Я бежал от хищника. От убийцы и мародера. От жестокого беспринципного зверя. У меня больше не было брата. Хотя позади остался человек, который по какой-то странной причине выглядел как брат и говорил голосом брата.
Споткнувшись, я невольно обернулся.
Борис стоял возле инкассаторского фургона с банковским мешком в руке. Рядом замер Серый с обрезом.
Лицо Бориса было злым. Очень злым. Словно он отчаянно давил что-то, что сидело внутри и рвалось наружу…
И вырвалось.
- А вы что же? - яростно заорал он, срываясь на знакомый хрип. - Чем он вас напугал? Этой гнилушкой? Или, может, купил?
Борис развернул мешок, запустил пятерню внутрь и выхватил ворох купюр.
- Этим, да?
Он размахнулся и с силой швырнул пачку. Банкноты взвились вверх, развалились, рассыпались веером, разлетелись, кружась и осыпая асфальт, как подкинутый в небо букет осенних листьев.
- Налетай, подешевело! - с надрывом проорал Борис и швырнул вторую пачку.
Двое, что до этого стояли как соляные столпы, бросились собирать деньги.
Мальчишка осторожно отлип от колеса.
Я развернулся и стремглав бросился прочь. Больше не оборачивался.
Бежал неведомо куда по петляющей улице, названия которой не помнил.
Бежал, несмотря на подступающий вечер и долбивший о спину рюкзак. Несмотря на усталость и боль в груди. Не то от быстрого долгого бега, не то от осознания потери. У меня больше никого не было. Только Эля, да и та - неизвестно где. Неизвестно, жива ли…
Далеко впереди замаячили человеческие фигуры.
Я метнулся влево. Во двор, заставленный ржавыми машинами.
Не разбирая дороги, пробежал через детскую площадку с гнилыми скамейками, развалившимися качелями и проржавевшей горкой. Снова свернул. Дома остались сзади, меня обступили деревья.
Лес? Откуда здесь лес?
Хотя почему нет? Если кругом дикость, если законы джунглей - должен быть лес. Дикий, безжалостный. Пусть даже из стекла и бетона.
Впереди вырос холм. Я взлетел на вершину, скатился вниз.
Деревья кончились. Вокруг, справа и слева, замелькали рыжие боксы гаражей. Бетонный забор. Ворота, будка со шлагбаумом. Завод? Проходная? Куда меня занесло?
Я сбавил темп. Перешел на шаг, сипло дыша. Подтянул лямки рюкзака.
Сумерки сгустились. Сколько я бежал? Куда?
Неважно. Я знал главное: от кого.
Серый был прав. Я никогда таким не стану. А Борису и не нужно было становиться, он был таким всегда.
Забор и гаражи остались за спиной. Щербатый асфальт сменился газоном. Я прошагал еще немного и остановился. Дорога круто уходила вниз. Там, в темноте, чернела вода, из которой торчали товарные вагоны и цистерны.
Рельсов видно не было. Вода затопила состав по середину колеса. Вагоны высились над чернильной гладью огромными мертвыми махинами.
Внизу хлюпало. А еще откуда-то из-за состава доносились негромкие голоса.
Судя по тембру, мужчины. Несколько.
Но они не спорили, не ругались. Скорее, просто беседовали. Голоса звучали с той мягкостью, с которой течет разговор в теплой компании на уютной кухне.
Обойти?
Да какого черта! От жизни не убежишь, в этом Борис прав.
Я начал неторопливо спускаться, стараясь не скатиться по склону. Людей отсюда видно не было. Скорее всего, они меня тоже не видели. Зато услышали.
Голоса стихли.
Я добрался донизу и с тихим шлепаньем зашагал к вагонам. Вода захлестнула выше колена. Дно было вязким, словно в болоте. Пахло тухлятиной, гнилью и еще чем-то до боли знакомым. Спиртом, что ли?
- Эй, - раздался в тишине голос. Громкий, но расслабленный. - А ну-ка стой, стрелять буду.
Я остановился. В темноте квохчущее расхохотались. Прорезался другой голос:
- Из чего стрелять-то собрался, охотник?
- Не важно, - благодушно отозвался первый. И добавил уже, видимо, для меня: - Эй, отец, если ты студент или псих, пошел на хрен, едрить меня под хвост.
