Хм, а ведь все это может быть очень ловко разыграно. Обычное с виду дорожно-транспортное происшествие, в котором виноват пьяный водитель. Никаких изрешеченных очередями мирных прохожих. Никаких намеков на теракт. Все чинно и обыденно. Представители официальной государственной службы ликвидируют последствия катастрофы.
Только почему-то нет свидетелей, жаждущих дать показания. И эта путаница в сводках ОБЕЗа - кто-то ведь должен был сообщить в "дежурку" о мифическом "расстреле"? А что касается спасателей - настоящих, а не переодевшихся в их форму Снайперов, - то они вполне могут сейчас лежать мертвыми в грузовике с эмблемами Службы Спасения…
Так что просьба "помочь" может быть хитрым ходом. Стоит мне дотронуться до полуобезглавленного бедолаги, как он мгновенно оживет, а в следующий момент его место на том свете займу я. В карманах спасательских комбезов можно спрятать не только гранату или пистолет, но и целый компакт-пулемет со скорострельностью сорок тысяч выстрелов в минуту. И пока Ригерт или люди в "рефрижераторе" среагируют, хотя бы одна из этих пуль достанется мне.
Все это проносится в моей голове за считанные секунды. Еще секунда уходит на то, чтобы подать Ригерту условный знак: "БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ!"
Я качаю головой:
- Извините, братцы, но я - пас…
- Что так? - кривится насмешливо бородатый. - Крови боишься, что ли?
Кажется мне или нет, что его подручные напряглись, услышав мой отказ?
- Ну, крови мы все боимся, - машу рукой я. -
Особенно - своей собственной… Но я не поэтому… Понимаете, ребята, я только что из больницы после операции: аппендицит вырезали… А врачи сказали: нельзя тяжести поднимать…
- А-а, - тянет спасатель. - Понятно. Извини. Ну а напарник твой - тоже после операции?
Ригерт не дожидается особого приглашения. Буркнув односложное ругательство (которое выполняет для группы поддержки функцию кодового слова "ВНИМАНИЕ"), он небрежно отодвигает плечом бородатого в сторону и одним рывком выдергивает труп из кабины.
Целомудренно отворачиваюсь, явно не желая созерцать содержимое черепной коробки мертвеца.
- Куда?.. - роняет Ригерт, обращаясь к людям в комбинезонах.
Как ни странно, до них доходит смысл его вопроса.
- Да клади его прямо на асфальт, - машет небрежно рукой бородатый. - В фургон мы сами закинем… Спасибо за помощь, мужики!..
Ригерт укладывает мертвеца на проезжую часть, и кровь смешивается с пылью.
И тут мне становится стыдно.
Не ты ли говорил недавно Слегину, что надо действовать активнее? Вызвался быть наживкой - так исполняй свою роль до конца. А сейчас - самый подходящий момент поставить все точки над "i".
Я подхожу к трупу и присаживаюсь рядом с ним на корточки, спиной к спасателям, которые пытаются расцепить машины, чтобы передвинуть их поближе к бордюру.
- Послушайте, ребята, - с фальшивым удивлением говорю я, - а ведь он жив!
- Если ты пошутил, приятель, то не смешно, - говорит один из спасателей, собирая разбросанные по асфальту инструменты. - У этого типа полбашки снесло, мозг по всей кабине раскидало, а ты говоришь - жив!.. Насколько мне известно, без головы люди не живут!
РАЗРЯД!
Человек, лежавший передо мной, вздрагивает и открывает глаза. Голова у него становится целой и невредимой. В мгновение ока исчезают обломки костей, торчавшие сквозь штанины. Правда, брюки по-прежнему разодраны в клочья, и на рубашке остаются пятна крови. Зато лужица крови на асфальте испаряется чудесным образом вопреки законам физики. Я до сих пор не понимаю, как это происходит. Выходит так, что Дар мой ликвидирует только сам факт смерти человека, возвращая его в исходное состояние. Как своего рода машина времени.
В следующую секунду мужчина садится и обалдело оглядывается.
- Где это я? - спрашивает он хриплым голосом, распространяя в воздухе стойкий запах алкоголя. - Что это было?
