Глава 6. МОЛЧАТ НЕ ТОЛЬКО МЕРТВЕЦЫ
- Ну, ты готов? - осведомляется Слегин. Лицо у него серое, как бетонная плита. Волнуется…
Я пожимаю плечами:
- Я-то - да… А ты? Ты уверен, что нам надо действовать именно так?..
- А почему бы и нет? - дергает щекой он. - Слушай, Лен, я хочу, чтобы ты уяснил одну вещь… Наступил момент, которого мы все так долго ждали. Мы заплатили за него многими жизнями. Впервые за последние полгода хоть один гад попал нам в руки, и мы просто обязаны вытянуть из него информацию о его боссе. А я не сомневаюсь, что к тебе его отправлял сам Дюпон…
- Почему ты говоришь - он? В момент нашей встречи мне показалось, что это была тетка. Причем довольно смазливая…
- Именно это и имел в виду Козьма Прутков, когда изрек: "Если на клетке с буйволом написано "слон"…", - усмехается Слегин. - Представляешь, как мы все обалдели в морге, когда сняли с этой красотки ее одеяния… Мужик! Самый натуральный мужик, со всеми полагающимися ему причиндалами. Все остальное - грим, парик, пластические операции, хирургическая корректировка голосовых связок плюс актерское мастерство… И еще - врожденный педерастизм!..
- Может, он просто трансвестит? - предполагаю я.
- Да по мне - хоть инопланетянин! - шипит сердито Слегин. - Главное - развязать ему язык!.. - Он смотрит на часы. - Ну все, пошли… Сейчас его привезут.
Мы выходим из кабинета и идем к лифту.
Слегин решил проводить "допрос мертвеца", как он окрестил предстоящее мероприятие, в подвале Управления. В лучших традициях фильмов о Второй мировой войне. Помнится, гестаповцы тоже допрашивали пленных партизан непременно ночью и непременно в мрачном подвале…
К допросу по понятным причинам мой друг привлек только меня и Ригерта. "Узкий круг ограниченных лиц", - как он любит говаривать…
И он не хочет откладывать допрос на потом. Словно мертвец может сбежать…
- Удалось выяснить, кто она… кто он такой? - спрашиваю я.
- Пока нет, - морщится он. - Времени не было… Успели только пройтись по фотоархивам да сверили пальчики с дактилотекой. Пусто. Либо он раньше ни в чем противозаконном не был замешан, либо такой же "возвращенец с того света", как большинство из Снайперов, и подох давным-давно. А ты сам знаешь, как работают наши бюрократы: не успеют еще закопать очередного покойника, а они уже вычеркивают его из всех списков и все материалы регистрационного дела отправляют пылиться в архив, где сам черт ногу сломит… Так что, надеюсь, что он сам сейчас нам скажет, кто он и откуда… И не только это.
Он достает из кармана коммуникатор и на ходу начинает набирать короткий номер.
- Не звони, - говорю я, догадавшись, кому он звонит. - Они уже прибыли.
- Откуда ты?.. - начинает он и осекается. - А, понятно… Ты ж теперь, как ищейка, за версту чуешь трупы…
- Вот только в качестве трупоискателя меня использовать не вздумай, - протестую я. - А то знаю я тебя, придет когда-нибудь в твою руководящую голову такая светлая мысль!.. Он пожимает плечами:
- А что? Идея и в самом деле гениальная. Сколько нераскрытых дел у ОБЕЗа висит из-за того, что оперативники не могут найти тело жертвы!..
- Не наглей, Слегин, - говорю я. - Тоже мне, эксплуататор-кровосос нашелся!..
Нездоровое оживление моего друга каким-то образом передается и мне, и я начинаю мандражировать перед тем, что нам предстоит сделать.
Одно дело - воскрешать обычных, пусть даже не самых приятных людей, и совсем другое - бандита и подонка, который несколько часов назад хотел и, в принципе, мог убить тебя. И если бы не Валентин…
Кстати, тут есть нечто, над чем следует подумать. Только - что? Черт, ускользнуло из головы… Ладно, потом попробую разыскать пропавшую без вести мысль.
