И она улыбнулась так, что у Сергеева в животе возник холодный, вязкий комок.
- ...Я обязательно с тобой поговорю. Наедине. Нам есть что вспомнить, да?
Сергеев посмотрел на эту перекошенную ухмылкой обезьянью рожицу и вспомнил эти три дня.
Они бы не выжили тогда, если бы не колоссальное везение, почти непроходимые джунгли, укрывшие их более или менее надежно, и чудовищная наглость Мангуста.
Вместе с Сашкой Кручининым их было полтора бойца (израненный Кручинин, ковыляющий Сергеев - они и идти-то не могли, не опираясь друг на друга!), но волокли они на себе целый арсенал, отобранный у кубинских вояк. Их поимка и уничтожение для регулярных частей и групп СБ было делом часов - не дней, так, тренировочная задача. Им даже не нужно было идти на огневой контакт, достаточно было блокировать пути отхода и ждать, пока беглецы не умрут сами или не рухнут без сил. От понимания этого легче не становилось и раны не затягивались, а вот "спортивная" злость, возникающая от острого чувства безысходности, действовала, как хорошая анестезия.
Куба все-таки остров. Хоть и немаленький, но ставший гораздо меньше с тех времен, когда юный Фидель прятался от контрразведки Батисты в его отдаленных уголках после штурма казарм Монкада. Научно-технический прогресс все-таки! Да и в сравнении с Фиделем Батиста был беспечен и доверчив, как ребенок. Случись тогда, в пятьдесят девятом, на месте кровавого диктатора и американского наймита сам Кастро, и Куба никогда не стала бы свободной.
На вторые сутки побега, когда стало понятно, что погоню не стряхнуть, да и то, что висит у них на хвосте никакая не погоня, а массированная облава, неторопливая и обстоятельная, в которой участвуют лучшие силы службы безопасности, Сергеев принял решение выходить к побережью.
У них был выбор - забиться в мангровые заросли прибрежных болот и умереть там или спрятаться в тростниковых посадках и... тоже умереть. Но на сахарных плантациях смерть могла быть пострашнее - их почти наверняка нашли бы с собаками. По их следу шли хорошо натасканные, рослые и свирепые псы, обладавшие превосходной наследственностью - их предки некогда ловили беглых рабов, безошибочно разыскивая беглецов в чаще тропического леса по одному только запаху страха. Их лай отчетливо доносился из зарослей сахарного тростника, когда погоня подходила совсем близко, - тяжелый, утробный, как кашель туберкулезного больного. От этого "уханья" по спине пробегали холодные волны и на память сразу приходили вересковые пустоши и болота близ родового поместья Баскервилей.
Так что при трезвом размышлении они выбрали мангровые болота, хотя вся разница состояла в том, кому пойти на корм: рыбкам или собакам. Это был действительно рискованный шаг: у Кручинина, испуская гангренозную вонь, начала гнить промежность, а треснувшее колено Сергеева было размерами чуть меньше гандбольного мяча и радикально синего цвета. И грязевые ванны были вовсе не тем, в чем нуждались их искалеченные тела. Но другого выхода они не видели. Остров есть остров - кусок суши, со всех сторон окруженный водой. Для того чтобы с него исчезнуть, нужна лодка, плот, надувной матрас, в конце концов! Самолет, дельтаплан, что там еще приходит в голову? Ах да! Еще для исчезновения отлично подходит база американцев в Гуантанамо, где их, несомненно, ждут с особым расположением! Вот уж кто рад будет чрезвычайно!
Хотя... Уж кто-кто сожрал бы Рауля с потрохами, так это "америкосы"! Весь наркотраффик, идущий в Штаты через Майами, курировал именно он. И все штатовские спецслужбы об этом знали. Только доказательств у DEA не было, а у Сергеева со товарищи они были, и самые что ни на есть достоверные. Впрочем, какие теперь доказательства, теперь и у Сергеева в запасе были одни слова! Но отметать мысль об американской базе как об убежище на крайний случай не стоило. Отличное, надо сказать, место. Не хуже, чем любое другое.
