Теперь дело пошло быстрее. Пролезать в пробоины между отсеками коридоров стало, конечно, труднее, зато я проемы делал пошире. Гранат не жалел, бил по две-три штуки сразу... Потом оказался в каком-то подобии пункта связи. Не удержался и пощелкал тумблерами. Они были стандартные, поэтому я даже без схемовидения сумел во всем разобраться.
Все мониторы наружного слежения, которые еще работали, свидетельствовали об одном – очаговое, крайне неуверенное сопротивление кирпичномундирников было подавлено. Видимо, не совсем умный обстрел имения с вертолетов заставил харьковчан предположить, что диверсия гораздо крупнее, чем думалось вначале, сразу после взрыва лаборатории ментатов, и они попытались посопротивляться...
Ребята Очуркина уже неслись по коридорам, обыскивая каждый закуток. Я поздравил себя с тем, что предусмотрительно закрыл за собой двери потайного выхода из бывшего главного зала, это их сбило со следа. На время, и даже не очень длительное, но пока у меня оставалась надежда.
Еще я включил план-схему на ту часть подземелья, куда направлялся Сапегов. И вот что увидел. Через пятьдесят метров от этого пункта был устроен один из технологических залов, последний перед очень длинным коридором, уходящим куда-то на север, причем на сотни метров, если не на километры. Настоящий подземный ход, хотя для меня – выход.
В этом зале находилось три живых объекта. Не составило труда сообразить, что это и есть та засада, которой я давно опасался, и что сейчас Сапегов на нее решился. Сам он, как показывала электроника, в сопровождении еще одного живого существа, скорее всего, "змейки", летел по длинному коридору, но с отставанием от своей более закаленной подруги, потому что между ними было, на глазок, метров двадцать. Я подумал и на всякий случай выключил свет в коридоре, по которому убегал Сапегов.
Меня это затемнение не касалось, в скафандр было встроено отменное инфракрасное панорамирование. А вот для Сапегова это будет неприятно, каждый знает, как напрягаются нервы, когда выключено зрение.
После этого я подумал, что неплохо бы приказать автомату открывать все двери на мой голос, но потом решил, что это займет слишком много времени, а Сапегов уходил все дальше... И пошел в зал, где притаились трое троллей, просто так, как пижон, без всякого камня в кулаке.
Кстати, эти тролли тоже не очень притаились. Там просто не было условий, чтобы притаиваться. Это была очень простая ловушка на случай прорыва противников со стороны длинного коридора. Возможность задерживать их тут заключалась как раз в том, что силы обороняющихся могли быть развернуты по фронту и доведены до двух десятков стволов, а наступающим приходилось подводить резервы по узкому, как я сказал, подземному ходу... Понятно, кто по всем законам тактики должен был победить.
Прежде чем высовываться в зал, я неторопливо прошелся по зигзагообразному коридору с моей стороны, чтобы убедиться, что тут не стоит какой-нибудь мины-ловушки. Мины не было, но сигнальная "квакушка" стояла – крохотный приборчик, начинающий истошно квакать, когда к нему приближалось теплокровное существо крупнее таракана. В своем скафандре я не очень разобрал, действовал ли он, но на всякий случай решил, что тролли обо мне уже знают.
Я еще раз представил устройство этого рубежа. Никаких потайных потерн, гнезд, бойниц или автоматических турелей в нем не было. Зато весь зал, как средневековая арена, был перегорожен высоким, почти по пояс, ломаным бруствером, за которым очень удобно могли расположиться стрелки. Впрочем, я тоже мог за ним спрятаться и даже увидел в этом свой шанс... Что же, и на том спасибо.
Я изготовил скорчер, потом отпихнул его за плечо... Что меня всегда раздражало в скафандрах – не очень четкое понимание, где и в каком положении находится твое оружие. Но делать датчики осязания на обычных армейских скафандрах и в самом деле дорого. В руки я взял обычный револьверный гранатомет. В его барабан я вставил гранаты, и оказалось, что из двадцати гнезд я могу наполнить только восемнадцать. Да, гранат-то я захватил меньше, чем нужно, а бежать за новыми было далековато. Поэтому я просто выставил барабан таким образом, чтобы восемнадцать выстрелов последовали подряд, без осечек, и высунулся из-за последнего перед залом поворота.
