– Салям алейкум! – сказал абориген в трубку, и дальше заговорил на сомали, совершенно чужом для европейского уха по фонетике африканском языке, из которого Умка помнил только несколько фраз из разговорника: что-то типа "кто ваш командир?" и "положите руки за голову и расставьте ноги". О содержании беседы можно было только догадываться по проскакивающим изредка именам и заимствованным в других языках словам. Судя по всему, прямого выхода на президентскую команду у здешнего предводителя не было, но и бюрократия в постоянно воюющей стране не успела принять, привычные любому цивилизованному европейцу, страшные формы и шансы достаточно быстро добраться до Абдуллахи или кого-нибудь из его референтов были достаточно реальными. В мире, где правит коррупция, куда как легче обратить на себя внимание заинтересованных лиц.
Полностью игнорируя присутствие чужаков, абориген сделал несколько звонков, на кого-то покричал, перед кем-то полебезил, с кем-то поговорил в отрывистом, военном стиле и нажал кнопку отбоя.
Над деревней нависла тишина. Гудели мухи. В одной из хижин сдавленно плакал ребенок, мать явно прикрывала ему рот. Сергеев наконец-то сообразил, что означает неприятный запах, который с каждой минутой становился все сильнее – на солнце протухали рыбьи потроха.
Умка слышал, как тяжело, испуганно дышит за его плечом Базилевич, отметил грамотное расположение Хасана на фланге и поежился от неприятного ощущения высохшей соли, оставшейся на спине после купания – под хлопчатой тканью стягивало кожу так, что, казалось, лопатки вот-вот коснутся друг друга.
Абориген прикрыл глаза веками и замер. По его щеке ползла крупная, похожая на дождевую, капля пота.
– Может быть, мы подождем в тени? – спросил Сергеев осторожно.
– Садись, – сказал негр. – Вот туда.
Он махнул рукой в сторону, где на солнце сушились сети и валялись рыбьи внутренности да чешуя. Сеть давала неплотную тень, особо комфортно не расположишься, и за хлипкими стенками хижин от автоматных пуль не спрячешься. Простреливалось место со всех сторон – и напрямую, и крест-накрест, так, что зацепить односельчан было маловероятно – далее на линии огня только шуршали о песок нетерпеливые волны и коптили на солнце почерневшие от воды и соли бока рыбацкие пироги.
Тактик, подумал Сергеев, мать бы его так, а ведь академий не заканчивал. Опыт – сын ошибок трудных, но ведь эффективно мыслит, сука! Высаживает нас, как королевских фазанов на охоте. Еще б за ноги к веткам привязал, Кутузов!
Но место пришлось занять. Ощущать себя тарелочкой для стрельбы – не самое приятное занятие, но другого выхода у Михаила не было, а время, как назло, текло, словно подтаявшая на солнце смола. Одно хорошо: сидевшие в засаде тоже расслабились: стали слышны голоса, топот детских ног, чьи-то осторожные шаги вне пределов видимости. Деревня ожила, и у Сергеева появилась надежда на то, что стрелки, ожидающие команды "к бою", тоже расслабились хоть немного. Трудно ведь не расслабится, когда рядом бегают дети и занимается домашними делами жена. Впрочем, надеяться на то, что стрелки упустят цели с директрисы, было глупостью. На таком расстоянии даже один внимательный автоматчик нарежет их на салат нажатием спускового крючка.
Те сорок минут, что им пришлось провести рядом с гниющими рыбьими внутренностями, Сергеев никак не мог бы назвать самыми лучшими в своей жизни. При звуках зуммера негр вышел из спячки, нажал на кнопку приема и снова закудахтал на сомали. Судя по всему, звонил кто-то из начальства (если у такой банды головорезов было начальство) – абориген подобрался, недобро засверкал глазами, несколько раз каркнул что-то в микрофон и, переведя взгляд на Сергеева, призывно махнул рукой.
Трубка была потная и пахла псиной, Сергеев едва сдержался, чтобы брезгливо не сморщится, но все таки сдержался. В наушнике слегка шумело, как всегда при связи через спутник, но собеседник был слышен отчетливо.
