Слишком уж хватким, дальновидным и жестким политиком был Блинчик. И как искусно под маской обычной дружбы скрывалась заинтересованность. Если бы не та фраза Рашида! Но из песни слов не выбросишь. Да и все, что произошло далее, вплоть до настоящего момента, ложилось в пробитое словами Раша русло как нельзя лучше. В конце концов, разве не случалось в жизни так, что оброненная в произвольный момент времени монета, лопнувший шнурок, раздавшийся телефонный звонок сдвигал с места целую цепь глубинно связанных событий, цепляющихся друг за друга с неожиданным упорством? Разве не было так, что непроизвольно брошенный взгляд, какой-то жест, слово, произнесенное невзначай, запускали таинственный механизм, вызывающий к жизни множество совершенно необъяснимых с точки зрения банальной логики событий, поступков самых разных людей?
Все это попахивало мистикой, но Михаил твердо знал, что мистики в этом не было ни на грош. Миром правила случайность. Ее можно было назвать вероятностью наступления событий, жребием, судьбой, законами больших чисел - все было бы одинаково правильным, но не было бы правдой. Правды не знал никто.
Сергеев никогда не верил в чудеса и знал, что за маской провидения слишком часто скрывается чей-то жесткий расчет. Очень это удобное место для того, чтобы спрятать плохие намерения. Одно дело - склонить голову под ударом судьбы, и совершенно другое - подчиниться злой воле человека. То, что происходило с ним, после встречи с Рашидом не казалось случайностью. Случайностью было то, что в круговороте событий последних дней он не только остался в живых сам (на что учили, в конце-то концов!), но и выволок Блинчика - личность во всех смыслах, конечно, таинственную, но смертную, как и все.
За последние несколько дней вокруг них с Блиновым умерло столько людей, что Михаилу показалось, что он участвует в небольшом военном конфликте.
Но войны не было. За окнами дремал мирный столичный город. Не Нью-Йорк какой-нибудь, со своим Гарлемом, не Чикаго и не дымный Детройт. Был за окнами город Киев, мирный и слегка провинциальный, и весна года 1999 от Рождества Христова. Весна, которую он мог и не пережить, по каким-то важным для Блинова и совершенно непонятным для него, Сергеева, причинам.
"Ты мне все расскажешь, господин Блинов, - подумал Сергеев, ощущая, что в нем закипает злость. - Хорош же столп новой государственности, если за одно нахождение рядом с ним ты можешь отправиться к праотцам. Вот очухаешься, таинственный ты мой, и сразу все мне расскажешь. Не захочешь - уйду к ядреной фене, пусть тебя достреливают, будешь жалеть об этом всю жизнь - сколько там ее у тебя останется? А, судя по тому, как за тебя взялись, то жалеть тебе придется недолго. От силы - сутки".
Он осторожно перешагнул через замершее тело, стараясь не наступить в густую красную лужу, и выглянул в коридор - пустой и ярко освещенный.
Длинный и широкий проход, застеленный сбившейся ковровой дорожкой, был затянут пороховым дымком, как вуалью.
Еще тело. И еще.
Гильзы - россыпью, по всему коридору. На стене размашистый мазок красным, с брызгами и двумя нечеткими отпечатками ладоней, похожими на следы раздавленных насекомых.
Дальше Сергеев не пошел. Не то чтобы побоялся, нет! По его разумению, бояться уже было некого. С минуты на минуту на этаж влетят спецназовцы и за ними Васильевич. Или, если шеф безопасности у Титаренко правильный, то сначала Васильевич, а уж потом спецназ. Начнется обычное в таких случаях черт-те что - обмеры, замеры, фото, допросы. Метушня вся эта ментовская, поганая до крайности и необходимая, если разобраться.
"Проблема в том, - подумал Сергеев, возвращаясь в ванную комнату, - что и разбираться никто особо не будет. Есть у меня подозрение, что все, ну буквально все, кроме меня, убийцу знают. Или, по крайней мере, представляют себе, откуда у этой истории ноги растут. Один только я, как Рыцарь Печального Образа, размышляю над странной сущностью ветряных мельниц и плюс ко всему рискую получить в организм несколько граммов свинца. Вопрос один - на кой я это делаю? И вопрос два - почему мне до сих пор никто и ничего не объяснил?"