Добраться до Гуантанамо было задачей непростой, но более реальной, чем захват самолета береговой охраны или катера кубинских пограничников, планы экспроприации которых они с Сашей Кручининым уже обсуждали несколько раз.
Вот только сознание того, что прорываться надо через ряды "условно своих" в объятия вероятного противника, вызывало чувство неловкости за саму мысль. И еще одну мысль вызывало: странно, что цель вероятного противника вполне соответствует долгу человеческому, как понимал его сам Сергеев, гораздо более, чем цели бывших союзников. Хотя, если задуматься, никакого парадокса в этом не было.
В их профессии и до того случались разные казусы, вот только читать об этом в учебниках было гораздо безопаснее, чем ощущать смену политических симпатий на собственной шкуре. Нет худшей практики, чем делить мир на своих и чужих! Эти понятия непостоянны - и плюс может смениться на минус в любую минуту. Еще Черчилль сказал: "Нет вечных врагов и вечных друзей. Есть только вечные интересы!" Будь мир устроен иначе, и им бы правили романтики, а на деле им правят прагматики. Ни Рауль, ни его партнер из Картахены романтиками не были. В этой истории, вообще, не было романтиков.
Группа Сергеева должна была сообщить миру, что Куба никакого отношения к торговле наркотиками не имеет. Несколько отщепенцев, организовавших свой собственный бизнес, не в счет! Вот только черт дернул Михаила и его коллег копнуть поглубже, гораздо более глубоко, чем было заказано. Зачем было залезать в тот слой, где уже не действовало обаяние героев-барбудос, где завоевания революции выражались в миллионах долларов, заплаченных дилерами Восточного побережья за сотни килограммов белого с "розовинкой" порошка? Сергеев превосходно понимал, что люди, замешанные в этом бизнесе, не пожалеют ни средств, ни сил на то, чтобы об этой истории никто не сказал ни слова. Просочись информация о делах Рауля наружу - и скандал будет такой, что даже гаванских бездомных котов прибьют к позорному столбу! И кем-то обязательно придется жертвовать! Зная Кастро, сложно было представить, что этой жертвой станет родной брат президента!
Именно так впоследствии и случилось... Мир получил свое жертвоприношение и успокоился. Ничего, собственно говоря, и не изменилось. Разве что самолеты слегка изменили свой курс во время ночных рейдов, а порошок незначительно вздорожал. Это означало, что все, кто канул в небытие во время развязки этой истории, умерли зря.
Но тогда Сергеев не имел возможности рассуждать, глядя со стороны. Тогда он тащил на себе Сашу, а Саша был плох и с каждым часом становился все хуже и хуже. Температура у него прыгала, и он то трясся в лихорадке, то обмякал тряпкой, весь в холодном поту, бледный, как смерть, и совершенно обессиленный. У него начинался сепсис, и с этим ровным счетом ничего нельзя было поделать.
Сам Сергеев был немногим лучше, но в сравнении с Кручининым чувствовал себя богатырем. У Саши в запасе не было и суток - инфекция уже ела его изнутри, и без инъекций лошадиных доз антибиотиков смертный приговор можно было считать приведенным в исполнение. Гнилостные бактерии действовали надежнее, чем пистолет палача. Мертвый Чичо мстил своему убийце. У Михаила же это время было.
По-хорошему им надо было бы сдаться, и тогда их пристрелили бы люди Рауля (была надежда, что прикончат быстро, чтоб чего лишнего не рассказали!) или застрелиться самим, но, как водится у людей, которым терять, в общем-то, нечего, решение было принято противоположное. Если уж выжить не получится, уйти так, чтобы их надолго запомнили. Про свои мысли о походе на Гуантанамо Сергеев Саше не сообщил, но оставил вариант, как запасной.
Они наверняка знали, что от всей группы, прибывшей на Остров Свободы с благородной миссией - помочь Фиделю в очистке революционных рядов от враждебных и деклассированных элементов, не осталось никого - только они двое. Кубинские товарищи, те, естественно, кто был в курсе, кого искали, как искали и что нашли - полегли тоже. Кроме засланных казачков, разумеется, но сейчас кто есть кто - не разобраться. Да и не нужно это никому. Нынешняя цель была проста для понимания и сложна для исполнения. Надо было выжить.