Когда-то в здании Управления располагались правительственные ведомства, и во время войны в подвале было оборудовано бомбоубежище. С системой вентиляции, электроосвещения и прочными металлическими дверями. В наше время бомбоубежища нет, но двери и анфилада проходных помещений, а также пандус для въезда машин прямо в подвал остались.
Ригерт ждет нас перед дверью последнего бункера. Вместе со здоровенным парнем в форме сержанта.
- Где он? - спрашивает сухо Слегин. Он все еще не может простить Валентину оплошность, которая чуть было не стоила мне жизни.
- Там, - как обычно, кратко ответствует Ригерт, показывая подбородком куда-то за дверь.
- Ты что - оставил его одного?! - ужасается Слегин.
- Умгу.
- Ты что? А если он сбежит?
Ригерт неуверенно растягивает рот в улыбке. Он не поймет: шутит шеф или действительно верит в то, что мертвец может сбежать? Хотя, с учетом событий последних дней, ничего удивительного в этом не будет.
- Ох, Валька, твой счет грехов передо мной все прибывает, - грозит ему пальцем Слегин. - Вот разберусь с делами - и возьмусь за вас, стервецов, а то совсем распустились, понимаешь!.. Перед людьми стыдно!
Под людьми он, видимо, имеет в виду меня.
- Не обращай внимания, Валентин, - говорю я, хлопая по плечу Ригерта. - Во-первых, начальство шутит, а во-вторых, начальство милосердно в силу того, что само когда-то было таким же…
- Но-но… - бурчит Слегин. - Не подрывай мой авторитет в глазах подчиненных. Я уже сам его подорвал - дальше некуда…
Не обращая на него внимания, я спрашиваю:
- Ты как себя чувствуешь, Валь? Что-нибудь болит? Он качает головой и вдруг отворачивается.
- Спасибо, - глухо роняет он.
Вот уж не подумал бы, что такие громилы могут стесняться.
- Взаимно, - ответствую я.
- Николай, - говорит Слегин сержанту. - Твоя задача - закрыть за нами дверь на все замки и никого внутрь не впускать. Понятно? Ни-ко-го! Что бы там ни происходило…
- А выпускать? - простодушно интересуется Николай.
- Чего - выпускать? - не понимает Слегин.
- А выпускать наружу - можно?
Слегин только крутит головой и не находит, что на это можно сказать. Я невольно прыскаю в ладошку.
- Можно, - наконец говорит Слегин. - Но только по моему персональному разрешению…
* * *
- Где Дюпон? Говори, гад!.. Ну?!
Допрашиваемый молчит. Он молчит уже второй час - именно столько уже длится допрос.
Любой обычный преступник на его месте болтал бы всякую ерунду, не относящуюся к делу. Требовал бы адвоката и обещал бы пожаловаться прокурору на произвол. Или хотя бы врал, что ничего не знает и не помнит.
Но этот тип молчит, как камень.
Тем не менее он совсем не каменный, и когда Слегин или Ригерт делают ему больно, он кричит, и даже слезы текут из его глаз - как у всех нормальных людей. Но кричит он опять же бессмысленно, не произнося ни ругательств в наш адрес, ни жалобных слов, как это сделал бы любой другой на его месте.
Только тянет "А-а-а" своим немужским фальцетом. Или визжит по-женски надрывно, и у от этого визга у нас потом долго звенит в ушах.
Он лежит нагишом на железной каталке, которую обычно используют в моргах для перевозки трупов, в позе Иисуса Христа. Руки и ноги его надежно зафиксированы специальными зажимами, имеющимися на каталке.
Без макияжа, одежды и парика он уже не походит на ту красотку-брюнетку по имени Рита, которую я видел несколько часов назад. Худощавый парень с выбритым наголо черепом кажется теперь слабым и беззащитным. Если бы у меня не саднила спина, то я бы подумал, что мне померещилось, как он меня сбил с ног отработанным мощным ударом.
Слегин выразительно ругается и опять берется за пистолет. Тот самый пистолет, который ранее принадлежал допрашиваемому. По закону Булат должен был его заактировать и немедленно сдать в ближайшее отделение Комитета по разоружению, но решил, что эта смертельная штучка пригодится ему самому.