– Как вас зовут? – спросил кто-то по-русски с акцентом.
– Боюсь, что имя вам ничего не скажет…
– Как вас звали? – хмыкнул собеседник. – Имя было?
– Было. Тот человек, которого я ищу, знал меня под именем капитана Санина.
– Капитан Санин, – повторил абонент. – Ждите…
В трубке раздались какие-то бормочущие звуки. Кто-то закашлялся. Несколько невнятных фраз, какое-то гудение. Опять голоса. Потом говоривший приоткрыл зажатый ладонью микрофон:
– Дайте трубку Исмаилу…
Ну, уже легче, подумал Сергеев, нашего сфинкса зовут Исмаил.
Трубка забулькала, Исмаил закаркал. Но тон у него был куда более сдержанный, чем в начале беседы. Потом он тиснул красную клавишу отбоя и встал. В хижинах справа и слева зашевелились бойцы, словно ветерок пронесся над селением.
– За вами прилетит вертолет, – сказал он, ухмыляясь. – Они будут решать, что дальше делать с вами.
– Кто это – они? – спросил Михаил с облегчением наблюдая, как Исмаил забрасывает свою винтовку за плечо.
– Ты хотел говорить с Юсуфом? – спросил негр и надвинул на глаза солнечные очки "капли", сразу вызывая у Сергеева стойкие ассоциации с тонтон-макутами Папаши Дювалье. – Вот и поговоришь… Сам хозяин стар, чтобы летать куда-то, но у него есть сыновья. Хорошо, что я тебе поверил. Если все будет нормально и ты не разочаруешь Хафиза, то я получу ящик АК и патроны к ним. А если разочаруешь, то я с удовольствием тебя убью. Конечно, получить автоматы лучше, чем убить тебя, и я бы на твоем месте постарался сделать так, чтобы все получилось.
Он отвернулся от Сергеева и бросил через плечо властно и презрительно, словно говорил со слугой или рабом:
– Можешь налить во фляги воду. Женщины покажут где.
Хорош, отметил Михаил, делая знак встать своим спутникам. Прямо-таки партизанский вождь, не Че Гевара, конечно, идейности нет, но видно птицу по помёту – предводитель. Не зря вождем стал, не зря, но самоуверен. А это до добра не доведет.
Тридцать не тридцать, но по команде предводителя из засады выбралось человек двенадцать. Вооружены местные герильяс были вразнобой, Сергеев заметил и австрийские винтовки, и наши АК, и даже один древний МР-40 "шмайссер", скорее всего, попавший в Африку еще вместе с войсками Роммеля. Все черное воинство держалось настороженно, и расслабляться, в отличие от вожака, не собиралось.
Вода из колодца отдавала теплым железом и была мутновата, но выпили ее с удовольствием и вновь наполнили пластиковые бутылки доверху.
Им пришлось еще дважды повторять свою просьбу и доливать фляги, так как вертолет появился лишь к вечеру. Он шел с востока, держась низко, метрах в пятидесяти над урезом воды, грозно рокоча винтами и посвистывая турбиной. Пилот местность знал, и винтокрылая машина, скользнув над крышами деревушки, зависла над песчаным пляжем и приземлилась, подняв тучу песка. Сергеев следил за "чоппером" из-под ладони, прикрывая глаза от все еще яркого закатного солнца. Из открывшейся двери не посыпались десантники, что само по себе радовало, только сомалийских десантников для полного счастья Сергееву не хватало! На землю, под медленно вращающиеся роторы, соскочили трое чернокожих мужчин, выглядевших вполне по-пляжному. Шорты, футболки, гавайки, бейсболки ярких цветов, сандалии на босу ногу – вот только у двоих их них были короткоствольные автоматы, а третий (он шел первым) шагал по направлению к деревне, небрежно размахивая здоровущим "дезёрт игл" в правой руке. Главный в троице определялся с первого взгляда – безошибочно, по стати и калибру.
