Колос времени - Наталья Дмитриева 15 стр.


Тот не ответил, резко посылая коня вперед. Искрящаяся снежная пыль вихрем взметнулась в воздух, оседая на развевающейся конской гриве, длинных темных волосах и меховом оплечье рыцарского плаща. Мартина охнула, с трудом сохраняя равновесие, но Хорф уже остановился у крайней полосы деревьев, окружавших озеро. Там он грубо ссадил девушку на землю, почти скинул.

– Ступайте в замок, фрейлейн. Не задерживайтесь здесь.

Девушка сделала несколько неуверенных шагов и оглянулась – Хорф, развернув коня, нарочито неторопливо следовал в ту же сторону, где скрылся белый рыцарь. Тогда и она сорвалась с места, припустив, что есть мочи, с желанием как можно скорее оказаться подальше от этого места.

* Где волк?…

** Хорошо. Сделал свое дело (больше не нужен). Отныне скорбь порождается скорбью, и страх страхом.

*** Волею Божьей…

Низкий деревянный дом стоял на полукруглой поляне, со стороны озера скрытой разросшимися кустами краснотала. От леса поляну отделяла стена непроходимого бурелома, сквозь которую не могли пробраться даже дикие кабаны, коих в этих местах водилось немало. Не так давно и сам барон любил наведаться сюда, поохотиться на них и на лосей, но в последнее время Клаус Унгерн сделался тяжел на подъем, поэтому дом круглый год стоял заколочен. Перед ним еще виднелся покосившийся навес для лошадей, а рядом – длинный шест с перекладинами, на которых после охоты развешивали мелкую добычу, но все это уже давно обветшало и ясно становилось – достаточно хорошего порыва ветра, чтобы свалить хлипкие сооружения.

Настороженно оглядевшись, Мартина подбежала к расшатанному крыльцу и потянула дверь на себя. Та поддалась неохотно, издавая пронзительные скрипы и цепляясь за выступающие половицы. Скользнув внутрь, девушка остановилась в сенях, привыкая к темноте, казавшейся и вовсе непроглядной после яркого дневного солнца. Меж тем внутренняя дверь приоткрылась, выпустив полосу тусклого неровного света, а следом и его источник – оплывшую с боков свечу, которую сжимали тонкие женские пальцы.

– Кто там? – взволнованно произнес нежный голос, и Мартина поспешно шагнула вперед.

– Это я, Лизель.

– Тинхен!

– Да.

– Матерь Божья, проходи скорей, только тише…

Пригнувшись, девушка вошла в полутемную комнату, разделенную на две половины плотным холщовым пологом. Ее сестра, до самых глаз закутанная в широкий синий плащ на лисьем меху, торопливо захлопнула дверь и прижала поплотней, навалившись всем телом. С минуту обе молчали, потом старшая поставила свечу и на стол порывисто бросилась на шею младшей, пряча лицо в складках ее шали.

– Тине, Тине…

– Ну что ты, – испуганно проговорила та, обнимая сестру и гладя ее волосы, небрежно сколотые на затылке. – Лизель, не плачь!

– Нет! – Элиза помотала головой, отстраняясь. – Я не плачу. Я боялась, что ты не придешь. Я ведь ждала тебя каждый день…

Мартина прижала руки к груди.

– Я не знала, клянусь, я не знала! Ведь прошел слух, что француз увез тебя в Феллин, а оттуда в Ревель, чтобы плыть во Францию морем. Отец даже послал нарочного ревельскому командору, прося задержать похитителя…

– Тише! – взмахом руки Элиза прервала сестру, с тревогой прислушиваясь к глухим отрывистым звукам за пологом. Потом она выпрямилась и тихо, но внушительно произнесла. – Ты не должна так говорить о моем муже.

– Значит, вы женаты, – Мартина растерянно обхватила ладонями щеки.

– Конечно, женаты. Разве могло быть иначе?

– Нет… Но ведь о французах говорят всякое. Нравы у них свободные, не то, что у нас.

Элиза гордо вскинула голову.

