги. А мне не хотелось, чтобы они так запросто срисовали номер моего байкера, он мог мне еще не раз пригодиться. Поэтому я тащился проселками, дважды должен был заглубляться в лесок и только после этого попал в нужное мне место.
Взобравшись на первое же подходящее для моих целей дерево, я расположился там не без удобства, с удовольствием осознавая, что ночная тень, которая все уверенней наваливалась на эту землю, делала и меня все незаметней. В то же время я со своими приборами мог приступить к внешнему наблюдению почти без затруднений. Это была моя вторая ошибка, я как-то не сообразил, что противник мог наладить круговое наблюдение гораздо более совершенными методами, например компьютерным сканированием.
Вернее, конечно, я не ошибся по-настоящему, я просто недооценил противника, мне и в голову не пришло, какие ресурсы они на этот раз привлекли для охраны. Конечно, мне нужно было насторожиться, еще когда я увидел Лапина с новыми подчиненными, но вот – и на старуху бывает проруха.
Лишь теперь, рассматривая особняк, я понял, что людей тут на охрану не пожалели. Полная рота Очуркина была занята только тем, что охраняла Сапегова. Это значило, что внешний кордон составляли те самые хлопцы, с которыми я не один год тренировался в зале. Их возможности я знал лучше других оперативников и решил, что это серьезно. Видимо, приказ пришел от самого директора.