Хафиз Ахмед, старший сын Абдуллахи Юсуф Ахмеда, был уже немолод, чуть постарше Сергеева, а, может быть, его ровесник и, как показалось Умке, чем-то похож на отца. Так же широк в плечах, легок в движениях, хоть при достаточно грузном сложении, росл и целеустремлен. Двое сопровождавших его бодигардов выглядели попроще, и держались настороженней, хоть уверенности в их действиях и движениях было вдосталь, но Хафиз выглядел среди них, как лев, сопровождаемый гиенами – Сергееву трудно было подобрать другое сравнение.
Хафиз остановился в нескольких шагах от сергеевской команды и молча, оценивающе, прошелся взглядом по каждому из них. Задержался глазами на Хасане, освежевал, походя, Базилевича, и остановился, упершись генеральским взором Сергееву в лицо.
– Ты капитан Санин? – скорее констатировал, чем спросил он. – Говоришь по– английски?
Михаил кивнул.
Хафиз был с ним практически одного роста, но шире раза в полтора. Из рукавов гавайки, скрывавшей бицепсы, торчали мощные, словно вытесанные из черного камня, предплечья. Широко расставленные ноги с раздутыми икрами твердо упирались в песок, шею опоясывала мощная золотая цепь, при одном виде которой любой браток из "громовых" 90-х умер бы от зависти. Шея, надо сказать, была под стать цепи: затылок незаметно переходил в плечи.
– Пошли, – сказал негр, и тут же нацепил на нос такие же, как у Исмаила очки-капли, только в золотой оправе от Дюпон. – Здесь говорить не будем… Поговорим там.
Он указал подбородком на геликоптер, винты которого уже замерли и обвисли, словно крылья у промокшей птицы.
– Со мной люди, – произнес Сергеев, силясь рассмотреть глаза собеседника за зеркальными стеклами.
– Вижу.
– Они пойдут со мной.
– Хорошо, – ответил Хафиз, а один из его телохранителей длинно сплюнул на песок, себе по ноги. – Пусть идут. Это твои люди, ты за них отвечаешь. А ты останешься здесь! – бросил он Исмаилу, который, было, сделал шаг, чтобы следовать за ними. – Я привез то, что обещал.
И старший сын президента оскалил безукоризненно белые зубы.
– Идите за мной, – приказал Сергеев негромко, и оба его спутника – и Хасан, и Базилевич – зашагали за ним, не задав ни единого вопроса. Антон Тарасович явно начинал исправляться. Политик в нем, с перепугу, окуклился, и выяснилось, что вождь украинской оппозиции слышит приказы и даже умеет им подчиняться без разговоров. Такая трансформация удивляла неожиданностью, но радовала результатом. Сергееву вопросы и пререкания в напряженной ситуации были нужны, как зайцу зонтик. Оценив послушание и быстроту реакций, Умка подумал, что после парочки дополнительных стрессов господин Базилевич будет готов к экзамену в сержантскую школу. Может быть. Если останется в живых к тому времени.
Они отошли от селения на несколько десятков метров, когда сзади защелкали затворы. Те, кто громко лязгает железом, редко стреляют, но Сергеев все же предпочел остановиться. Исмаил и его оборванное воинство рассыпались короткой цепью – подковой. Стволы никто не поднял, но было видно, что достаточно одного слова – и оружие будет наведено на цель. Исмаил не очень доверял пришлым.
Хафиз повернулся и, набычившись, рявкнул что-то на сомали. Исмаил пролаял в ответ пару сухих фраз. Лицо у Ахмеда-младшего вдруг сделалось усталым, он махнул рукой, и двое его бодигардов затрусили к геликоптеру.
– Прошу прощения, капитан, – сказал он на английском, обращаясь к Сергееву (его спутников он просто игнорировал). – Здесь у нас не очень доверяют словам…
И не зря, подумал Умка, на месте местного предводителя команчей я бы тоже потребовал стулья вперед. Кто он, и кто ты?
Бодигарды вытащили из кабины два зеленых оружейных ящика и, поставив их друг на друга, бойко, хотя с некоторым перекосом на бок, побежали обратно. Сергеева не покидало ощущение иррациональности происходящего. Эти пляжные парни на берегу вовсе недружелюбного океана, оборванцы со смертоносным арсеналом наизготовку, почти игрушечный "чоппер" на жестком песке… Сын человека, которого он видел единственный раз много лет назад, еще тогда, когда Империя решала, кому быть, а кому не быть на этом континенте. Африка. Черные дела. Земля, черная от пролитой крови. Черные лица. Черные, вороненые стволы. Вот настоящее название тому, что с ним происходит: сюр! Как говорила Маришка, удивленно раскрыв глаза: "Дядя Миша! Это же чистый сюр!". Она взяла это словечко от Вики. Викино словечко.