– Мой муж не таков! Ты сама поймешь, когда узнаешь его ближе. Он – воплощенное благородство! Наши ливонские тугодумы не могут даже сравниться с ним. А как он изыскан, как воспитан! У него такой тонкий ум! Он самый лучший – я не смогла бы отдать себя менее достойному дворянину. К тому же его род древнее и знатнее нашего. Так что можешь не тревожиться понапрасну – твоя сестра не уронила себя этим браком. Сейчас я вознеслась высоко, а стану еще выше!

Мартина обвела глазами закоптелые бревенчатые стены с торчащими из пазов клочьями сухого мха, перевела взгляд на сырые половицы, по которым сквозняк перекатывал комочки сора, и только вздохнула в ответ. Сказать было нечего, и она принялась выкладывать на стол содержимое своей торбы. Элиза, глянув за полог, на цыпочках вернулась обратно. При виде завернутой в полотенце хлебной ковриги и нескольких колец кровяной колбасы ее глаза радостно вспыхнули, а руки нетерпеливо потянулись к еде. Отломив солидную краюшку, она несколько раз торопливо надкусила ее, запивая простоквашей из деревянной кружки, которую молча подала ей сестра.

– Хвала Пречистой Деве… – еле проглотив слишком большой кусок, Элиза перевела дыхание и схватилась за колбасу.

– Где же твой муж? – спросила Мартина, посматривая на нее с невольной жалостью.

– Спит. Я не хочу его будить, он сегодня всю ночь не сомкнул глаз. Климат наш для него слишком суров, Жульен не привычен к морозам. Говорят, в Савойе их вовсе не бывает – там круглый год светит солнце и растет виноград, – девушка облизала пальцы и вытерла их о край полотенца. – Уф, я уже начала забывать вкус мяса…

– Почему же вы сразу туда не уехали?

– Мы не смогли. Путь туда неблизкий, а денег у нас не слишком много… Конечно, это моя вина, я так торопилась, уходя из дома, что совершенно об этом не подумала.

– Лизель, бедная моя… – растроганно прошептала Мартина. Элиза метнула на нее острый взгляд.

– То-то же! Теперь жалеешь меня, но что-то ты не торопилась придти, когда я послала тебе записку.

– Не вини меня, клянусь, я не виновата, – Мартина потупилась, затеребив длинную косу. – Со дня твоего побега в нашем замке словно объявился покойник. Ты помнишь – это был День поминовения усопших. Господин де Мерикур уехал накануне, решив не задерживаться на праздник, ты сказалась больной… Когда мы вернулись с кладбища и не нашли тебя в комнате, отец велел обшарить замок сверху до низу, потом послал людей спрашивать о тебе и французе по всем дорогам. Он сразу все понял, а мы с тетушкой Теклой даже представить не могли! Ты не представляешь, какого страха я натерпелась – отец сделался точно не в себе, грозился и кричал, пока изо рта у него не пошла пена, конюха отстегал кнутом за то, что тот не уследил за лошадьми. Стражникам, что стояли на воротах, велел дать плетей. Нам с тетушкой тоже досталось… – девушка подавила тяжелый вздох, отгоняя неприятные воспоминания.

Пожалуй, не стоит Элизе знать, что из-за нее их почтенную родственницу отхлестали по щекам, словно провинившуюся девчонку, а саму Мартину барон за волосы таскал по замковым переходам, а потом целую неделю держал в холодной башне на хлебе и воде.

– Отец решил, что я все знала и помогла тебе бежать, – сухо закончила она, разглаживая складки на коленях. – А ведь я даже не догадывалась. Ты мне и слова не сказала.

Элиза положила голову ей на плечо.

– Прости… Прости, прости. Я не могла иначе. Тебе это кажется безумным, но когда я узнала, что он меня любит, я не смогла отказать. Да разве в этом дело?! Я люблю его, люблю больше жизни! Я готова все ему отдать, лишь бы он попросил. И я стала его женой! Это ли не предел всех желаний?