- Я не студент, - честно признался я.
- Педагог, что ль?
За вагоном снова заржали, а потом в просвете над сцепами мелькнул отсвет огня, и проявилась пунцовая рожа с прозрачными глазами.
Мужику было лет пятьдесят. Он был упитан и простоват.
- Не студент? - уточнил он. - Студенты заманали. Ну, чего стоишь? Заходи, отец, едрить меня под хвост. Гостем будешь.
ГЛАВА 7
Шысят четыре тонны
Внутри что-то перегорело. Сознание медленно, но уверенно затягивала пелена безразличия.
Булькая по колено в воде, я плелся за провожатым вдоль цистерны и отстраненно думал, как было бы сейчас хорошо добраться до квартиры, обнять Элю, сбросить промокшие грязные шмотки, забраться под горячий душ…
Такова человечья натура: даже при полной безнадеге устроиться поуютней. Выстлать помягче там, где придется спать, найти чего повкуснее поесть, позаботиться о том, как побыстрей согреться. И, желательно, зафигачить вокруг всего этого хозяйства забор, чтоб соседи не доставали. А уж если никак не получается обеспечить себя материальными благами - оборудуем уютный вольер в голове: знать не знаю ваших проблем, мне и так хорошо. Не лезть, убьет.
Человек - тварь избалованная. Странно, как мы вообще умудрились вскарабкаться на вершину пищевой пирамиды со своей тягой к комфорту и излишествам. Крайне сомнительное решение главного уравнения эволюции.
А может, анабиоз - это работа над ошибками?..
Я взобрался по приваренной к борту лесенке, сбросил рюкзак и оглядел шатию-братию, расположившуюся на полу открытого вагона-платформы.
Нет, вряд ли. Так ошибки не исправляют.
Кроме встретившего меня упитанного мужика с пунцовой рожей, здесь были еще двое. Небритый оборвыш лет тридцати, с кривым носом и насмешливым взглядом. Он вполне органично вписывался в антураж - таким только вагоны разгружать. И чернявый задохлик, старательно корчащий из себя несправедливо обиженного умника. Этот мелкий даже слова еще не сказал, а ему уже хотелось съездить по физиономии, чтобы окончательно вогнать образ всей недобитой интеллигенции в грунт. Кривоносый, в свою очередь, вызывал неодолимое желание подарить ему букварь и заставить выучить хотя бы алфавит.
Мужики сидели на надувных матрасах вокруг дымившего мангала. Мелкий покручивал прутья с румяными рыбными тушками, а кривоносый лениво перебирал струны гитары. У низкого борта вагона торчало с полдюжины удочек. На одной призывно звякал колокольчик.
Мой провожатый скинул болотники, умело подхватил звенящую закидушку, подсек и вытащил трепыхающуюся рыбу. Ловко снял ее с крючка, бросил в садок. Поставил на разложенный столик лампу-спиртовку, которой подсвечивал себе. На клеенчатой скатерти блеснули миски, стопки, крупный кусок окаменевшей соли.
Я фыркнул, вышел из дыма, который ветром понесло в мою сторону, и втянул носом воздух. Если на склоне мне лишь показалось, то тут сомнения отпали: спиртом несло совершенно отчетливо.
- Женя, - протянул руку встретивший меня мужик.
Я пожал. Ладонь у него была жесткая и такая же пунцовая, как рожа.
- Глеб.
- Глеб, - проговорил Женя, будто пробуя имя на вкус. - Глеб, а у тебя есть хлеб?
Кривоносый загыгыкал, а мелкий страдальчески закатил глаза.
- Нет хлеба, - ответил я, машинально пододвигая к ноге рюкзак. - Лапша есть.
- Да я шучу, отец, - благодушно, но без тени улыбки успокоил пунцовый Женя. - Хлеба теперь ни у кого нет.
- Вопрос спорный, - мигом ввинтил мелкий.
- Обоснуй, - тут же предложил Женя. - Все в плесень давно превратилось.
- Понимаешь ли, в чем дело, - протянул мелкий, - в хранилищах могло остаться зерно.