Блинчик уже полусидел-полулежал в ванне, крутя головой в нетерпении. Мужик он все-таки был крепкий - истерика прошла.
"Интересно, - подумал с ехидцей Сергеев, - какую роль в этом сыграла холодная вода?"
- Ну? - спросил Владимир Анатольевич с любопытством. - Что там?
Михаил зажег свет, сначала в гостиной, а потом и в ванной. Надежда на то, чтобы сделать звонки с мобильных испарилась, как только Сергеев увидел, во что пули превратили небольшой столик, на котором они лежали. Вот зарядные сохранились в целости и сохранности, но с зарядного, к сожалению, не позвонишь. У дверей в умывальную одиноко лежала батарейка от его "Нокия". Остальных частей не было видно.
- Ну? - повторил Блинов с нетерпением.
Сергеев промолчал и, поискав в разгромленной палате свои любимые домашние тапки, принесенные заботливой Плотниковой, вытрусил из них воду и обломки чего-то пластмассового, надел на мокрые ноги.
- Что там, Миша? - сказал Блинчик, которому от молчания Сергеева явно стало неуютно. - Есть там кто-нибудь? Что ты молчишь? Никого?
- Ну почему никого? - произнес Сергеев спокойно.
Где-то внизу, на лестнице, застучали сапоги. Помощь спешила со всех ног. Клацнул, включившись, вызванный лифт. На вопросы у Сергеева оставалось едва ли не пара минут. И то, если спецназовцы не рванут по коридору, как стадо буйволов от лесного пожара, а проявят разумную осторожность.
- Есть там кое-кто, - продолжил он, не повышая голоса. - Только уже мертвый. Охрана твоя. Сидорчука ребята, то есть Васильевича, которого ты так ждешь. Все лежат. Больничных положили. Видишь ли, Вова, есть у меня подозрение, что ты ввязался в игру, из которой выход только один - в хорошем костюме и дорогом полированном гробу. То, что ты в эту игру играешь, - дело твое. Как говорил один мой друг, которого ты не знал и, на твое и его счастье, уже не узнаешь: "Ты такой умный, что нам с удовольствием будет тебя не хватать!" Но, ответь: что здесь делаю я? Спасаю? Кого? И от чего? Видишь, сколько вопросов? Блинов, я готов сделать очень много ради старой дружбы, но все-таки умереть за тебя - это перебор. Я не готов пасть смертью храбрых только потому, что мы с тобой когда-то, очень много лет назад, спали на соседних кроватях и ходили вместе пописать, когда приспичит.
- Что ты хочешь узнать, Миша?
- От тебя? Ровным счетом ничего. Я все-таки рисковал ради старого друга. Зачем ставить его в неудобное положение? Но теперь я хочу уйти. Просто уйти. Пока этот шум на лестнице не стал громче. И со мной не случилось что-нибудь еще. Я имею в виду что-нибудь фатальное.
Блинов изменился в лице. Свет от единственной уцелевшей в ванной лампы падал на него сверху, отражался от воды и бросал блики на клубящийся пар, придавая мизансцене демонический оттенок, чего, собственно говоря, Сергееву и надо было. Шум и топот, несущийся снизу, Владимир Анатольевич слышать не мог - мешала хлещущая из пробитых труб вода. Но ситуация была такой, что в слова Сергеева он поверил сразу и безоговорочно. Да Сергеев и не стал бы врать - снизу действительно бежали. Только вот кто?
Блинчик понял все, как было надо Сергееву, - может быть, сказался перенесенный только что испуг, а может быть, умение Сергеева "подать" информацию, но по лицу лидера национал-демократов стало видно, что он помертвел.
- А когда я уйду, - Сергеев тщательно выговаривал, словно бросая их в Блинова, - и ты останешься один на один с теми, кто сюда ворвется, подумай, пожалуйста, о том, что я предлагал тебе объясниться, а ты почему-то предпочел разыграть меня втемную.
- Я не разыгрывал тебя втемную, Умка, - быстро произнес Блинов дрожащим, срывающимся голосом. - Я тебя не разыгрывал, у меня этого и в мыслях не было!