Взгляд его падает на искалеченные машины, и он резво вскакивает на ноги. Не обращая внимания на остолбеневших спасателей, недоверчиво трогает распиленный в нескольких местах кузов "тридцатки".
- Ни хрена себе! - вырывается у него из уст. - Как это меня угораздило, а?
Спасатели с открытым ртом переводят взгляд с него на меня. Кто-то из них растерянно матерится. У бородатого выпадает из руки кувалда, чуть не отдавив ему ногу. Мальчишки, наблюдавшие за ликвидацией последствий аварии, возбужденно переговариваются, показывая на меня пальцем.
Пот струится у меня между лопатками и по ногам.
Если это все-таки ловушка, то момент для нападения просто идеален.
- Ну вот, видите? - говорю я спасателям. - Наверное, он в рубашке родился!
Бородатый подходит к воскрешенному и пристально оглядывает его с головы до ног. Неуверенно спрашивает:
- Слушай, ты как себя чувствуешь? Может, тебя в "Скорую" отвезти?
Хозяин "тридцатки" смотрит на него, как на идиота.
- Какая "Скорая"? - изумляется он. - Мне же теперь надо страховку оформлять!.. Вы вон своими железками мне машину уделали так, что теперь ее только на свалку!
- Что-о? - говорит кто-то из спасателей. - По-твоему, это мы ее в металлолом превратили?
- Ну ладно, - объявляю я. - Не будем вам мешать, ребята. Надеюсь, теперь вы разберетесь без нас, что к чему.
Идем с Ригертом к машине. Не знаю, как мой напарник, а я ступаю, не чувствуя ног, и зачем-то считаю шаги. Вот сейчас мне выстрелят в спину… или сейчас?., а может, в этот момент?..
Однако мы беспрепятственно усаживаемся в свой "Ректор" и благополучно отбываем. Перед поворотом на первом же перекрестке я оборачиваюсь и вижу, как спасатели, обступив мужика в клетчатой рубашке, машут руками, что-то ему яростно втолковывая. По-моему, еще немного - и любителю выпить за рулем грозит вторая смерть, на этот раз - от удара кувалдой. Но нас это уже не касается…
Докладываю Слегину о ложном вызове, и он засоряет мембрану микрофона гнусными ругательствами. Обещает разобраться и наказать кого попало за дезинформацию. Потом спрашивает:
- Будете возвращаться в Управление?
- Нет, Ригерт сейчас доставит мое бесчувственное тело домой.
- Устал? - догадывается Булат.
- Как под прессом полежал, - в рифму отвечаю я.
- Ну и правильно, - говорит он, не замечая, что выражается двусмысленно (правильно - что устал или что еду домой?). - Отдыхай, Лен. До завтра.
- Ригерт, слышал? - отключившись, спрашиваю я своего спутника.
Поневоле: с кем поведешься, от того и наберешься. Еще немного пообщаюсь с этим молчуном - и сам забуду человеческую речь.
- Угу, - издает здоровяк, не отрывая взгляда от дороги. Мы уже проезжаем квартала два, не меньше, когда он неожиданно добавляет:
- Валя.
- Что? - не врубаюсь я. - Какая Валя?
- Я, - ответствует этот апологет экономии речевых усилий. - Имя мое…
- А-а, - доходит наконец до меня. И в самом деле, нам с ним пора перейти на имена, а то все по фамилии да по фамилии. Последнее, впрочем, относится только ко мне, потому что меня до сих пор он никак не называл - видимо, по принципу: бог не нуждается в имени собственном. - Валентин, значит… А я - Лен, если сокращенно. Как видишь, в этом мы с тобой схожи: у обоих имена смахивают на женские..
- А отчество?
Хм. Неужели я кажусь ему таким стариком? Хотя я старше его на… ну, лет на десять - это точно.
- Не надо отчества, - объявляю я. - Вон начальник ваш вообще одной фамилией обходится…
- Нет, - отрывисто говорит Ригерт и. набрав побольше воздуха, выдыхает: - Булат Олегович он… для нас…
- Это его проблема. А ты обращайся ко мне по имени и на "ты"…
Кажется, еще немного - и наш разговор станет нормальным актом коммуникации. Однако проходит еще несколько минут, прежде чем Валентин выдавливает из себя очередной вопрос:
- Как тебе… удается?