Еще сильнее зачесались руки. Из всех троих задохлик казался наиболее безобидным, но именно ему больше всего хотелось засадить кулаком между глаз. Просто так. Чтобы разрядиться…
Я поморгал, отгоняя от себя чужие мысли. Будто не сам думал, а частичка Бориса, поселившаяся где-то глубоко внутри, нашептывала.
Прочь! Хватит диктовать мне, что делать и что думать. Прочь…
- Плюс дикие злаки, - продолжил мелкий, сняв прут и нюхая исходящую паром рыбу. - Наверняка полно растет на посевных полях, которые не заболотились. Обработка зерна и пекарное ремесло - дело нехитрое. Вот тебе и хлеб.
- Погоди-и-и… - вклинился кривоносый, перехватывая гитару.
Он хотел сказать что-то еще, но запнулся и сосредоточенно засопел. Кажется, гитарист был основательно пьян, хотя струны перебирал довольно уверенно.
- Башка не варит, пальцы помнят, - заявил он. Взял какой-то умопомрачительный аккорд и повел бровями, мол, во, учитесь. - Битлов-то, ё-моё, как лабали…
Мелкий вновь мученически закатил глаза, потом вздохнул и посмотрел на меня.
- Я Алексей, - проговорил он, словно делал великое одолжение тем, что сообщал свое имя. Мотнул головой на кривоносого. - А это Пасечник.
- Пасечник, - эхом повторил я, расшнуровывая промокшие ботинки и садясь на рюкзак. - Почему Пасечник?
- Потому что алкаш, - хмуро сказал мелкий и вернул прут на мангал. - Как нажрется, кажется ему, что он пасечник. С пчелами разговаривает, зараза. Спать мешает.
- Не просто алкаш, - поправил Женя. - Пасечник - это особый вид. Уникальный. Живет в резервации черепа и временами выходит попастись.
- Попастись? - снова эхом отозвался я, чувствуя, что теряю нить разговора.
- Он из дурки пришел, - объяснил Женя. - Соседей нам судьба послала просто сказочных. Вон там, - он неопределенно махнул рукой в темноту, - психушка. А там, - взмах в противоположную сторону, - общага. Этот Пасечник еще ничего: спирт жрет да песни поет, ну с пчелами иногда общается и про мед задвигает. Студенты хуже, едрить меня под хвост.
Я покосился на кривоносого. Кажется, слова Жени были ему перпендикулярны. Я никогда не имел дела с сумасшедшими, но почему-то мне всегда казалось, что при них вслух нельзя говорить про невменяемость. Впрочем, черт его знает. Это мы предполагаем, а бог, наверное, уже давно все расположил.
Женя перехватил мой взгляд.
- Ты чего, отец, решил, что Пасечник псих? - хохотнул он. Я растерялся. А что тут еще думать? Женя беззаботно махнул рукой. - Не-не, он санитар. Но бухает так, что с пациентом можно спутать.
Я понимающе кивнул и перестал коситься на кривоносого.
- Ты бери тару, отец, не стесняйся, - доставая потертый термос, сказал Женя. - Стопок всего три, но вон, кружка есть.
- Щедро, - сказал я, взяв эмалированную кружку.
- Чего жалеть-то? - гыгыкнул кривоносый, встряв в разговор. - Его ж цистерна.
- Кого… цистерна? - сглотнув, уточнил я, уже понимая, что сейчас услышу.
- Спирта, кого, - ответил Женя и набулькал мне из термоса. - Не боись, тут уже разбавленный. Сегодня мы тебе нальем, завтра ты нам подсобишь чем-нибудь.
- Ну да, люди-то добрые… - выскочило у меня. Я нахмурился и замолчал.
- Злые люди, злые, - проворчал мелкий, пододвигаясь на матрасе и тоже хватая тару. Кивнул на пунцового: - Это он добрый.
- За знакомство, - предложил Женя и, не чокаясь, опрокинул в себя стопарь. Занюхал рукавом.
Глядя, как его лицо побагровело еще сильнее, я понюхал содержимое своей кружки. Зря. Резкий запах спирта прострелил до пяток! Я рывком отстранил тару, едва не плеснув в мангал, и шумно засопел.
- Ну кто ж нюхает, - выдавил Алексей, скривившись, будто это ему в легкие попал дурман. - Чуть аппетит не перебил. Выдохнул, тяпнул, закусил. Детский сад, ей-богу.