- Последний раз спрашиваю: кто тебя послал на это задание? - обращается он к парню на каталке, передергивая затвор. - Как звали твоих сообщников? Где у вас расположены базы, явки, тайники?
Пистолет двенадцатизарядный, но Слегину он достался, когда в обойме оставалось девять патронов. За время допроса количество пуль в стволе значительно поубавилось: Слегин наказывает допрашиваемого за молчание болью, Это единственное, что ему остается. Все попытки применить какие-то препараты, развязывающие язык, оказались неудачными. Видимо, в организм парня заранее были введены какие-то антидоты, и все "сыворотки правды" не оказывали на него ни малейшего воздействия. А когда доза химиката превышала определенную величину, он просто умирал, и все начиналось сначала.
Поэтому все, что Булат сейчас может, - это пытаться пронять Снайпера болью. Такой, которую человек не может вынести. Но при этом не давать ему умереть слишком быстро.
Когда же это все-таки происходит, в дело вступаю я и возвращаю парня в "исходное положение".
Я воскрешал его уже раз шесть, но он все равно молчит.
Слегин подносит ствол ко лбу парня. Потом, помедлив, перемещает пистолет к животу. Деловито спрашивает у меня:
- Лен, что больнее: когда пуля попадает в печень или в желудок?
И тут я внезапно понимаю: господи, еще немного-и мы все сойдем с ума!.. Потому что мы зашли слишком далеко, чтобы считать себя нормальными людьми.
- Послушай, Слегин, - говорю я. - Не надо… Ты же видишь, это ничего не дает…
В раскосых глазах Слегина внезапно появляется странный блеск.
- Да? - с радостным удивлением откликается он. - Ты так считаешь, Лен?.. Что ж, может, ты и прав. Но видишь ли, какая штука, Лен. Я всегда любил смотреть, как умирают люди. Ты скажешь, что я - маньяк? Да, я - маньяк!.. И я хочу сегодня крови!.. Много крови!.. Столько же, сколько пролили этот подонок и его приятели!.. И пока я не выпущу всю кровь, каплю за каплей, из его гнилых вен, я не успокоюсь!..
Он играет, что называется, на зрителя. На того единственного зрителя, который бесстрастно смотрит в потолок, лежа на ледяной качалке. Время от времени по коже парня пробегает крупная дрожь, но вряд ли это означает, что он боится. Просто ему холодно лежать раздетым на голой железяке.
Хотя я понимаю, что Слегин не искренен в своем стремлении предстать перед допрашиваемым кровожадным садистом, мне это не нравится.
- Перестань, Слегин, - прошу я. - Не делай этого… Вместо ответа он стреляет.
Но не в живот, а в колено парня.
Во все стороны брызжет кровь и разлетаются осколки костей, вместо сустава образуется кровавое месиво, и парень орет во все горло от боли.
- Больно? - наклоняется к нему Слегин. - Больно, я знаю. Суставы вообще болезненная часть тела, еще больнее, чем внутренности… А хочешь избавиться от боли? Это просто: ты отвечаешь на мои вопросы, а мы тебе делаем анестезию… Ригерт, приготовь-ка шприц с анальгетиком. Он умный мальчик и сейчас нам все расскажет… Ну? Расскажи нам для начала про своего босса. Где он прячется и как с ним установить связь? Считаю до трех… Раз…
Но крик парня внезапно обрывается, зрачки закатываются под лоб, и голова безвольно падает набок.
Слегин щупает пальцами тонкую шею допрашиваемого.
- Потерял сознание. - констатирует он, обернувшись к нам с Ригертом. - Валя, давай вместо анальгетика стимулятор…
Ригерт делает парню укол в вену, и тот, судорожно вздохнув, открывает глаза.
- Дурачок, хотел сбежать от нас в небытие? - укоряет его Слегин. - Не-ет, подожди чуток… Все еще только начинается. Сейчас мы займемся твоей второй ногой, потом лишим тебя твоего мужского достоинства - ведь оно тебе не нужно, верно? Ты же у нас - женщина, красотка Рита… Зачем тебе эти отвратительные прибамбасы между ног?