- Да? - спросил Сергеев, иронично приподняв бровь. - Серьезно?
- Я не шучу.
- Чем в действительности занимается Раш?
- Умка, - сказал Блинов испуганно, - ну при чем тут Раш? Что ты мешаешь праведное с грешным?
- Я пошел, - сказал Сергеев. - Надоело. С тобой, как с человеком, а ты... Жопа ты, Блинов! Был ею и ею умрешь!
Увидев, что Сергеев начал поворачиваться к нему спиной, чтобы уйти, Блинов рванулся из ванны, как волк из капкана. Вода плеснула во все стороны, словно упитанного депутата уронили с высоты нескольких метров.
- Умка! - заорал Блинов. - Не уходи! Меня же пристрелят как собаку! Я тебя прошу!
- Раш? - сказал Сергеев через плечо.
- Блядь, - сказал Блинов в сердцах. - Оружие. Оружие - основной бизнес Раша. Ну что, полегчало?
- Ага. Куда?
- Что куда?
- Оружие - куда?
- Хер его знает, Умка! Я-то тут при чем?
- Мне таки уйти?
- Нет. Я точно не знаю, Миша.
- Скажи неточно.
- В Азербайджан, это я знаю.
- Ну, это только ленивый не знает. Еще?
Сергеев прислушался. Шаги звучали пролета на два ниже. Лифты уже стояли в вестибюле на этаже, но шагов тех, кто должен был из них уже выйти, не было слышно. Значит, увидели тела и выжидают.
- Говорят, что талибам. И чеченцам. Ливия. Палестина. Но это говорят. Я не знаю.
- На кого паспорт конечного покупателя?
- Я его не оформлял.
- Ты тянешь время.
- Миша, я решаю вопросы - это правда. Но я не занимаюсь бумагами.
("Не более минуты, - подумал Сергеев, - ну две. Давай, колись, партийный лидер, как большевик в царских застенках! Времени нет!")
- Зачем я Рашу? Только не плети, что просто хотел увидеть.
- Он действительно тебя хотел увидеть. Но...
- Живее, - сказал Сергеев как можно более равнодушно. - Я слышу шаги в холле.
И показал Блинову подобранный в коридоре пистолет.
Блинчик от страха уже плохо соображал. Глаза его не бегали - они метались, как испуганные тараканы по широкому, лунообразному лицу господина депутата.
- У него к тебе деловое предложение, - невнятно заскулил он, дрожа подбородком. - Умка, он же наш старый товарищ!
- Хасан?
- Он посредник. На Ближнем Востоке посредник. Он каждый раз сюда прилетает. Раш его называет Нукер. Без его команды не платят.
- Ладно. Потом поговорим. Почему в нас стреляют?
- Это недоразумение! - выпалил Владимир Анатольевич. Чувствовалось, что вопрос он ждал, а вот решить четко, что будет врать, не успел.
- Я пошел, - сказал Сергеев грустно и, повернувшись, исчез за дверью, разом выпав из поля зрения Блинова.
- Сергеев! - заорал Блинов так, что Михаил представил, как влетевшие в вестибюль с лестницы спецназовцы от этого вопля замерли, как мыши в амбаре. - Не уходи! Раш дал больше, и мы сорвали сделку. Крупную сделку! Он дал больше в два раза! Это было не мое решение, понимаешь! Но крайний теперь - я! Я договаривался. Зачем ты в это лезешь? Тебе за одно это знание здесь голову отобьют, к ебеней маме! Я и так между двух огней, так еще и ты, козел любопытный.
- Кто был посредник при сорвавшейся сделке?
- Умка!
- Кто?
- Наши были, - сказал Блинов севшим голосом, - Базилевич. Кузьменко. Бывшие наши. Доволен? Дурак ты, Умка! Честное слово - дурак.
- Руки подними, - попросил Сергеев, отшвыривая пистолет на другой конец палаты, и сам поднял руки вверх.
- Ты что делаешь? - успел изумиться Блинчик, но в комнату уже лезли спецназовцы и среди них Васильевич, на этот раз с лицом насмерть перепуганного Дональда Дака, в криво застегнутом костюме и совершенно неимпозантный.