- Что удается?
- Ну, трупы… это самое…
Вот что он имеет в виду, мой косноязычный друг! Пожимаю плечами:
- Откуда я знаю? Удается - и все…
- С рождения?
- Не-ет, что ты! Если бы я родился таким монстром, то, наверное, не дожил бы до сегодняшнего дня!.. Думаешь, это легко - оживлять покойников?
Валентин неопределенно крутит головой и что-то бурчит. Потом спрашивает более внятно:
- Всех-всех… можешь? Подряд?
- Всех, Валя, наверное, только господь бог мог бы воскресить… Если б захотел. А он, видишь ли, не хочет. Он переложил это на нас, простых смертных и грешных… Причем с одним ограничением. Мой внутренний "диспетчер" принимает Вызовы только от тех, кто погибает не своей смертью, а раньше срока…
- А ты - хочешь?..
Вот пристал, как банный лист!.. Что это с ним сегодня? Не разговор, а настоящее интервью… И что ему ответить?
- Дело не в том, хочу я или не хочу этим заниматься… Пойми: если бы я даже мог спасать всех подряд, я все равно не сумел бы сделать это. Чисто физически. Столица слишком большая, в ней каждую минуту, а то и еще чаще кто-то гибнет.
Ригерт смотрит прямо перед собой, и я догадываюсь, что у него имеются свои мысли на этот счет.
- И вообще, что ты хочешь, Валь? Скажи прямо: к чему все эти расспросы?
Выработка ответа на этот раз занимает у него не больше минуты. Прогресс!..
- Пацан мой, - нехотя говорит он. - Десять лет… Белокровие. Врожденное. С пяти лет - по больницам… Врачи сказали: недолго осталось…
- Ты ж вроде бы не женат? - удивляюсь я. - Пацан-то откуда взялся?
- Не женат, - подтверждает он. - Уже семь лет… развелись… А пацана - люблю… Подумал: может, ты…
Ригерт умолкает, не договорив, но я уже понял ход его мыслей.
Он неуклюже просит меня вернуть к жизни его мальчика, когда тот умрет.
Хорошая просьба. Из тех, на которые невозможно дать отказ. Даже если ты физически не в силах помочь…
- Хочешь, расскажу тебе один случай, который со мной был в прошлом году? - чисто риторически спрашиваю я Ригерта.
…Ему не было и пятидесяти. До сих пор не знаю, как его звали и где он работал. В тот вечер мы встретились с ним в баре, куда я имел несчастье заглянуть поздним вечером. Смакуя порцию коньяка, я обратил внимание на человека за соседним столиком, который выглядел как-то странно. Лицо у него было изжелта-бледным, словно он несколько лет прожил в подземелье, а в глазах плескалась глубокая печаль и непонятная боль. Он был один, и перед ним на столике стояла наполовину опустошенная бутылка водки. Время от времени он наливал себе в стакан чуть больше половины и с жадностью опустошал его, не закусывая, как простую воду. Но нисколько не пьянел. В баре было много людей, но никому не было до него дела. Издержки большого города, в котором каждый занят прежде всего самим собой и не обращает внимания на окружающих, как бы странно они ни выглядели. В то же время на заядлого алкоголика человек за столиком не был похож.
Может быть, у него случилось какое-то несчастье, подумал я. А при сильном стрессе алкоголь не действует.
Прикончив свою "дозу", я уже собирался уходить, но тут мой взгляд упал на любителя крепкого спиртного - и я остолбенел. С явным отвращением выцедив очередной стакан, мужчина достал из кармана лист бумаги, что-то торопливо написал на нем и бережно спрятал во внутренний карман. Потом вытряхнул из серой коробочки без надписи две желтых таблетки, взвесил их на ладони, словно гирю, опустил в стакан, залил остатками водки и залпом выпил, запрокинув голову. Оцепенел, глядя куда-то сквозь прокуренный зал, а потом внезапно рухнул лицом на столик, сметая бутылку и стакан.