Тролли знали тактику не хуже меня. Они расположились у противоположной стены зала таким образом, чтобы бить в коридор, откуда я должен был выйти, в три ствола. Чтобы у меня не было возможности маневра, чтобы я не мог дергаться, а просто получил все их гостинцы разом. Но я был в скафандре, а они нет. И тогда я, внутренне помолившись, хотя уже не один год этого не делал, просто попер вперед, посылая одну гранату за другой, надеясь, что тролли сглупили и стали слишком близко от стены зала, и даже если я ни в одного из них не попадаю, то взрывная волна и осколки доставят моим противникам немало неприятностей.
Так я и шел, посылая одну гранату за другой, изо всех сил стараясь бить быстро, не очень даже прицельно... Получая три раскаленных очереди из крупнокалиберных автоматов, причем, мне казалось, большая часть патронов вколачивалась в мои доспехи с неумолимостью математического закона, взрываясь на поверхности, раскаляя броню до неимоверного жара...
Потом одна очередь, бьющая спереди, как фонтан, прекратилась. Я воспрял духом, но тут одна очень неудачная для меня очередь практически ослепила меня, едва не разбив забрало. К тому же у меня кончились гранаты...
Я упал на пол. Отшвырнул бессмысленный гранатомет, сволок с плеча скорчер. Выставил его вперед, переключился на инфракрасный экран, попытался хоть что-то определить в той мути фиолетовых, пурпурных и синих разводов, которая после стрельбы плавала в моей панорамке.
Одна из фигур неподвижно лежала у стены, видно, мое попадание отбросило тролля назад, а осколки от стены, как я и надеялся, посекли его сзади. Второй стоял на коленях, согнувшись, уменьшая для меня, насколько мог, угол прицела. Третьего видно не было.
Я вздохнул, прижал приклад скорчера к животу и пустил в скрюченного длинную очередь. Стрелять прицельно с панорамным забралом перед глазами нельзя, слишком близкие выстрелы и горячий ствол ослепляют, как и в усилителе зрения, поэтому я его как из шланга полил. Некоторая доля моих выстрелов легла перед скрюченным, он ответил прицельно, попал мне в плечо, скорчер дернулся, чуть не вылетел из латных перчаток, моя следующая очередь прочертила кривую дугу слева от цели, он опять попал мне в грудь, я чуть не упал, но теперь все-таки попал и в него. Он подлетел в воздух, разогнувшись, как перочинный нож, тогда я почти прицельно поймал его живот на острие своего огненного копья, и тролль рассыпался на множество искр. Со вторым тоже было кончено.
Я пополз по залу, соображая, что, не снимая шлем, не смогу определить, где находится последний из них. Но снимать шлем все равно не хотелось. Скорее всего, тролль подкрался к выходу в коридор, чтобы подловить меня, когда я попробую уже догонять Сапога...
Я лег на пол, вытащил бластер, который казался смешным и слабым в этой вакханалии убойной силы, быстро выставил его из-за края бруствера и пальнул веером, стараясь разом покрыть весь зал перед собой... Конечно, до конца довести свой трюк мне не удалось, последний тролль воткнул выстрел из своего "чока" в бруствер в четверти метра от моей руки. Он просто не поверил, что я лежу на полу плашмя, он надеялся, что я все-таки стою на коленях и пытаюсь выглянуть... Тогда его выстрел пришелся бы мне в голову.
Теперь я точно знал, где он находится. Если бы я был не в доспехах, я бы прыгнул вперед и пристрелил его в перекате. Но в доспехах этот трюк проделать невозможно... А почему, собственно, невозможно?
Я и прыгнул. Разумеется, он поймал меня, когда я еще не успел согнуться, так я и прошелся перед ним, как клоун, изображая из себя крутняка, словив почти всю его очередь, и сумел выстрелить в ответ, только когда закончил свой пируэт.