Он четким движением осушил стопку, подхватил из миски кусок остывшей рыбы и, эстетски отогнув мизинец, откусил. На смуглых щеках задвигались желваки.
Да пошло оно все…
Я выдохнул и выпил. На глаза навернулись слезы. Глотку продрало так, словно туда плеснули кипятка, по пищеводу прокатилось горячая волна, рухнула в пустой желудок. В ладонь ткнулось что-то холодное. Я уронил взгляд на сунутый в руку желтоватый огурец, и с хрустом откусил. Гадать о его съедобности - себе дороже.
- Не боись, едрить меня под хвост, - успокоил Женя, забирая опустошенную стопку у кривоносого. - Растут вон там, на склоне - видать, семян из супермаркета нанесло сто лет назад. Дикие, но вполне съедобные. Максимум, понос прошибет.
- Вы как спирт разбавляли? - постепенно отходя от горлодера, спросил я.
- Как все, - пожал плечами Женя, - на глазок.
- А я предлагал хотя бы мензурки у студентов выменять, - ворчливо вставил Алексей. - Так нет же. Тут все сами себе профессора. Тут все во всём разбираются.
Первый обжигающий вал сошел на нет. Тепло растеклось от груди к конечностям, на голодный желудок моментально шибануло в мозги. Захотелось накатить еще немного, чтобы окончательно смыть с души гадкую накипь последних дней.
Я дожевал огурец и протянул руки к мангалу. Пальцы приятно закололо от жара. Внутреннее тепло должно жить в гармонии с внешним.
Хотелось забыть о кошмаре, обступившем со всех сторон и без спросу ворвавшемся в жизнь. Хотелось поговорить с этими людьми, чтобы не потерять мимолетное ощущение легкости. Хотелось встать, запрокинуть голову к ночному небу…
Я крепко зажмурился, до радужных пятен. Поморгал.
- Круто прихлобучило, - констатировал Женя, хлопнув меня по коленке. Сказал, как похвалил.
- Что, правда, целая цистерна? - поинтересовался я, кивая себе за плечо.
- Шысят четыре тонны, - ответил вместо Жени Пасечник. - Есть все-таки бог на свете. Есть.
Алексей страдальчески закатил глаза и поправил:
- Пятьдесят, пятьдесят тонн. Заладил со своими "шысят четыре". И откуда только взял?
- Шысят четыре тонны, - повторил Пасечник, игнорируя мелкого. - Нам с врачами на всю жизнь бы хватило. Не медицинский, конечно, но пить можно.
- Тьфу ты! - Алексей в сердцах шарахнул стопкой по столику. - Угораздило же рядом с этим клоуном проснуться.
Пасечник снова его проигнорировал, стал перебирать струны и напевать что-то себе под нос.
- Проснулись удачно, - подхватил тему Женя, разливая по второй. - Правда, жмуриков много вокруг было. Пришлось сплавить. Пути-то вон как затопило. Течения нет, но глубина приличная. Столкнули трупаки в воду и отогнали палками туда, под мост. Жалко они все уже пустышки были, костяшки - даже рыбе на корм не хватит…
Меня передернуло. Румяная рыба на прутьях больше не выглядела аппетитной.
- Ну-ну, не все так плохо, - оптимистично сказал Женя, протягивая наполненную кружку. - Жмурики сплавились, мы остались. Хорошо же сидим, едрить меня под хвост.
- Ага, просто чудесно, - буркнул Алексей. - Еще пару таких коматозных вечеров и можно будет оставаться тут навсегда. Всё, - решительно заявил он, беря стопку, - уйду утром.
- Куда уйдешь-то? - равнодушно спросил Женя. Тут же сам ответил: - Некуда тебе идти. Семьи нет, сам говорил. Ну, доберешься домой, сядешь там и что?
- И то, - мрачно огрызнулся Алексей.
- Вот и всё, - кивнул Женя. - Пей.
Алексей набычился, но стопарь замахнул. Вернул тару на столик. Движения его оставались точными, но взгляд уже порядочно осоловел. Правильно, на такую массу тела и пары бутылок пива может хватить, а тут спирт в чудовищной пропорции, да вдобавок - уже не первый день.
