- Кретин, - всхлипнул менеджер и, вскочив, проворно убежал в другую комнату. Дверь за ним щелкнула замком. Юс рассеянно посмотрел на свой кулак. На костяшке пальца, чуть сбоку, отслоился лоскуток кожи. Должно быть, о кольцо ободрал. И все. И даже боли в руке никакой. Почти ничего ведь не почувствовалось. Будто в резину. Или в песок. И ощущение - физическая, физиологическая даже радость. Словно смог наконец помочиться после долгого скучного фуршета. Или извергнуть семя после того, как полчаса елозил рукой в штанах, глядя на блеклую красотку размером восемьсот на шестьсот пикселей. Юс расхохотался.
Назавтра, проголодавшись почти до безумия, он пришел в Академию - на третий этаж, к керамистам. Таня делала эскиз. Юс подошел сзади, глядя, как она уверенными скупыми штрихами набрасывала контуры. Она была такая маленькая, ладно слаженная, крепенькая, полнорукая, в старой перепачканной глиной блузке, открывавшей теплый золотистый пушок на шее и родинку - округлую, темно-кофейную бусину. Юс наклонился - и коснулся ее губами.
- Ой, - сказала Таня, выронив карандаш, оглянулась. - Ты меня напугал!
- Привет, Таюта, - хрипло выговорил Юс. - Извини.
- Какой ты… дай посмотрю на тебя, - Таня отошла на два шага. Покачала головой. - Болит?
- Уже нет. Почти. У тебя… бутерброды есть?
- Да… Я, правда, не запекла их сегодня. С сыром есть, и с яйцом и помидорами пара. Вон, на столе. Давай я тебе чаю сделаю.
- Сделай, - согласился Юс, сдирая промасленную бумагу с бутербродов. Оба с яйцом он запихал в рот тотчас же, с ветчиной решил оставить на чай. Но вдруг обнаружил, что запихивает в рот и его.
- Ты давно не ел? - спросила Таня.
- … У… не-а, - ответил Юс, прожевав. - Я ел. Много ел. Но я постоянно хочу. Будто жжет внутри.
- Они тебя били? Сильно? Да нет, не нужно говорить, - она коснулась пальцами его лица. Губ, шрама через щеку. Носа.
- Я теперь соплю кривовато, - сказал Юс. - Криво срослось.
- Как это?
- Сапогом. Вместе с парой передних зубов.
- Юс, - сказал Таня. - Юс, Юс, боже мой, Юс.
- Ну, не нужно, - прошептал Юс, гладя ее волосы, - не нужно. Смотри, чай закипел. Давай чай заварю.
- Я сама… только у меня ничего нету больше. Сахар вот только. Он старый, в комках. Но его можно колоть ножом и есть вприкуску. Юс, так ты где сейчас?
- Дома. В общаге.
- И как там… все нормально?
- А чего там может быть?
- Юс, сюда приходили и спрашивали про тебя. И в деканат, и ребят расспрашивали. И ко мне приходил - скользкий такой тип с рыбьими глазами. Говорил обиняками. Что ты натворил, Юс?
- Меня взяли, когда на Площади стрельба была. Ты знаешь, наверное.
- Да, знаю. Я читала. Про нее много писали. Тогда министра застрелили. Главу МВД. Очень много тут всего было. Проверяли всех.
- Министра. Надо же. Меня тоже - проверяли. Ногами и руками, - Юс усмехнулся. - … Я тогда на Площади был. Писал. Я не убежал. Видел, как машина взорвалась. Как омоновцы стали всех подряд хватать, кто рядом случился. Как били и топтали, и волокли. И не убежал. А потом начали бить и топтать меня. Я в их больнице три недели лежал.
- А я думала… тот тип расспрашивал, любишь ли ты драться, дрался ли. Я думала, ты с омоновцами дрался. Им ведь там тоже досталось. Писали: раненые были, и пришлось вызывать подмогу.
- Я не дрался. Я писал, - сказал Юс. - На Площади. Я не убежал, - куда мне было оттуда?
- Мне сегодня Ирка сказала, - ты Семенова вчера избил. Будто ты ворвался и деньги стал у него ни с того ни с сего требовать.