Он умер сразу, потому что первая же моя пуля раздробила ему голову... Но и я был хорош – горел, как танк, с этой последней очередью система выживания скафандра уже не справилась, хотя предыдущие попадания успешно подавляла. Бросив скорчер на пол, шипя от боли, я стал сдергивать с себя раскаленную, дымящуюся броню. Даже сползая с меня, она прожигала руки через перчатки.
Зато когда я все-таки разоблачился и вздохнул полной грудью, стало легче. Я натянул на голову один шлем, подобрал скорчер... Он был слишком горячим. Я перезарядил свое главное оружие и огляделся.
Тролли были мертвы. Белые некогда стены зала почернели, на них красовались кривые разводы от неточных очередей. В воздухе стояла отвратительная вонь сгоревшей плоти, без вентиляции она долго будет тут ощущаться. Потому-то мое ремесло показалось очень грязным, хотя я и победил. Этой мысли допускать было нельзя, резко вышвырнув ее из головы, проверился, не пострадал ли где вдобавок к прежним ранам?
Кожу саднило от ожогов, на груди, по-видимому, было полно синяков, на вдохе болели ребра, видимо, какой-то удачный выстрел противника сломал парочку. К тому же я не заметил, как перетек в свой нормальный вид, и хотя форму толстяка Глобулы я бросил, когда переодевался, повязки на ранах оставил прежние, и они теперь неприятно болтались. Видимо, снова пошла кровь, а заклеить раны антитравматической смолой в потайной комнатухе я не догадался. Хотя, если бы поискал, почти наверняка нашел бы там и аптечку.
В общем, дело обстояло не так скверно, как можно было ожидать, и куда лучше, чем у трех троллей, которые тут вообще умерли. Но направляясь к следующему коридору, я отлично понимал, что самое трудное мне только предстоит, потому что где-то впереди меня ждала "змейка".
53
Я бежал по коридору, не обращая внимания на углы и повороты, на темные закутки, кажущиеся подозрительными даже в панорамнике шлема. Сплошь и рядом я проскальзывал через такие куски пространства, которые при любом отношении к собственной жизни все-таки следовало бы исследовать, чтобы не напороться на ловушку, на автоматический пулемет или хитрую мину, поставленную "змейкой".
Причина была в том, что краем сознания я вдруг поймал момент, когда у ребят наверху возникло и укрепилось мнение, что я и Сапегов со своим последним воинством ушли в этот рукав подземелья. А это значило, что у меня оставалось минут пятнадцать-двадцать, после которых они прижмут меня к какой-нибудь стене и прикажут сдаваться. И никуда не денешься, сдамся за милую душу.
Надежда, что они будут исследовать какие-то ответвления коридора и потеряют на этом больше времени, практически не имела права на существование. У них было очень хорошее оборудование слежения, и они определяли, где прошел Сапегов, а следом я, без малейшего затруднения.
Поэтому я и несся, стараясь опередить тех, кто мертвой хваткой висел у меня на хвосте. Я так разогнался, что чуть было не налетел на харьковчанина с разбега. В прямом смысле.
Я вынырнул из коридора в какое-то расширение, скорее по привычке, чем из глубоких соображений, придвинулся к стене, раз уж получил такую возможность, и тут же услышал хлопок. Переливающийся, как всегда бывает в полной темноте, шнур бластера распорол воздух именно там, где я только что находился. И мой хваленый панорамник стал изображать остывающую плазму в воздухе как самый привлекательный для себя объект.
Я не очень нервно, но все-таки поспешно, откатился в угол, прижавшись к полу, как к единственной поверхности, которая могла меня хоть как-то прикрыть. Потом выставил скорчер и стал ждать, пока погаснут желто-зеленые разводы на прозрачной в обычных условиях поверхности моего забрала, которая и служила специальным экраном, совмещенным с тем, что я видел своими глазами. К сожалению, на этот раз своими глазами я не видел ничего, но очень надеялся, что и "змейка" ничего не видит.