– Не знаю, – грустно ответила сестра. – Мы с тобой так не похожи, для меня твои слова – как стихи из романа о Ланцелоте, там они к месту. Можно ли любить так, как ты говоришь? Я люблю тебя, люблю нашего отца, хотя порой мне тоже хочется от него сбежать, но не знаю, смогла бы я так поступить с ним… Ведь это же позор для благородного дома, когда одна из его дочерей… Нет, я не буду ничего говорить. Уверена, ты сама все понимаешь. Если ты любишь господина де Мерикура и вы женаты, это, конечно, меняет дело…

– Я люблю его, – нежным голосом повторила Элиза. – Я всю жизнь ждала такого, как он… Ах, Тине, сейчас он болен, его мучает кашель и хрипы в груди, а я ухаживаю за ним дни напролет. Ночью я слушаю, как он дышит. А когда муж со мной ласков…

Она покраснела.

– Согласие между супругами – Божье благословение, – торопливо проговорила Мартина. – Но как вы собираетесь жить дальше?

Элиза нерешительно глянула в сторону – за пологом не было слышно ни единого звука. Тогда девушка поднялась и бесшумно скользнула к нему – однако, в нерешительности постояв рядом, она заломила руки и сделала шаг назад.

– Нет, не могу, Жульен разгневается…

– Почему? – удивилась ее сестра.

– Он мне запретил… – Элиза быстро вернулась к столу и села, но почти сразу вскочила и принялась расхаживать взад-вперед под недоумевающим взглядом Мартины. – Но это смешно, ты же моя сестра. Поклянись, Тине, как в день Страшного суда, что никогда и никому не расскажешь о том, что я тебе покажу!

Мартина рассудительно сказала:

– Если твой муж запрещает, ты не должна мне ничего показывать.

– Но тебе я верю, как себе! – запальчиво возразила Элиза.

– И все же ты должна слушаться мужа, Лизель.

Та сердито фыркнула в ответ. В нетерпении постучав каблучком по полу, она наконец решилась. Остановившись у края полога, Элиза осторожно потянула его на себя и быстрым движением подхватила стоящий на лавке предмет, завернутый в темную материю. Под ней оказалась шкатулка полированного красного дерева с витиеватой надписью на крышке. Мартина только и успела разобрать выделенное более крупными буквами слово "Spica*", когда сестра поставила шкатулку на стол и откинула крышку.

Внутри лежал камень.

Младшая дочь барона с любопытством подалась вперед, но тут же охнула и схватилась за голову – в виски стрельнуло острой болью. Элиза, не замечая ее состояния, любовно провела пальцем по гладкой светящейся поверхности.

– Вот, смотри, – прошептала она благоговейно. – В нем наше будущее, залог, важнее которого ничего на свете нет.

– Что это? – слабо спросила Мартина.

– Философский камень.

– Это?…

Боль внезапно прошла, и Мартина выпрямилась, широко раскрыв глаза от удивления.

– Откуда?

– Это наследство Бре. Теперь он принадлежит Жульену, мой муж – его единственный законный владелец. Мы должны хранить этот секрет в глубочайшей тайне, потому что подобного сокровища не имеет даже император. Это то, что принесет нам власть, почести и богатство… Только представь! С помощью этого камня можно завалить золотом отцовский замок до самых крыш. Мы получим все, что ни пожелаем!

– Да, поистине золото делает человека господином всего, что он захочет, – насмешливо проронила Мартина, отодвигаясь в сторону.

– Не смейся! – Элиза сердито сдвинула брови и шлепнула сестру по руке. – Право же, в этом нет ничего смешного. Золоту дана власть над человеческими душами, это правда…

– Да уж, оно и душам может открыть дорогу в рай.

– Не богохульствуй!

– Это не мои слова. Так говорит доктор Порциус.

– Значит, правы те, кто называет его язычником… Не повторяй дурных слов, которым сама не веришь.

Мартина провела пальцем по краю шкатулки. Мягкие отсветы отразились в ее глазах, на секунду заставив их вспыхнуть золотистым огнем, потом свечение пропало, и камень как будто погас.

Девушка вздрогнула.

– И все же это сокровище даже не смогло вас накормить, тебя и твоего мужа, – чуть хриплым голосом произнесла она. – Прости, Лизель, я не очень в него верю.

– Ну и не верь!

Надувшаяся Элиза убрала шкатулку, вернув ее на место с прежней осторожностью.