Михаил невольно усмехнулся. Ящики были тяжелыми, телохранители несли их, покряхтывая, пот ручьем катил по щекам и лицам, но парни пытались держать улыбки на квадратных физиономиях.
Точнее не скажешь – сюрреализм! Боже, подумал Сергеев, ну что я здесь делаю? Зачем я ввязался во все это в очередной раз? Я хочу домой, в Киев, в свою Печерскую пещерку… Чтобы кондишка, и пахло кофе. Чтобы Викина голова лежала у меня на плече, когда я засыпаю и просыпаюсь. Я не хочу играть в супермена, потому что я не супермен. Мне до смерти надоело бегать по планете и делать что-то, мне непонятное, или понятное, но неприятное, или… Мне просто надоело жить во имя какой-то чужой цели… Я хочу свою, собственную цель! Маленькую и мещанскую, но собственную…
Ящики с шумом упали на песок. Исмаил удовлетворенно кивнул и даже приложил руку к сердцу, правда, как показалось Сергееву, не без легкой издевки. Двое из его свиты, упав на колени, вскрыли крышки. Умка и отсюда видел – обмана не было. В ящиках были автоматы и цинки с патронами. Сделка для местного вождя получилась действительно выгодной. Один звонок по телефону – и в его распоряжении десяток орудий для совершения разбоя, новеньких, в заводской смазке. Уж он крови прольет, можно не сомневаться.
– Ты доволен? – крикнул Хафиз.
Улыбки на его лице не было. Он смотрел на Исмаила с брезгливостью, как хозяин на зарвавшегося слугу. Он не стал переходить на сомали, спросил так, чтобы понимали и пришлые.
Исмаил кивнул.
– Что еще? – Ахмед-младший расправил плечи и поднял подбородок.
– Ничего. Только то, о чем договорились, – ответ вожака тоже прозвучал на французском. – Можешь их забирать.
Его люди, суетливые, словно муравьи, поволокли ящики в переплетение деревенских улиц.
Хафиз отвернулся от собеседника и зашагал к геликоптеру, несколько раз энергично взмахнув рукой, мол, следуйте за мной.
– Пижон, – неожиданно ясно произнес Базилевич, и Сергеев едва не споткнулся от неожиданности.
Хасан посмотрел на них с недоумением.
– Оживаешь, Антон Тарасович, – сказал Михаил с иронией. – Становишься человеком?
Но времени на диалог не было. И не было его для пояснений Аль-Фахри. Хафиз Ахмед уже стоял у распахнутой двери вертолета и говорил что-то в микрофон радиопередатчика. Черный, как сапог примерного ефрейтора, пилот, в черном летном шлеме с поднятым забралом, и черном же летном комбинезоне, начал раскручивать ротор. Вертолет был современный, движок не ревел, а басовито посвистывал, набирая обороты.
– Садитесь, отец ждет, – сказал Хафиз, возвращая пилоту микрофон. – Он сказал, что должен вернуть тебе долг. У отца нет кредиторов. Или я чего-то не знаю?
– Спросишь у него, – буркнул Сергеев, пролезая в проем двери вслед за спутниками. – Я чужими тайнами не распоряжаюсь.
Полет был недолог. Скоростная машина вспорола влажный горячий воздух побережья винтами, и уже через тридцать минут порхала над городскими улицами. Дома рассыпались по равнине детскими кубиками, лепились теснее у береговой линии и наползали друг на друга возле ограды порта. Порт был так себе, дохлый, это даже портом назвать было нельзя, так, несколько полуразрушенных пирсов да два небольших плавучих крана. Сразу стало понятно, что привезли их не в Бербер, Бербер Умка помнил – это была единственная закрытая гавань на побережье, имевшая стратегическое значения для контроля над Аденским заливом и выходом в Индийский океан. Понятно, что за базу в Бербере все крупные игроки были готовы глотку друг другу перегрызть – тот, кто владел Бербером, владел ситуацией. Когда-то ситуацией владел Советский Союз, позже – американцы. И сейчас их влияние было заметно, хотя бы потому, что относительно недалеко находилась запасная полоса для посадки "Шаттлов", находившаяся под их контролем.