В болотах оказалось хуже, чем можно было себе представить. Для Кручинина Сергеев соорудил некое подобие плота, достаточно широкого, чтобы уложить на него и раненого, и оружие. Самому Михаилу пришлось лезть в коричневую, как растворимое какао, воду по самое горло. Запах от воды шел затхлый, и разной живности в ней кишело, как вермишели в супе у хорошей хозяйки, - мангровые заросли жили своей жизнью. Сергеев не помнил точно есть ли тут ядовитые змеи, но подозревал, что при таком количестве проплывающих мимо особей разнообразного вида и окраса, их не может не быть. Правда, от плавающих носилок и самого Сергеева змеи шарахались, словно вампир от чеснока, но змеи, как и люди, бывают разные.
Передвигаться погруженным по шею в этот живой суп было сложнее, чем казалось на первых порах. Даже там, где стволы мангровых деревьев расходились, их корни сплетались между собой, как щупальца осьминога. И протиснуться над или между ними можно было только с большим трудом, оскальзываясь на поросших какой-то слизью петлях, на ощупь напоминающих чьи-то кишки, путаясь в них ногами и то и дело погружаясь с головой в жирную, словно в грязной кухонной раковине, воду.
Для того чтобы идти хотя бы со скоростью километр в час, Михаил вынужден был выбраться из чащи на самую кромку болота, туда, где бурой грязи уже с брезгливостью касались голубые языки прибрежных волн. Тут дышалось легче, но зато по правую руку была открытая вода, и подойди к берегу патрульный катер, их бегству вполне мог прийти конец. Расслышать гудящий мотор пограничного судна за бесконечным гомоном болотной жизни, обступающей со всех сторон, было сложно, а вот их продвижение, как опасался Сергеев, можно было заметить за несколько миль - по взлетающим вверх, горланящим птицам, испуганным приближением чужаков.
Кручинин, лежа на импровизированном плотике, потихоньку начал бредить - от влажной духоты, от боли в гниющем паху, в котором уже начали копошиться разнообразные насекомые и прочая мелкая дрянь, кишащая и в воздухе, и в воде, от жара, накатывавшего на него волнами. Он стонал все громче и громче, раскачивая в такт своим внутренним тамтамам грязной, покрытой струпьями головой.
Сергееву самому хотелось застонать от бессилия. У экипажа расстрелянного ими "газика" с собой было только два индивидуальных пакета, и то не полностью укомплектованных. Никаких обезболивающих, йод, грязноватые бинты, желудочные пилюли, две таблетки ацетилсалициловой кислоты, клок серого цвета ваты и целая упаковка давно забытого тетрациклина. Тетрациклин на гнойную мокнущую рану, особенно в таком деликатном месте, не самый правильный вариант. Но даже такой древний антибиотик - это лучше, чем ничего. Кручинина надо было вытащить на сушу, стащить с него грязную, мокрую одежду, попробовать хоть как-то перевязать...
Все это нужно было делать несмотря на то, что печальный итог был близок. Настолько близок, что и думать об этом не хотелось.
Сергеев зацепил больным коленом за подводный корень и на миг ослеп от взорвавшегося в глазах фейерверка. Он даже провалился с головой под воду - внезапно подломилась и вторая, пока еще относительно здоровая нога. От двойной нагрузки за последние сутки и она уже болела, словно нарывающая десна. Это было похоже на начинающийся бурсит, а бурсит коленного сустава означал, что вскоре Михаилу придется ползти на пузе, как Мересьеву. Только не в одиночестве по зимнему лесу, а с ротой кубинских гебешников на хвосте по тропическим джунглям, а так хрен редьки не слаще.
Когда солнце начало клониться к западу, заросли мангра уткнулись в песчаную полосу.