Парень уже не кричит, но его сотрясает крупная дрожь. Из закушенной губы по подбородку стекает струйка крови. А лицо все больше неестественно белеет, словно в него светит ослепительно яркий прожектор.
Слегин подносит ствол ко второй ноге парня.
- Подожди! - повышаю голос я. - Слегин, не надо, прошу тебя!.. Мы же не палачи!
- Согласен, Лен, - отзывается Булат. - Мы - не палачи. Ведь мы ничего такого не делаем… Разве мы наносим кому-то неисправимые увечья? Разве мы медленно убиваем кого-то? Нет, старик. Мы ведь только играем в палачей, правда? Потому что, когда нам это надоест, мы опять сделаем его здоровым, как огурчик…
- Ну все, - говорю я. - Мне уже это обрыдло, Слегин. Прекрати это издевательство, пока не поздно… Иначе…
Мои слова обрывает выстрел и новый вопль допрашиваемого.
Кровь попадает на лицо и на грудь Ригерту, и, к моему удивлению, Валентин вдруг бледнеет как полотно и бежит в угол бункера, чтобы избавиться от содержимого желудка.
- Иначе - что, Лен? - спрашивает невозмутимо
Слегин, сосредоточенно разглядывая дымящийся пистолет.
Парень бьется лысым черепом о железо каталки, явно стремясь разбить себе затылок, но Слегин прижимает его голову рукояткой пистолета.
- Иначе я уйду, - говорю я. - Навсегда…
- Что? - спрашивает он, оставив в покое раненого и подходя ко мне. - Ты можешь так поступить? Ты что - пожалел его? Пожалел этого гомика, да? А ты вспомни переход на Старой площади. Кто туда шаловливо бросил гранатку? Не он ли? Или не такой же, как он?
Я качаю головой.
- Мне без разницы, - упрямо говорю я. - Пусть он - убийца и садист… - Усилием воли удерживаюсь от того, чтобы не добавить: "Как ты". - Но это не значит, Слегин, что мы должны быть такими же, как они!.. Пойми, убивая раз за разом его, мы убиваем самих себя!..
- Ладно, - говорит Слегин, отступая от меня. - Я тебя понял, Лен. Ты у нас - добренький волшебник, да? Только если ты такой жалостливый, так будь им до конца. И если принялся оживлять всех подряд: пьяных водителей, бабок-соседок, то ты просто обязан оживить и этого мерзавца. Из благородной человеческой жалости. Ты же не дашь ему мучиться, истекая кровью? И теперь ты не уйдешь, пока он не умрет, верно? - Я угрюмо молчу. - А это значит, что у садиста Слегина еще есть время…
Его слова обрывает выстрел.
И в бункере сразу становится тихо.
По-прежнему белый как бумага, Ригерт стоит возле изголовья, парня и печально глядит на дымящийся пистолет в своей руке. Сразу после своего воскрешения молчун припрятал смертельное оружие, которое у него почему-то имелось, а я не стал закладывать его Слегину.
На голову допрашиваемого страшно взглянуть. Пуля разнесла ее в пух и прах.
Я закусываю губу, чтобы унять разгорающийся во мне Зов.
- Ты что, Валентин? - почему-то шепотом спрашивает Слегин. - Ты охренел?!.
- Лен прав, - скупо отвечает Ригерт. - Не надо… Секунду Слегин стоит, явно не веря своим ушам и переводя взгляд с меня на Ригерта и обратно. Потом говорит:
- Ладно, я с тобой еще разберусь. По полной программе. - Поворачивается ко мне: - Лен, дай мне последнюю попытку. Обещаю: на этот раз я не буду делать ничего такого… Я просто… я просто побеседую с ним. Ну воскреси его еще разок, а?
Но я молча поворачиваюсь и направляюсь к выходу.
Глава 7. РАДИ ОБЩЕГО ДЕЛА
Сегодня мне не везет с самого утра. Наверное, из-за того, что не выспался. Людям всегда не везет, когда они не высыпаются. Еще один из законов Мерфи. Хотел бы я посмотреть на того везунчика, который спит по два-три часа в сутки!..