* Колос

Из лесного фольварка пришли страшные вести. Хозяйскую жену и дочь, вернувшихся с реки, где они полоскали белье, прямо на пороге избы загрыз волк. Хозяин, выскочив на улицу, видел, как зверь, с чувством зевнув окровавленной пастью, неторопливо пересек двор и, на прощание окинув людей холодным немигающим взглядом, перескочил забор и был таков. У бросившихся за ним в погоню батраков ноги точно налились свинцом – стоило шагнуть за ограду, как в глазах начинало двоиться, а кто послабее, так и вовсе падали в беспамятстве. От волка и следов не осталось, никто не мог сказать, в какую сторону он убежал. Если бы ни два мертвых тела, распростертых на красном снегу, засомневались бы – был ли он на самом деле.

Старший сын хозяина с рогатиной в руках и топором за поясом отправился к окружному старосте. И хотя по дороге ему не встретился ни один зверь и даже птица, все равно на пол дороги его обуял такой страх, что в село парень вбежал как помешанный, потеряв и рогатину, и топор, в изорванном кожухе и с непокрытой головой. Размотавшиеся портянки волочились за ним по снегу.

Староста, до которого и прежде доходили всяческие слухи о волчьих бесчинствах, не мешкая, собрав наиболее уважаемых дворохозяев, поспешил в замок к сеньору. За ним, постепенно увеличиваясь, потянулась целая толпа: мужчины, женщины и дети. Те, кто тоже пострадал от волков, глухо роптали, время от времени то одна, то другая женщина начинала заходиться криком, падала в снег и каталась по нему в припадке. Ее молча обходили, оставляя лежать до тех пор, пока она сама не приходила в себя. Дети, видя такое дело, плакали. В сумерках люди подошли к замку и остановились напротив подъемного моста. Стражники с верхней площадки крикнули им, чтобы расходились, но никто не тронулся с места. Наконец старосту и с ним еще двоих пропустили во внутренний двор, на несколько минут приподняв преграждавшую вход решетку. Остальные остались ждать снаружи.

Быстро стемнело. Огни на сторожевых площадках и в темных провалах навесных бойниц крепостных стен казались собравшимся внизу глазами хищных зверей, готовых спрыгнуть на них и растерзать в клочья. Кто-то из крестьян стал читать молитву, но быстро смолк. Люди жались друг к другу все тесней. Подъемная решетка снова заскрипела, выпуская из прохода несколько темных фигур с факелами в руках. Вернулся староста с товарищами – в неровном факельном свете его лицо казалось смертельно бледным, но он говорил спокойно и от имени сеньора повелел всем возвращаться по домам – барон обещал принять меры. Вместе с ним находился монах-бенедектинец, высокий, с круглым добродушным лицом, широченными плечищами и кулаками ярмарочного борца. Говорил он громким, зычным голосом, эхом разносящимся по окрестным холмам, поначалу энергично вторя словам старосты, а под конец и вовсе оттиснув последнего в сторону.

– Господь сказал – да сгинуть тьмы порожденья, да низринутся они в пропасть, где вечный мрак и скрежет зубовный, да сгорят в вечном пламени! И будет так по слову Его! Господь – пастырь мой! Верую, верую, верую, ибо обещано!… Идите с миром, дети мои, Deus vobiscum! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti…

– Amen… – вразнобой ответили крестьяне, снимая шапки и крестясь. Кое-кто спешил подойти под благословение, но большинство угрюмо смотрело в сторону темных холмов за которыми осталось село. Возвращаться в потемках было еще страшнее, и люди нерешительно топтались на месте, поглядывая на замок.

Внезапно под темным полукругом входной арки наметилось движение. Замелькали огни, полуопущенная решетка задрожала и поползла вверх, послышалось сердитое конское ржание и бряцанье металла. На опущенный мост выехал верховой отряд, предводительствуемый рыцарем на огромном пятнистом как рысь коне. На нем был длинный плащ с пышным меховым оплечьем, на седле перед собой он держал шлем с выдающимся вперед забралом. Тяжелые копыта прогрохотали по деревянному настилу, потом с глухим стуком впечатались в утоптанный снег. Толпа в испуге подалась в сторону, но предводитель сам остановился перед крестьянами, окидывая испуганных людей цепким пронизывающим взглядом. В темноте, в отблесках оранжевых огней казалось, что глаза как у хищника в засаде то вспыхивают, то гаснут, и многие, особенно женщины, принялись украдкой чертить в воздухе отводящий беду знак.