Пологий берег преграждал путь болоту - дальше начиналась картинка с рекламного проспекта: "Приезжайте к нам в Гавану! Варадеро ждет Вас!". Синее море, белый песок, пальмы, зеленая стена леса неподалеку и висящие в вышине, в горячих, восходящих потоках прозрачного, чистого воздуха, громадные альбатросы. Курорт, да и только. Только выбираться на этот пляжик длиной в несколько километров было равнозначно тому, чтобы улечься на противень, смазать себя майонезом и присыпать сверху петрушкой, зажав для особой привлекательности веточку укропа в зубах, и пригласить кубинцев на праздничный ужин с главным блюдом в виде себя любимого. Но другого варианта не было.
По небритой, сизой щеке Кручинина ползла крупная зеленая муха. На едва бьющейся жилке чуть ниже виска разбухал от крови сытно обедающий москит - здесь в тени, в сочащемся гнилой влагой полумраке кровососы не успокаивались ни на минуту.
Ругаясь вполголоса, Сергеев выполз на берег, отчаянно путаясь в густой коричневой траве, окаймлявшей границу между пляжем и болотом, развернулся и, покряхтывая от натуги, подтащил к себе плотик с бесчувственным телом товарища и трофейным арсеналом. Здесь, находясь в провале между светом и тенью, они пока были невидимы и могли осмотреться.
Он коснулся плеча Кручинина, но Саша на прикосновение не отозвался - он был где-то далеко, глазные яблоки быстро и страшно двигались под посиневшими веками. Из пересохших, полопавшихся губ с присвистом вырывалось горячее, несвежее дыхание.
- Я сейчас, - сказал Сергеев, и сам не узнал своего голоса. Из горла вырывалось какое-то хрипение, словно он осип с мороза. - Я вернусь, Саша. Слышишь?
Но Кручинин не слышал.
Нужно убежище. Не очень жаркое, но сравнительно сухое. Чтобы просматривался берег и спина была чем-то прикрыта.
Прикрытая спина... Сергеев с ужасом осознал, что вскоре он останется один. Что Сашка Кручинин, по кличке Вязаный, названный так за свою любовь к бесформенным свитерам из трикотажа, которые он виртуозно вязал, хватаясь за спицы каждую свободную минуту, скоро уйдет насовсем в их отдельную Валгаллу, оставив Сергеева одного.
Но пока он еще жив, нужно сделать все возможное, чтобы он протянул подольше. Пока не подойдет помощь...
Сергеев вздохнул, потому что знал: помощи ждать неоткуда. И не от кого.
Пляж, на первый взгляд, был безлюден и совершенно дик. Михаил подождал, пока глаза привыкнут к разнице освещенности и, пользуясь одним из карабинов, как костылем, как можно быстрее проковылял наискосок через залитый ярким солнцем участок и нырнул в тень деревьев. В ботинках хлюпало, на белом песке после его "пробежки" остались шарики упавших водяных капель. Словно по берегу пробежалось какое-то диковинное морское животное, оставляя бесформенные мокрые следы.
Глаза его не подвели.
Когда-то, наверное еще при Батисте, потому что при Кастро новые отели практически не строились, особенно в таких диких местах, тут шло строительство гостиничного комплекса. Теперь джунгли уже заплели полуразвалившиеся стены занавесями лиан, затянули пустые глазницы окон, заполнили травой вырытый под бассейн котлован. Это было не запустение, запустение приходит туда, где когда-то жили люди. Тут же люди пожить не успели.
Стены нигде не возвели выше второго этажа - не хватило времени. Или денег. Или пришедшая на Остров Свободы революция навсегда перечеркнула планы захватчиков-империалистов по превращению Кубы в лучший курорт мира. Кастро всегда говорил, что его родину хотели сделать публичным и игорным домом для всей Америки, и, возможно, был недалек от истины. Может быть, именно поэтому он, наперекор всем вражеским прожектам, сделал Кубу казармой, из которой бежали семьями, целыми компаниями, группами и в одиночку. Бежали на дырявых тазиках, в лодках из долбленых стволов деревьев, на самодельных воздушных шарах, на планерах из фанеры от посылочных ящиков и просто вплавь.