Я заранее достал из рюкзака сухари, минералку и, не нюхая, опрокинул в себя пойло. На этот раз Женя налил больше, и пришлось пить в два глотка. В горле заклокотало. Я поперхнулся, сплюнул, тонкие струйки неприятно потекли из уголков губ по подбородку и шее.
Прокашлявшись, я запил водой из бутылки и победно выдохнул.
- Низкая культура пития, - заключил Женя. - Ничего, это поначалу. Третья легче пойдет.
Пасечник перестал тренькать, насторожился.
- Ходят, пчел пугают, - обронил он.
- Началось… - закатил глаза Алексей.
- Тихо ты, - поднял руку Женя. - Кажись, и впрямь кто-то идет. - Он встал и крикнул в темноту: - А ну стой! Стрелять буду!
Сквозь хмельной шум в голове я только теперь услышал, как со стороны цистерны приближается хлюпанье. Повернулся и постарался рассмотреть хоть что-нибудь.
Хлюпанье стихло.
- Здравствуйте, - донеслось снизу.
- А, это ты, - расслабился Женя, возвращаясь на матрас.
Я снова попробовал разглядеть, кто там пришлепал, но на фоне матовой пленки воды угадывался лишь худосочный силуэт.
- Как у вас дела? - спросил он.
- Залезай, отец, - пропустив вопрос мимо ушей, позвал Женя.
- Я не полезу, - ровным тоном сказали из-за борта платформы. - Не могли бы вы одолжить немного спирта?
- Иди и сам налей, - злобно посоветовал Алексей. - Что, руки оторвало и крантик отвинтить не можешь?
- Хорошо, - сказал силуэт, не двигаясь с места.
Осмелев, я взял спиртовку и, рискуя сверзиться в воду, перегнулся через бортик. Ночной визитер не шелохнулся, и мне, наконец, удалось его рассмотреть.
Высокий, худощавый, в обшарпанном пальто и обернутом вокруг шеи шарфе. С хвостом черных засаленных волос. Глаз не различить за бликующими линзами очков, на лице вежливая улыбка. В руке - эмалированное ведро.
- Здравствуйте, - сказал визитер, не переставая улыбаться.
- Здравствуйте, - в тон ему ответил я.
- Вы здесь новенький, - безошибочно определил он. - Моя фамилия Серебрянский. Я организовал студенческую ячейку. Мы проводим перепись выживших и хотим начать восстанавливать документы, удостоверяющие личность. Не хотите присоединиться?
- Не хочу, - искренне признался я.
- Зря…
- Пошел на хрен со своими документами! - Вопль Пасечника взорвал ночь, заставив меня вздрогнуть. Лампа мотнулась в руке и едва не полетела в воду. - Ща встану и в рог дам!
Студент Серебрянский развернулся и молча ухлюпал в темноту, громыхая пустым ведром. У меня так и отпечатался в памяти его образ: вежливая улыбка, равнодушный басок, дурацкий шарф, пальто не по сезону и бликующие очки, скрывающие взгляд.
Я вернулся к мангалу, поставил спиртовку на стол. Спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Кто он?
- Студент местный, - отозвался Женя.
- Задрал со своими документами, - все еще кипятясь, сказал Пасечник. Взял термос и отпил прямо из него, будто там был компот, а не горлодерка. У меня аж скулы свело от такого зрелища. Пасечник вытер губы рукавом и резюмировал: - Вот кого надо в дурку-то упаковывать.
- Тут общага недалеко, - объяснил Женя. - Этот… Здравствуйте… набрал там команду из юристов юных или бухгалтеров, фиг знает, я в них не разбираюсь, и решил, что надо сделать учет населения. И документы новые всем наштамповать.
- Это же… - Я поискал слово, чувствуя, как язык перестает слушаться, а мысли скачут веселой чехардой. Хмель все уверенней заволакивал сознание. - Это же ведь неплохо. В сущности.
- Понимаешь ли, в чем дело, - включил свой менторский тон Алексей, и ко мне мгновенно вернулось желание двинуть ему в челюсть, - с одной стороны, вроде бы неплохо. Хоть какая-то упочаред… - Алексей насупился, поджал губы и со второй попытки выговорил: - Упорядоченность. А с другой - это, фактически, новое гнездо бюрократии.