Это было важно, иначе жить мне оставалось не слишком долго. Эта девица, холодная, бесшумная и безжалостная, попросту оторвет мне голову, и лишь когда я увижу мир глазами, повисшими в ее руках, без всяких признаков остального тела, мне станет понятно, что произошло. Главное, она была бесшумна, а я шумел. Я знал это наверняка.
Во-первых, я запыхался и никак не мог отдышаться, во-вторых, у меня стучало сердце, а это очень сильный источник помех для тех, кто умеет обострять слух, и наконец, я плохо держал равновесие, а потому не мог двигаться без стука ботинками по полу. К сожалению, я не догадался прихватить с собой из складика, где переодевался, малошумную обувь, и вот теперь должен был за это расплачиваться. Кроме того, я был как бы изолирован от мира этим шлемом, не чувствовал возможного запаха не менее меня запыхавшегося Сапегова, не мог расслышать его команды, если он их отдавал, не мог засечь его телепатически, почти ничего не мог.
Молчание затянулось, выравнивание моего инфракрасного виденья в панорамнике тоже. Вдруг прозвучал еще один выстрел, в другую, чем нужно, сторону, но снова я не видел ничего, кроме сплошных разводов из двух самых несовместимых цветов спектра. Потом пальба пошла уже почти без перерыва.
Делалось это по двум причинам. Во-первых, Сапегов отлично знал, что я где-то поблизости, но все-таки не могу его достать, а значит, любой мой ответ на его пальбу лишь обозначит мое местонахождение, но ему никак не повредит. Во-вторых, он сбивал мое зрение, единственное, что у меня осталось...
Нет, решил я вдруг, не единственное. Все эти разводы в моем приборе сами по себе лишали меня ориентировки, но создавали отличный фон, на котором "змейка" должна быть видна, как силуэт театра теней на экране. Нужно лишь сделать так, чтобы выстрелы приходились куда-нибудь подальше, чтобы они размывались на возможно большем пространстве.
Я выхватил одну из ослепляющих шашек и швырнул ее в дальний угол зала. Почему я решил, что в том направлении имеется какой-то угол, я не знаю, это решается в бою без участия сознания, на инстинктах, и редко подводит, гораздо реже, чем размышления. Потом я отвернулся и прижал голову к стене, благо теперь скафандр не мешал мне согнуться. Потом ударил взрыв света, по залу прокатился слабый всхлип боли, вероятно, я ослепил "змейку"...
Судя по голосу, она была уже очень близко, может быть, в паре-тройке метров, но я ее все еще не видел. Мельком я даже пожалел, что выключил свет в подземелье. Состоялась бы обычная, вполне конвенциональная перестрелка... Вот только в конвенциональной "змейка" меня бы вполне хладнокровно пристрелила бы. Неуютно как-то становилось при мысли о дуэли с таким созданием. Это все равно что воду ножом резать...
Хватит, решил я, поднял голову и огляделся. Почти тотчас, как по заказу, Сапегов ударил из своего бластерка... И на фоне этого огня, направленного теперь куда-то вверх, наискось через помещение, в котором мы оказались, лишь чуть больше обычной жилой комнаты, я увидел ее. Она была ужасна, чудовищна... Словно комок водорослей, извивающихся в неуловимых, непостижимых мною течениях. И она безостановочно приближалась ко мне.
Я ударил из скорчера, чувствуя, что действую неправильно, что не только обозначаю себя, но и трачу, может быть, последние выстрелы в пустоту... Но палец не мог остановиться, он давил на гашетку, словно его свела судорога.
Потом звонко защелкал ударник в пустом стволе. Все, моя пушка стала бесполезной. Я швырнул ее через зал туда, где взрывался слепящий заряд, и с удовольствием услышал, как Сапегов пальнул в ту же сторону из своего бластера. Он решил, что я очень хитрый и не бросил световую гранату, а положил ее перед собой, чтобы сбить всех с толку и не дать осознать, где я нахожусь на самом деле.