- Да не избивал я его. Тыкнул раз по сопатке. Он не заплатил мне за рекламу. Помнишь, ты еще советовала ручку пририсовать? Я две недели корячился. А эта сволочь…
- К нему тоже приходили. Ирка говорила. А у него вся бухгалтерия - левая. А он тебе столько платил.
- Знаешь, не похож он был на запуганного.
- Зря ты его все-таки. Подумаешь, не заплатил. Тебя же знают. Пошел хоть бы к нашему Сене. Он за хороший дизайн не скупится. Давай я налью тебе. Вот, и чашка твоя всегдашняя.
- … Хороший чай. Ты, я вижу, снова "Ахмад" стала покупать.
- Я две раковины продала.
- А мне теперь и продавать нечего. Ни Сене, ни кому-то еще. Теперь я не могу писать. Я и спать нормально не могу. Со мной во сне… говорят. А днем я хочу есть. Все время. Мне страшно, Таюта. Они следят за мной. Они меня не просто так выпустили.
- Юс, ну зачем за тобой следить, ты подумай? Ну даже если ты и полез драться с ОМОНом, так не ты ж первый.
- Я не лез драться с ОМОНом.
- Ну, тем более. Ну, судили бы за хулиганство. А так это им бояться нужно, чтобы ты в суд на них не подал.
- Ох, Таюта. В суд. У нас. Там стреляли. Там людей бросали в кузов. Как поленья. А ты - в суд.
- А ты отдохни. Отдохни, и все пройдет. Отъешься как следует и снова начнешь рисовать. А шрам тебя не портит. У тебя вид теперь как у старого волка. Мой брат мечтал в детстве о шраме, даже как-то сам себе щеку порезал.
- Отдохнуть… ты не представляешь, как это. Если б мог, я б вообще не спал. Если б меня кто-нибудь утром увидел, побежал бы в психушку звонить. Мне лучше, только когда ем. Ты не представляешь, сколько я ем. Я весь день ем. Я ничего не могу. Я только ем. Я все деньги проел, и ничего больше не могу.
- Быть может, тебе бы стоило к врачу?
- К врачу? Да лучше повешусь, что угодно с собой сделаю, чем опять в ту больницу. Ты лежишь и ничего не можешь, а они…
- Сахару еще возьми, - сказала Таня. - А вот, я вспомнила еще, у меня пара конфет в сумочке. Вот.
- Спасибо.
- Тебе еще налить?
- Налей.
- Вкусные конфеты. Знаешь, за последнюю неделю я четыре кило сахару съел. И с чаем, и просто ложками. Хлебом заедал.
- Ты толстым не выглядишь. На тебе штаны едва держатся.
- Сам не знаю, куда все девается. Проходит насквозь.
- … А я придумала, - сказала Таня, отставив чашку. - Тебе уехать нужно. В горы. Езжай куда-нибудь - на Кавказ, а лучше на Алтай или в Азию "еще какую-нибудь. Посидишь там на турбазе или в палатке пару месяцев, без людей, в горном лесу - может, и писать снова начнешь. Как Рокуэлл Кент.
- В горы? - Юс усмехнулся. - К лесам и горам, и бурным потокам пришли, и увидели, и восхитились силой и славой Божьей, и позабыли о себе.
- Не ерничай. Я серьезно. Тебя же здесь ничего не держит. И с аспирантурой твоей ничего не случится.
- В горы. К форме поверхности, поставленной на попа. … Я б с радостью. Да вот только ноги едва носят. И жру все время. С такими темпами недельный запас на телеге не увезти, не то что на спину навьючить.
- Да зачем тебе выкладываться-то, лезть далеко? Заедешь, проползешь какой-нибудь единичкой в безлюдную долину и станешь. У озера. Горного. Представляешь, рассвет над вершинами? … Если снаряжения нету и сублиматов всяких, я тебе принесу. И палатку новую, легкую, не как твоя. Брат в этом году никуда не собирается. У него пополнение в семействе должно быть. Второе уже. Я все тебе принесу: и пуховку его, и ботинки. И деньги. … У меня есть, я много за последний месяц получила.
- Не стоит, - сказал Юс вяло.
- Стоит, стоит, - сказала Таня убежденно. - А то, не ровен час, с голоду помрешь, переевши. А пока, - она покопалась в сумочке, достала сложенную пополам купюру, - на вот это. Я сейчас к брату поеду. Ты завтра часам к десяти подходи сюда. А не подойдешь, я сама в общагу приду. Договорились?