В глазах Блинова, которого бравые ребятушки в несколько рук тащили из ванны, мелькнуло понимание и, тут Сергеев, конечно, мог ошибиться, даже восхищение. Михаил был готов поклясться: Владимир Анатольевич понял трюк и оценил его. Блинчик, не отрываясь, смотрел на Сергеева, пока его самого, мокрого и растерзанного, укладывали на носилки неведомо откуда материализовавшиеся санитары, и даже умудрился помахать здоровой рукой на прощание.
- Состоялся вынос тела, - сказал вполголоса подошедший Васильевич. - После непродолжительной гражданской панихиды...
- Мрачно шутишь, - заметил Михаил, провожая взглядом носилки. - Не любишь, что ли, Блинова?
- А чего его любить - не девушка ведь? - Васильевич пожал плечами. - Курить будешь?
Михаил кивнул.
- Как я понял, - сказал шеф безопасности, щелкая зажигалкой, - опять ты его спас?
Сергеев не ответил. Сигареты были крепкими. Он выпустил в воздух струйку сизого плотного дыма.
- Значит, ты, - констатировал Васильевич, тоже закуривая. - Второй раз за пять дней. Меня уволить надо. Тебя взять.
- Ты-то тут при чем? Какой с тебя спрос?
- Ты - понимаешь. Они - не понимают. Мне было поручено. Я обосрался.
- Ну, положим, тут бы любой обосрался, - возразил Сергеев. - Много они наколотили по дороге?
- До хера. Мои все готовы. Только один пока жив, но будет ли жить дальше - одному Богу известно. Сколько их было?
- Я не видел. Но, судя по всему, двое.
- Значит, одного только упустили. Зер гут. Видел я покойничка внизу. Долговязый такой, в омоновке.
- А второй? - спросил Сергеев.
- Ушел. И ловко так ушел, сучий потрох, что охнуть не успели. Просто ниндзя!
Он окинул взглядом помещение и наморщил кончик своего утиного носа.
- И ты тоже ловок. В ванне отсиделись?
Михаил кивнул.
- Но если бы не твои ребята, которые на шум прибежали, могли вас и не дождаться.
- Ты себя особо не вини, - сказал Васильевич сухо, - работа у них такая - за других умирать. Но за сочувствие - спасибо.
К Сергееву подскочил врач и санитары с носилками.
- Не смейте курить, - этот моложавый доктор в белоснежном халате и насквозь промокших туфлях был действительно возмущен. - Это же больница!
- Придется бросить, - сказал Сергеев и кинул окурок в плещущуюся под ногами воду. Сигарета зашипела и погасла.
- Ложитесь! - приказал врач неприязненным голосом.
Сергеев подчинился.
- Тебя как звать? - спросил он от дверей. - А то все Васильевич, да Васильевич, как сторожа на ферме. Имя-то у тебя есть?
- Валера, - сказал Дональд Дак, тоже кидая окурок под ноги. - Валерий Васильевич, ежели совсем официально. Но ты можешь и без условностей. Я уж потерплю.
- Зер гут, - сказал Сергеев, усмехнувшись, и Васильевич невольно улыбнулся ему в ответ. - Я и сам не люблю условностей.
Глава 2
Заставу они просто обошли. Ярко горящие костры были видны еще за пятьсот метров, - темно, холодно, сыро и страшно - вот народ и грелся. Натолкнуться на пикеты с такой организацией системы патрулирования мог только слепоглухонемой диверсант. Сергеев подумал, что с удовольствием бы вышел к часовым, побеседовал бы и заночевал в одном из жилых, правда, условно жилых, домов в нагорной части города. И заглянул бы к Красавицкому. Надо было подумать и прикинуть по времени - смогут ли они успеть на встречу с Али-Бабой.
Тут, в бывшем Днепропетровске, колония была невелика. В последний раз, когда Сергеев попал сюда, в ней едва насчитывалось триста человек. Численность населения была величиной непостоянной. Сергеев помнил случаи, когда за одну зиму или за один набег какой-нибудь банды такие поселения запросто исчезали с лица земли.