Так получилось, что я был ближе всего к нему. Никто в баре еще не успел сообразить, что случилось, а я уже оказался возле его столика и, не думая о последствиях, попытался привести мужчину в чувство.
Кто бы подумал, что человек может покончить с собой в баре, у всех на виду, ни с того ни с сего, выпив в одиночку пол-литра водки? Во всяком случае, я - не подумал. Лишь когда мою ладонь кольнул "разряд", напоминающий слабый удар током, я догадался, что произошло.
В следующую секунду человек пошевелился и открыл глаза. И я прочитал в них такое тяжкое отчаяние, что мне стало не по себе.
Он так и не догадался, бедняга, что это я вернул его к жизни. Он решил, что цианид, который он с таким трудом добыл через десять посредников, оказался подделкой, и на моих глазах выбросил коробочку, где еще оставалось несколько смертоносных пилюль, в ближайший мусоросборник.
А потом он рассказал мне, что пытался покончить с собой не из-за каких-нибудь пустяков вроде увольнения с работы или ссоры с женой. Самоубийство в его положении было единственным выходом. Вот уже пять лет он страдал той неизлечимой болезнью, которая с каждым днем причиняет все более мучительную боль. У него была семья: жена и двое детей. И он сделал все, чтобы никто из них не мог заподозрить, что жить ему осталось совсем мало. По этой причине он отказался от госпитализации. Принимал украдкой обезболивающее, а когда оно перестало помогать - просто терпел. Стоически, стиснув зубы и стараясь вести себя дома и на работе так, будто его нутро не терзает злобная голодная крыса. Он был очень сильным и мужественным человеком. Единственное, что он мог себе позволить, - так это поглощать в больших количествах спиртное. Оно немного сглаживало боль, рвущую тупой пилой внутренности. Каждый вечер он уходил из дома и пил в этом баре. Потом возвращался домой и сразу ложился спать. Вернее, притворялся, что спит.. Спать ему не давала обострявшаяся ночью боль.
Но однажды настал момент, когда он понял, что больше не может выстоять в этой нескончаемой битве с недугом. И что, как бы он ни старался, ему придется выдать себя перед своими близкими. И тогда он принял решение ускорить развязку.
Откуда он мог знать, что я окажусь в этот момент рядом и не дам ему уйти в спасительное небытие? Я вернул его к жизни, но избавить его от болезни было не в моих силах. Я невольно стал реаниматором-садистом, вернув неизлечимого больного к жизни и тем самым продлив его мучения!..
Разумеется, ничего этого я не сказал вслух. Вслух я поинтересовался, стараясь не глядеть на своего собеседника: "Сколько вам еще осталось?"
Он пожал плечами: "Месяца два. Если уж очень не повезет - три… Вам, наверное, этот срок кажется слишком малым, не правда ли? А вот для меня каждый День - как вечность!.."
Потом подумал и добавил, скривившись (видимо, боль вновь настигла его): "Что ж, придется попробовать что-нибудь еще… Хотя другие способы мне не нравятся".
Я молчал. Потом я проклял себя за свое молчание, но в тот момент я не решился сказать правду этому несчастному. Но с тех пор я зарекся бездумно дарить людям вторую жизнь…
- Понятно, - бурчит Ригерт, не глядя на меня. - Бесполезно, значит?..
- Мне очень жаль, - развожу руками я. - Но я не смогу тебе помочь…
- А если я его… сам?.. То есть - заранее? А?
Я на мгновение прикрываю глаза. Мне вдруг становится страшно.
Боже мой, что же смерть делает с людьми! Она может толкнуть их на самое страшное преступление. Внушить им надежду, что этим можно спасти от нее своих близких. И можно не сомневаться: если я сейчас одобрю идею Валентина, то он недрогнувшей рукой лишит жизни своего "пацана"…
- Нет, Валентин. Это не спасет его. Как не спасло того мужика в баре.,.
- Понял, - отрывисто говорит он. - Нет так нет. Никаких претензий. Извини…
Остаток пути до моего дома проходит в молчании.
Да и о чем можно говорить после такого разговора? О тачках? О погоде? О том, как сыграет сегодня футбольная сборная в финале розыгрыша Кубка Сообщества?..