Единственный плюс места, куда их привезли, был в том, что тут по берегу не громоздились скалы и не тянулась на многие сотни метров плоская береговая банка. Но ни от ветра, ни от волн это жалкое подобие порта защищено не было. На берегу валялись разрезанные автогеном скелеты судов, выброшенных на берег штормами, в грязных лужах меж ними бродили крупные, напыщенные, как индюки, чайки.
Вертолет промелькнул над морем и мягко сел на грунтовую площадку возле аккуратного особнячка, явно оставленного современным темнокожим властителям Сомалиленда проклятыми британскими колонизаторами. Место для встречи было подобрано с умом. Свидание с бывшим сотрудником Конторы, которого могли знать в лицо в Бербере или Харгейса, могло нанести вред Ахмеду-старшему, особенно его отношениям с американцами. После крушения Союза Абдуллахи Юсуф не очень любил вспоминать о том, где и как он приобрел образование. Мир менялся и вместе с ним менялись приоритеты. Ситуативные друзья сегодня имели больший вес, чем старые соратники, потерявшие рычаги управления – такова была реальность, а Абдуллахи Ахмед был убежденным реалистом.
Он мало изменился, разве что набрал еще килограммов пять, и по-прежнему выглядел настоящим европейцем: костюм, манеры и даже лицо его носило отпечаток нездешней культуры. Здесь, в центре диких земель, президент самопровозглашенного Пунтленда выглядел, как выпускник пажеского корпуса посреди племени дикарей. В нем чувствовалась порода, и Сергеев, пожимая темную, сухую руку, почему-то подумал, что у Ахмеда есть будущее, и более того, будущее этой страны, так или иначе, связано с ним. И еще подумал, что на месте Абдуллахи Юсуфа не стал бы встречаться с бывшим советским советником. Президент Пунтленда умел быть благодарным – редкое качество в этих широтах. Но не факт, что встреча будет плодотворной, далеко не факт.
Хасана и Базилевича отделили от Сергеева еще при входе в дом и увели куда-то в служебные помещения, а самого Умку настойчиво попросили сдать оружие и мягко, чтобы не сказать нежно, обыскали, и лишь потом проводили сначала в приемную, а оттуда в кабинет.
В полумраке веяло прохладой (недаром в пристройке бубнили дизеля генераторов), пахло старым деревом и книгами. А навстречу Михаилу из кресла поднялся его старый знакомец – седой, властный, жесткий и властолюбивый человек, внешне похожий на университетского профессора. Впрочем, у университетских профессоров не бывает такого холодящего сердце взгляда. Он говорил по-русски как человек, который долгое время не разговаривал на этом языке, но некогда знал его очень хорошо – с небольшими паузами между словами, но без смысловых ошибок.
– Я помню вас, – сказал Ахмед низким негромким голосом. – Садитесь. У меня полчаса. Вы не входили в мои планы, сами понимаете.
– Я благодарен вам за ваше участие.
– Садитесь…
– Простите, но моя одежда, – начал, было, Умка.
Он действительно чувствовал себя неуютно посреди колониальной обстановки кабинета и только сейчас, в холодном, кондиционированном воздухе, услышал КАК и чем пахнет его обмундирование. Здесь, в обществе человека, одетого в костюм, пошитый на Сивил Роуд, в ароматах трубочного табака, глубоко въевшегося в старинное дерево, вонь крови, пороха, пота и оружейного железа была нестерпима.
– Ерунда. Если вы помните, я солдат. Такой же, как и вы, капитан. Садитесь же…
Сергеев сел, невольно ровно держа спину. Как младший перед старшим. Какие там старые долги!? Спасибо, что выслушали, Ваше Превосходительство!
– Слушаю вас, капитан.