При свете этих выстрелов я огляделся. И увидел... Ее. Она лежала в пяти шагах от меня, значит, когда я поймал ее своими выстрелами, она в самом деле была очень близко, может, на расстоянии сантиметров, а я и не знал. Она еще шевелилась, но в ее движениях уже не было смысла. Я вытащил свой бластер, с огромным облегчением прицелился и выстрелил. Ее голова с длинными, слипшимися то ли от крови, то ли от пота волосами перестала существовать. Я вздохнул и выпрямился.
Оказалось, я все так и сидел в своем углу, у пола, сжавшись, словно неродившийся эмбрион. Осмотрелся. Оставался еще диктатор, но серьезным противником я его не считал. И все-таки он уже стрелял из коридора метрах в сорока от меня, по-прежнему убегая в тщетной надежде спастись. Лучи его оружия больше не слепили меня, и сквозь зашкаливший панорамник я различил у своих ног "Варкуз" – жуткую штуку, которую держал в руках считаные разы. Вообще-то, это был однозарядный бластер, который бил всего на несколько шагов и действовал как объемная бомба, то есть превращал в пепел все, что находилось в шаре, примерно, двух метров в диаметре. Сила его заключалась в том, что от него практически невозможно было спастись, будь я даже в неповрежденном скафандре, от меня в нем осталась бы только запеканка, сделанная из человечины.
Я поднял инструмент. Это была бы для Сапегова очень легкая смерть, зато убедительная. Я пошел вперед, понимая, почему "змейка" хотела подойти ко мне поближе. И почему я все-таки уцелел. Если бы она вооружилась чем-то более дальнобойным, скорее всего, меня бы уже не было в живых. Меня спасли ее патологическая жестокость и самоуверенность.
Коридор вдруг стал глухим. Я понял это потому, что разобрал сопенье Сапегова, бормотание, ругань... А за поворотом увидел и его самого. Он стоял около большой стальной двери и возился, как полуночный взломщик, у панельки управления. Что-то у него не получалось. Чтобы он случайно не открыл эту дверь и не оставил меня в последний миг с носом, я прибавил шагу, мои шаги зазвенели, словно поступь командора.
Он вытянул в мою сторону руку, прищурился, как слепая курица. В этом приборе его лицо выглядело как оскал неведомого зверя. Потом он унял дрожь рук и спросил:
– Любовь?.. Люба!
Я поразился. Почему-то мне и в голову не приходило, что "змейку" можно называть человеческим именем, да еще таким... неподходящим.
– Значит, это ты?
Он все понял. Я подошел ближе, только сошел с возможной линии огня из его бластера.
Может, я совершаю ошибку, ту же, что совершила Любовь, то есть слишком приближаюсь к противнику, но мне уже хотелось его именно сжечь, а не просто застрелить... А еще рассуждаю о патологической жестокости своих противников!
На всякий случай я поднял и бластер, зажатый в левой руке. Я мог ранить его сейчас и лишь потом добить "варкузом". Но это было бы нечестно. Мне хотелось казнить его, а не просто расстрелять. И гибель от "варкуза" больше всего походила на казнь, принимая во внимание те средства, которые у меня имелись.
Когда до него осталось шагов десять, его палец на гашетке побелел... Затвор щелкнул, но выстрела не последовало. Магазин его пушки был пуст. Я опустил свой бластер, все складывалось хорошо, я мог казнить этого человека без трудностей.
Тогда он вдруг уронил пушку, уронил связку парольных магнитных карточек.
– Послушай, я знаю, за тобой тоже гонятся. Я могу вывести тебя отсюда, за этой дверью стоит коптер, один из лучших из моей коллекции... – Он вытер пот на щеках. – Я доставлю тебя, куда ты скажешь, и даже заплачу, сколько ты скажешь... Это же справедливо – жизнь за жизнь.
До него осталось шагов пять, но теперь его следовало отогнать от двери прочь. Мне не нужно было сжигать связку со всеми ключами и карточками.
– Если хочешь, – начал он опять, – потом начнем сначала. Ты за мной охотишься, я убегаю... Могу даже обещать, что никогда не трону тебя!