– Кто принес весть о нападении зверя? – негромко произнес рыцарь.

– Господин, это сын Екаба-хуторянина с Черной заводи, – кланяясь, ответил староста.

– Он здесь?

Из толпы неохотно выдвинулся молодой парень.

– Проводишь, – не глядя на него, бросил рыцарь.

Крестьянин растерянно завертел головой.

– Я, что ли?

Староста шикнул на него и толкнул в спину, но парень продолжал испуганно отступать.

– Да как же то? Сей же час?

Староста изловил его за отворот кожуха и тихо, но внушительно пояснил:

– Покажешь господам рыцарям дорогу до фольварка.

– Так ведь темно уже! – совсем растерялся крестьянин. – Как же ночью в лес соваться? Волки того и гляди сгрызут. Да и через болота как ночью идти?… Помилуй, господин, там и пешему только днем по вешкам… а кони ночью не пройдут!

– Истинно, господин рыцарь, – заметил монах. – Воевать с нечистью во тьме все равно, что заливать маслом костер. Известно, что днем, при солнечном свете адские духи слабеют, и воин Христов без труда сможет их одолеть…

– Тогда молитесь за нас, патер, – без тени улыбки заметил рыцарь, бросив странно напряженный взгляд на замок. Потом он посмотрел на замершего крестьянина. – Поведешь сейчас. И если хоть один мой кнехт завязнет в болоте, тебя самого скормят волкам. Понял?

– Да, господин…

Парень натянул шапку поглубже на уши и, сгорбившись, зашагал вперед. Рыцарь тронул шпорой коня, двигаясь за ним, следом, постепенно вытягиваясь в строй по два всадника, потянулись остальные. Монах забормотал молитву, осеняя исчезающих в темноте кнехтов крестным знамением.

Староста, тревожно подергивая длинный седой ус, смотрел вслед отряду. Потом он вздохнул, сокрушенно покачивая головой, перекрестился и сплюнул в снег.

– Как бы и впрямь не сгинули, – прогудел у него над ухом один из дворохозяев.

– Да уж не сгинут с Божьей помощью… Екаба жалко.

Он показал собравшимся, чтобы шли обратно к селу.

За дверью послышался шум, и Порциус Гиммель выглянул наружу. К входу в его "библиотеку" вела узкая лестница из десяти ступеней – на ней всегда было темно, зато ниже в коридоре, тянущемся вдоль западной стены паласа, ярко горели факелы. Доктор Порциус спустился по лестнице и остановился на последней ступеньке. В ту же секунду навстречу ему выскочила невысокая фигура. Приглушенно ойкнув, она попыталась уклониться в сторону, одновременно прикрывая руками лицо, но цепкие докторские пальцы ухватили ее за край одежды и неумолимо потянули за собой.

– Пустите! – запротестовала невольная пленница.

– Тише, моя госпожа.

Заведя девушку в "библиотеку" Порциус захлопнул дверь и повернулся к ней с сердитым и обеспокоенным видом. Мартина отняла руки от лица, в свою очередь смерив почтенного доктора недовольным взором, и вызывающе вскинула подбородок. Однако Порциус ее жеста даже не заметил.

– Долго же вы гуляли, фрейлейн. Боюсь, как бы ваш сиятельный батюшка ни обратил внимания на ваше отсутствие.

– Господи, помилуй, – Мартина мгновенно побледнела и отступила на шаг. – Он меня искал?…

– Нет, но фрау Текла заходила. Ее очень беспокоило, что вы заперлись и комнате и не желаете выходить. Она опасалась – уж не заболели ли вы, и просила меня вмешаться.

– И что вы ей ответили?

– Non cuilibet pulsanti patet janua*, – воздев палец, внушительно проговорил доктор. – Коль скоро вы желаете покоя в уединении, то ни я, никто другой не в праве его нарушить. Ваша тетушка пыталась настоять на своем, но мне удалось убедить ее не волноваться за ваше здоровье и не беспокоить вас до вечерней трапезы. Однако… inter nos**… вы сильно задержались.

Назад Дальше