Когда Ригерт высаживает меня у подъезда (ребята из "рефрижератора" успели обогнать нас и проверить дом и его окрестности на отсутствие возможных засад), я предлагаю:
- Может, поднимешься ко мне? Посидим, чайку-кофейку попьем… Да и переночевать можешь у меня, а не в машине.
Из-за меня бедняга Ригерт, наверное, уже забыл, когда последний раз спал в нормальном лежачем положении. Слегин предписал ему сопровождать меня повсюду ("И в туалет?" - ехидно спросил тогда я. "И в гости к любовнице тоже!" - ответил Булат), и Валентин дежурил возле моего дома ночами напролет.
Но "раскрутчик" качает массивной головой:
- Тут ребята, - сообщает он.
Завидное стремление разделить тяготы и лишения со своими товарищами. "Рефрижератор" тоже будет торчать у моего дома всю ночь, только спрячется за углом, чтобы не бросаться в глаза.
- Ладно, - говорю я. - Тогда - до завтра.
- Умгу, - доносится в ответ из кабины.
Глава 5. ЖИЛИ-БЫЛИ ДВЕ СТАРУШКИ…
Прямо подо мной проживает очень милая парочка. Две старушки. Причем - не сестры и вообще не родственницы. Одна из них, Герта Фридриховна, еще может выбираться в магазины и на рынок, а баба Полина в течение последних лет не выходит из дому. У нее - подагра в тяжкой степени, и даже по квартире она передвигается с трудом, опираясь на тяжелую трость. Иногда ночью, когда мне не спится, я слышу, как внизу раздаются мерные удары, смахивающие на поступь Командора из пушкинского "Дон Жуана": баба Полина героически одолевает коридорные метры, направляясь в туалет.
Вообще-то старушки живут тихо. Но примерно раз в месяц (как правило, после получения пенсии) они Устраивают "девичник". Покупают дешевое вино, накрывают стол и засиживаются допоздна. К сожалению, неотъемлемым атрибутом "девичников" является склока, перерастающая в драку с битьем посуды, ломанием мебели и истошными криками: "Убью тебя, сволочь старая!" Верх в этих почти супружеских разборках одерживает всегда баба Полина. Не раз, спустившись этажом ниже, чтобы утихомирить почтенных дам, я заставал ее в тот момент, когда она беспощадно хлестала тростью по спине и плечам своей сожительницы. Никакие увещевания не помогали. "Убью!" - шипела она, трясясь от ненависти и злости. Я ей верил. Трость достаточно тяжела, чтобы раскроить голову кому угодно, а не только тщедушной Герте… К счастью, на следующий день все вновь возвращается в прежнюю колею, и снизу не слышно ни звука, словно обе обитательницы квартиры подо мной вымерли в одночасье.
Сегодня, к несчастью, именно такой день, если судить по воплям снизу: "Спасите, убивают!" и скрежету передвигаемых предметов мебели. А ведь еще нет и девяти… Рановато бабульки перешли к выяснению отношений… Но сегодня пусть на меня не рассчитывают. Я зверски устал и не собираюсь исполнять миротворческие функции. Пусть они хоть до полного облысения выдирают друг другу волосы!..
Перекусив, перемещаюсь на диван и включаю имиджайзер. Вскоре выясняется, что вместо обычных ток-шоу и рекламной шелухи по всем каналам транслируют какой-то интересный сон - и я полностью погружаюсь в него.
Просыпаюсь от того, что внутри меня кто-то пытается надуть футбольный мяч. Ощущение, знакомое до боли. И не в переносном, а в буквальном смысле. Когда мяч вырастает до размеров глобуса, он начинает больно толкаться в мои ребра, давить на сердце и прочие внутренние органы.
Вот черт, даже дома достают эти покойники!.. Угораздило же кого-то отбыть на тот свет среди ночи (часы показывают два часа, в комнате темно, а умный экран давно уже отключился, установив, что его никто не смотрит).
Некоторое время я еще пытаюсь сопротивляться Вызову. Иду в туалет, потом - на кухню, где выпиваю два стакана холодной воды, а третий выливаю себе на голову.