- Договорились, - ответил Юс, пряча деньги в карман.
До вечера Юс ел еще трижды. Оставшиеся деньги поделил пополам. На одну половину купил хлеба и ливерной колбасы, а вторую потратил на билет в кино, на шумный американский боевик, со стрельбой и взрывами, шедший на последнем сеансе в "Мире". На стрельбу и взрывы Юс смотрел с удовольствием, подкрепляясь по ходу дела колбасой. Прочные шкурки сплевывал в пакетик. С хлебом вышел казус. В темноте Юс вытянул батон, упакованный в тонкую прочную пленку, и долго не мог понять, почему никак не откусывается.
После фильма Юсу очень захотелось есть. Перейдя осторожно улицу, он прошел немного вверх по Золотой Горке и присел на перекрестке под деревом - подкрепиться. Поодаль тускло светил фонарь, под ним шумно ссорились двое юнцов. Юс жадно поедал колбасу с хлебом, не обращая на них внимания. Не обратил он внимания и на беззвучно вынырнувший из-за угла джип с черными тонированными стеклами.
Но, услышав звук открывающихся дверей - синхронный, резкий - и мерный хруст песка под подошвами, Юс вскочил. Прижался спиной к чугунной решетке ограды. Этот хруст будто открыл краник в мозгу, где-то глубоко, в самых подвалах, залитых давним, забытым кошмаром, - и оттуда потекла, пузырясь, холодная кислая жижа. Темнота вокруг вдруг загустела - ледяным, липким студнем. Юс хотел крикнуть, крикнуть изо всех сил, выблевать наружу колючий ком, закупоривший горло, но не было сил даже выдохнуть. Двое мускулистых парней в одинаковых черных теннисках и джинсах спокойно шли к нему сквозь сумрак, раздвигая ледяной кисель, свободно и легко, будто гадюки, скользящие сквозь ил. Подошли, взяли под руки, повели в машину. Он не сопротивлялся. Его усадили на заднее сиденье, сами уселись с двух сторон. На переднем кто-то уже сидел, - едва различимый в тусклом свете, просачивающемся сквозь стекла.
Сидевший не торопясь обернулся. И сказал, растянув в улыбке резиновое лицо:
- Я рад, что мы снова встретились, Юзеф Казимирович.
И тогда Юс наконец закричал.
Потом Юс так и не смог вспомнить, что именно произошло. Помнил, что кричал - во всю мочь, раздирая легкие. Сорвал голос, и после долго не мог нормально говорить, хрипел и сипел. Помнил ужас, накатывающий, как огромная скользкая стена, - она падает все быстрее, и не убежать, и даже не упасть лицом вниз, чтобы не видеть, как накроет, расплющит - руки стиснуты, кисти вывернуты. Стена упала, расплющив рассудок Юса, и память его остановилась.
Очнулся он оттого, что в лицо светило луна, яркая даже сквозь тонированное стекло. В тело будто кто-то налил свинца - в руки, в голову. Очень болели пальцы, перепачканные чем-то липким, мерзко пахнущим. На передней панели светились зеленые и красные огоньки, стрелки циферблатов. И лампочка, освещавшая внутренность открытого бардачка. Юс наклонился вперед, протянул дрожащую руку. Пошарил. Вытянул длинное кожаное портмоне. Потом небольшой пистолет. Пистолет выронил и долго нашаривал его между сидений. Поднял, кое-как вытер о сиденье, сунул в карман. В портмоне оказались деньги и ворох карточек.
Парень справа сидел, перегнувшись вдвое, уткнув лицо в колени. Юс тронул его спину рукой. Оперся локтями. Парень вдруг сдвинулся с места. Юс отпрянул назад, дрожа. Замер. Но парень больше не шевелился. Тогда Юс, снова опершись локтями, нашарил ручку, надавил, оттолкнулся ногой - и вывалился наружу, больно ударившись плечом о бетонный бордюр. Встал, захлопнул за собой дверцу и, шатаясь, побрел прочь.