Кубу со всех сторон окружало глубокое синее море, более надежное, чем Берлинская стена. Разрушить его не представлялось возможным. Оставалось или смириться с существованием в социалистическом раю и жить по карточкам под присмотром вездесущего ГБ - под звуки речей Кастро из репродукторов, или рискнуть жизнью и свободой. И многие рисковали. И кормили акул в теплых водах Карибского моря, между ненавистным родным берегом и желанным побережьем Майами.
Куба менялась. Из тугой сексуальной красотки, пахнущей морем, солнцем и женской горячей плотью, она превращалась в старуху, с обвисшей уныло грудью, от кожи которой уже пахнет только солью, увядшими цветами и тленом. Но никто не мог окончательно стереть с ее лица остатки былой красоты, выглядывающей из-под обваливающейся штукатурки. Красоты, все еще заметной в стройности колонн полуразрушенных усадьб, в строгости Капитолия, в торжественности Кафедрала, в пышности апельсиновых садов и величии улиц, освещенных только огромной и причудливой луной.
Оставшиеся после американцев отели потеряли лоск и присущий им колониальный шик, уже никто не заливал Гавану мерцающим неоновым светом по ночам: отечество, как всегда, было в опасности и государство экономило электроэнергию. Ночью фонари не горели, и в Старой Гаване туристам было небезопасно. Мимо сверкающих девственной белизной пляжей в Сантьяго-де-Куба, мимо охраняемых, как военный объект, песков Варадеро, гремя проржавевшими крыльями, катились автомобили сорокалетней давности, выбрасывая в воздух клубы вонючего синего дыма, и серые, как мыши, туристические такси и прокатные машины. Обветшали небольшие гостиницы и ресторанчики, расположенные на улочках близ набережной, исчез аромат сдобной выпечки и пряной свинины с черной фасолью, но, слава богу, запахи рома и кофе остались, и они перебивали кислую вонь от плохого пива, стираного белья и маисовых лепешек, жаренных на старом масле.
Сергеев принюхался.
О присутствии живых людей много говорят остающиеся запахи. Люди курят, едят, пьют, испражняются, в конце концов. Все это оставляет следы. Здесь, на побережье, недостроенный, но уже умерший окончательно и бесповоротно отель пах лесом, пронзительно синтетическим запахом мокрого цемента и шершавой кирпичной крошкой. Ничего человеческого в воздухе не ощущалось. И это было хорошо.
Михаил осмотрел развалины за десять минут. На скорую руку, конечно, но достаточно тщательно, чтобы понять, что люди, если и появляются здесь, то крайне редко.
Дорога, ведущая через джунгли вглубь острова, заросла высокой травой, и колея в ней практически не просматривалась. Не было видно ни свежих окурков, ни бумаги, ни пятен масла на земле. Не воняло аммиаком от впитавшейся в камни старой мочи. Следы испражнений Сергеев нашел, но было им немало месяцев, так что место можно было считать пригодным для ночевки.
Теперь оставалось перетащить сюда Кручинина, перевязать его, дать лекарство и что-нибудь поесть - в трофейном вещмешке нашлось немного серых галет из плохой муки, вяленое жесткое мясо, крупная соль и несколько вареных яиц. В тряпочку, сравнительно чистую, были завернуты маисовые лепешки - тонкие, слегка зачерствевшие.
Потом надо было думать, куда идти дальше. И вот в этом месте продумывания плана Сергеев совершенно терялся. Может быть, потому что идти дальше было некуда, а может, потому что, куда бы он не пошел, впереди ждало одно и то же.
К ночи Кручинину стало много лучше. Он уже не терял сознание и даже говорил понемногу. Но его раны... Сергеева едва не стошнило от вони гниющего мяса, когда он подручными средствами делал перевязку. Даже с тетрациклином, приостанавливающим процесс разложения, у Сашки оставался день. От силы - два.
Они съели часть провианта и уснули в ложбинке у старой стены, прикрыв ненадежное убежище широкими пальмовыми листьями, под ночные крики ошалевших от лунного света птиц и успокаивающее стрекотание бесчисленных цикад.