Самое явное невезение заключается в том, что, входя в Контору, я сталкиваюсь нос к носу с Шепотиным. Хорошо еще, что вообще сумел избежать нечаянного тарана. Представляю, как румяный и вальяжный Игорек в дорогом черном костюме, надушенный и идеально выбритый, летел бы в мутную лужу, оставшуюся после ночного дождя в провале асфальта. И хотя эта воображаемая картина греет душу, но справедливости ради надо сказать, что скорее всего в лужу загремел бы я, ведь Игорек тяжелее меня на столько же, на сколько я его старше. К тому же с утра я едва держусь на ногах, и это объяснимо: два часа небытия, которое почему-то называют сном, а до этого - два стакана крепкого без закуси. Плюс ежедневные стрессы. Другой на месте Игорька пожалел бы меня и не лез бы с глупыми расспросами. Но не таков мой любимый шеф. Тот еще садист, что с него возьмешь…
- Ну, как там поживают наши "вундеркинды", Владлен Алексеевич? - бодро осведомляется он, пропустив мимо ушей мои сбивчивые извинения.
Хм, "наши"!.. Язык сразу чешется отрезать, что я с ним чужих детей еще не крестил, и вообще… Помнится, когда-то он называл меня на "ты", а теперь все чаше следует канонам служебного общения. И не потому, что мой авторитет в его глазах возрос - просто не к лицу такому выдающемуся деятелю опускаться до фамильярностей с подчиненными. Ведь тем самым он как бы дает им право "тыкать" ему в ответ…
Но я вовремя беру себя в руки. Хотя не ответить ударом на удар совесть не позволяет. Я нагоняю на себя побольше лихорадочного оживления, нездорового блеска в глазах и принимаюсь вещать:
- Вы знаете, Игорь Всеволодович, как оказалось, это исключительно сложная и, я бы сказал, неоднозначная проблема… Да, внешне речь идет о примитивнейшей мистике, но согласитесь, уважаемый Игорь Всеволодович, сколько раз мы были введены в заблуждение обманчивой внешней простотой! - Якобы входя в раж, я даже позволяю себе взять шефа за рукав, хотя это ему явно не нравится. - Ведь, если вдуматься, что такое эти дети? Жертвы ли они обстоятельств или, напротив, на них замкнулся круг? Кто им внушил, что они - это не они, и внушал ли им вообще кто-нибудь подобные вещи? - (Шеф начинает нетерпеливо пританцовывать, словно хочет в туалет, и украдкой поглядывает на часы. Наверняка опаздывает на какое-нибудь важное совещание.) - И знаете, что я подсознательно думаю по этому поводу, Игорь Всеволодович? - Я заговорщицки понижаю голос. Шеф озирается в поисках спасительной лазейки, которая позволила бы ему побыстрее отделаться от меня. Мой вдохновенный монолог уже начинает привлекать внимание прохожих. Дело в том, что наш Игорек не любит быть центром внимания, он предпочитает действовать из-за угла. - Неадекватность нашего подхода к этой проблеме вполне очевидна, она не может не бросаться в глаза!.. - (Главное - побольше слов. Завалить его словами так, чтобы он не скоро выбрался на поверхность!) - А ведь речь идет о методологии, которая, как вы сами прекрасно знаете, имеет непосредственное отношение к тактике и стратегии исследования…
Игорь Всеволодович ошарашено разглядывает меня, и даже неизменный румянец с его щек исчезает. По-моему, шеф уже разгадал мою уловку, но грубо оборвать меня или послать куда-нибудь подальше ему не позволяют остатки культурного воспитания.
Наконец ему удается судорожным усилием выдрать рукав из моих пальцев, и как ни в чем не бывало он произносит:
- Ну вот и отлично, Владлен Алексеевич! К сожалению, я не располагаю достаточным временем, чтобы выслушать вас в полном объеме… Давайте сделаем так: изложите свои соображения по данному вопросу и представьте их мне сегодня к концу дня…