Он прошел до старого кладбища, около него пересек трамвайные пути, прошел сквер, потом по набережной, под мостом, у каскада, до дикого ивняка, там, где река делает излучину, огибая корпуса машиностроительного завода. В кустах этих он, споткнувшись, упал и тотчас же заснул. Проснулся он от холода около четырех утра. Кое-как встал, скривившись от боли в затекших ногах. Из кармана куртки вывалилось портмоне. Юс поднял его, раскрыл. Вынул деньги - вразнобой доллары, евро, рубли. Много. Начал было считать, но пальцы слушались плохо, не гнулись. Сунул деньги в карман. Напихал в портмоне земли, зашвырнул в реку. Помыл руки, плеснул пахнущей мазутом водой на лицо. И побрел дальше: вдоль реки, к железной дороге, через кусты вдоль путей - к вокзалу. На вокзал он пришел к шести утра, выйдя к платформам с восточной стороны. На четвертой платформе стоял 168-й, новосибирский скорый. Юс, кое-как отряхнув грязь с куртки и брюк, поднялся на вокзал и попросил в кассе билет до Новосибирска. Купейный.
Зайдя в вагон, он улегся на свою полку и тут же заснул.
Сергей Андреевич, заместитель начальника отдела семнадцать дробь "В", вошел в кабинет на третьем этаже желто-коричневого здания на проспекте в начале двенадцатого. Несмотря на утро, от Сергея Андреевича уже пахло хорошим, двадцатилетней выдержки украинским коньяком "Империал", конфискованным на границе вместе с машиной, его перевозившей, и распроданным задешево в пользу государства - главным образом, самим таможенникам и тем, кому повезло быть с ними в хороших отношениях. Сергею Андреевичу повезло. Он поддерживал много хороших отношений. Гордился их устойчивостью, прочностью и своей способностью сделать их такими. Секретарь, безусый аккуратный лейтенантик с холеным, без единого прыщика лицом, сказал строго: "Проходите. Вадим Вадимович ждет вас".
- Хорошо, Витя, - сказал Сергей Андреевич, тепло улыбнувшись. Он был в хороших отношениях и с лейтенантом, и с его папой, и с деканом факультета, где лейтенант учился, и даже с тренером спортзала, куда мама лейтенанта ходила бороться с расползающимся целлюлитом.
Сергей Андреевич прошел за двойные, карельской березой отделанные двери в просторный кабинет с длиннейшим столом и огромным, метр на полтора, портретом Президента напротив двери. На больших совещаниях хозяин кабинета сидел в кресле под портретом так, что голова, как орден, оказывалась на левом президентском лацкане. Но обычно хозяин выбирал место за уставленным телефонами рабочим столом, стоявшим слева от двери и скрытым от входящих высоким шкафом. Посетители, впервые попавшие в кабинет, нерешительно озирались по сторонам, никого не видя, - и нередко пугались, слыша за спиной благодушный голос. Хозяин любил свой голос: бархатистый, сочный, вкрадчивый, как урчанье большого сытого кота.
- Доброе утро! - сказал он в спину Сергею Андреевичу. Тот привычно вздрогнул. - Я вас не напугал?
- Доброе утро, Вадим Вадимович. Ну что вы, нисколько.
- Вы уж извините, если что. Да вы садитесь, - хозяин показал на второе кресло у стола. - Кофе хотите? С коньяком? У меня "Империал".
Сергей Андреевич чертыхнулся про себя.
- Да спасибо, не нужно. Я, знаете ли, уже выпил.
- Ну, как хотите. А я вот иногда чашек до двадцати в день выпиваю. Врачи говорят, вредно, за сердце побойтесь - а я все равно пью. Витя чудесно заваривает, так что зря вы отказались. А может, все-таки по чашечке?
- Уговорили, - согласился Сергей Андреевич, лихорадочно припоминая, кому было известно о том, сколько кто купил "Империала" и как распорядился с покупкой. Мелочь, конечно, - но хозяин любит подобные мелочи. Еще одна ниточка в поводок, за который можно в любой момент потянуть. Но ведь не за этим же позвал? Зачем тянет время?
- Витя, - шепнул хозяин в селектор, - два кофе, пожалуйста.
Не прошло и пары минут, как лейтенант принес на стальном подносике две стальные же чашечки - немецкой выделки, с двойными, - чтобы кофе не стыл, - стенками.
- Сахар? Сливки?