Здешняя колония была известна на всю Зону совместного влияния и называлась "Госпиталь".
Собственно говоря, она и образовалась вокруг Госпиталя - единственного места оказания квалифицированной медицинской помощи на триста километров в округе. Он был организован в дни потопа выжившими в количестве трех штук врачами, одной профессиональной медсестрой и разбившимся здесь же самолетом медицинской авиации, из которого вытащили и передвижную операционную, и лекарства, и многое-многое другое, без чего спасать людей в условиях катастрофы было бы невозможно.
Сюда и сам Сергеев, и те, кто старался хоть как-то помочь людям в Ничьей Земле, по сию пору свозили лекарства: кто новые, доставленные контрабандой, кто найденные на складах, с давно вышедшим сроком годности, но остававшиеся условно эффективными. Особенно когда выбирать было не из чего.
Два года назад, после вспышки желудочных инфекций, население колонии выросло почти в два раза. У Красавицкого были нужные лекарства, и те, кто не умер по пути в Госпиталь от кровавого поноса, остались здесь зимовать, да так и прижились.
Город когда-то был большим, с едой проблем не было - военные склады, супермаркеты, базы могли дать пропитание и большему количеству людей на пятнадцать-двадцать лет. Те, кто посмелее, помимо мародерства в развалинах промышляли еще и охотой. Но тут, кроме риска не выйти из леса, существовал еще и риск забрести на зараженные территории или застрелить дичь, которая там попаслась. Такой дичи в окрестностях Днепра, там, где заражение химикатами и радиоактивными материалами оставалось наибольшим, было несчетное количество.
А спустя год после демографического взрыва, то есть прошлой осенью, колония наполовину опустела - виной тому стала колодезная вода, в которую попали ядовитые химикаты из почвы. Откуда они взялись в глубокой артезианской скважине - не знал никто, но за одну ночь умерло полторы сотни людей - все, кто набрал из скважины воду вечером. Сергеев как раз пришел в Госпиталь с грузом антибиотиков, антисептиков и перевязочных материалов и угодил аккурат на похороны.
Красавицкий рыдал, как ребенок, но самолично организовывал работы по захоронению - осень была теплая, и медлить было нельзя.
Тимуру Красавицкому - отчество у него было татарское, совершенно не выговариваемое - перед потопом едва исполнилось сорок. Был он человек небедный - все-таки своя клиника в полуторамиллионном городе что-нибудь да значит. Жена, трое детей, стабильный бизнес, выездные операции по всей стране, консультации, участие в международных симпозиумах...
Все закончилось в один день. История была чем-то похожа на историю Михаила. Отъезд ненадолго, который оказался отъездом навсегда. Разрушенный, просевший от чудовищного удара воды дом в пригороде. Трупы жены и детей, законсервированные в слое радиоактивного тестообразного ила, - зеленые, раздутые куклы, вросшие в ссохшуюся от жары, омерзительно воняющую химией корку, похожую на скисший творог.
Торопливое прощание, чавкающая под лопатой земля, покрытая тонкой пленкой высыхающей под солнцем плотной слизи. Высыхая, она шла трещинами и светлела, отчего комья могильной земли становились похожи на надкушенные пирожные-безе.
И запах...
Как хорошо Сергеев помнил запах тех дней! При одной мысли о нем, при первом же воспоминании - он заполнял ноздри и ложился тяжелым сладким налетом на язык.
Михаил знал, что Тимур Красавицкий тоже этого никогда не забудет. Погрузневший, седогривый доктор ничего не хотел забывать. Именно поэтому в Зоне совместного влияния и появился Госпиталь - колония и больница одновременно, место, где не стреляли. Место, куда каждый - бандит, мародер, солдат или просто житель Ничьей Земли - мог обратиться за помощью. Это было правило, и, как повелось, за нарушение правила нейтралитета Тимур карал недрогнувшей рукой, с такой жестокостью расправляясь с преступившими закон, что даже слух об этом вызывал дрожь у видавших виды обитателей Зоны.
Мир на территории Госпиталя должен был соблюдаться любой ценой. Любой. И это много говорило об организаторе и хозяине Госпиталя.