- Нет, ну что вы. Это почти преступление - сахар к такому кофе, - искренне признался Сергей Андреевич.
- А я вот преступлю на рабочем месте… капельку коньяку… вот, самую малость, чуть добавить в аромат.
Сергей Андреевич проводил глазами бутылку, силясь разобрать пропечатанный на этикетке номер партии.
- Ах, - сказал хозяин, отхлебнув глоточек из хрустальной крошечной стопочки.
- Да. Замечательно.
- Чудесно. Ну-с, теперь можно и о менее приятных вещах. У меня тут, - хозяин тронул пальцем лежащую на столе синюю папку, - отчет вашего начальства о произошедшем сегодняшней ночью. Прочитав его, мне захотелось получить кое-какие объяснения. И именно от вас.
- Пожалуйста. В меру моей информированности, конечно. Я в обследовании участия не принимал.
- Само собой, само собой… вы и на место происшествия явились почти через час после звонка, когда джип уже стоял в нашей мастерской.
- Меня разбудили. И добираться пришлось на своей машине.
- Вы так крепко спали?
- А почему бы мне не спать крепко? Я Юровцу доверял. И квалификации тех, кого он взял с собой. Третий отдел нас еще никогда не подводил. К тому же они знакомы со спецификой. Совершенно рядовая процедура.
- Доверяли Юровцу, - хозяин усмехнулся. - Конечно. Простите, но, если я не ошибаюсь, разве вы не обвиняли его в том, что работа с этим вашим… объектом - провалена?
Сергей Андреевич подумал, что начальник - трусливая сволочь. А если вдруг не он? Кто тогда? Сам Юровец? Или посадили на прослушку? Но из-за чего?
- Юровец был квалифицированным психологом, имел большой опыт работы с объектами. Успешной работы. И потому у него сложился определенный, скажем так, стереотип, - пояснил Сергей
Андреевич, добавив в голос чуть нерешительности. Хозяин ненавидел, когда ему читали лекции. - И потому он, вопреки нашим рекомендациям, применил к объекту свою обычную методу. Знаете: сразу быка за рога, сломать, смять. А это ведь не бизнесмен, не бандюган какой-нибудь - художник. Они и так не вполне нормальны, а этот, прямо скажем, без царя в голове.
- Да уж, - усмехнулся хозяин, - я читал, как его взяли. Я бы тоже подумал, что у него крыша безнадежно съехала.
- Что да, то да - но не совсем. У таких потенция на пике - колоссальная. Их нервная система постоянно на перегреве, и потому пиковый разряд намного сильнее, чем у обычных людей. Но работать с ними сложнее. Они легче срываются, их гораздо труднее контролировать и готовить.
- И вы посчитали, что этот трудный процесс Юровец испортил?
- Да.
- А разве вы не с самого начала видели, насколько уникален ваш психопат? Вы, кажется, говорили об этом? И, зная своенравие Юровца, тем не менее не контролировали его работу?
- Но Юровцу были даны разработки и рекомендации, а он их попросту проигнорировал. Кто знал, что он так поступит?
- Кто знал… а если он испортил, почему именно его послали брать?
- Потому что он лучше всего изучил поведение объекта, ближе всего с ним общаясь, да и опыт оперативной работы - едва ли не самый большой в отделе.
- Изучил, - хозяин досадливо поморщился. - Как же тогда получилось, что он ничего не смог предвидеть? Или я чего-то еще не знаю? Вы знаете, как он умер? От шока. Ему выдавили пальцем глаз. А Валентинов умер оттого, что ему расплющили кадык. Просто схватили пальцами и расплющили. Как спичечный коробок. А у Валентинова, между прочим, был третий дан. По джиу-джитсу. И феноменальная реакция. Как подобное мог учинить хилый юнец, даже в армии не служивший?
- Это истерика. В припадке люди листовую сталь пробивают голыми руками.
- Вы это знаете и мне говорите, а Юровец почему-то этого не знал?
- Знал, - Сергей Андреевич пожал плечами, - но, наверное, не принял надлежащих мер.
- Не принял надлежащих мер, отправляясь на захват страшилища, которое голыми руками прикончило и его, и еще трех оперативников. Вооруженных. Обученных. Опытных. Не могу понять.
- Наверное, он переоценил свои силы, - осторожно предположил Сергей Андреевич.