* * *
Дианелла первая услышала крики со стороны городских улиц и озабоченно посмотрела на Флеменцию. Они обе сидели в отведенном для них будуаре, ожидая маэстро Рудвига. В какофонии людских голосов ничего невозможно было различить, кроме обычной суматохи.
-- Посиди здесь, девочка. Я сейчас все узнаю. -- Флеменция уже встала и направилась к выходу, как появился Рудвиг.
-- Спокойно, мои милые дамы. Это вооруженный захват. Такое в жизни бывает.
Дианелла повернула голову, и в полумраке блеснули волны ее белокурых волос.
-- Разве это не войска моего дяди-короля?
-- Увы, мадмуазель... Кажется, это англичане, коварные похитители маленьких детей. Я тебя не пугаю, девочка, но не вздумай попасться им на глаза!
Внешний шум нарастал, и в нем все отчетливей слышались отголоски надвигающейся паники. Флеменция взяла в свою ладонь маленькую, хрупкую руку своей воспитанницы, погладила ее и вопросительно глянула на маэстро. Тот был в смятении не меньшем, чем остальные, и даже не пытался это скрывать. Его невзрачные серые глаза, маленькие словно у мышонка, забегали в поисках спасительной мысли. Взор, ранее горевший чувственностью и творческим озарением, внезапно потух. Стал прохладным и беспомощно-жалким. Рудвиг был малодушен по своей натуре. Его внутреннее естество, в принципе не способное к подвигам, размякло. Больше всего в сложившейся ситуации он испугался за самого себя. Он даже не замечал, что на него, как на последнее спасение, смотрят две беззащитные дамы, одна из которых совсем малышка. Ее побледневшее лицо, ее наивный, доверчивый взгляд, ее перепуганный голос, на который он возлагал такие надежды...
-- Маэстро Рудвиг, что же нам теперь делать?! Отведите нас, пожалуйста, к моему папе. Или к дяде-королю! -- девочка вот-вот готова была разреветься.
Рудвиг отвернулся. Слова маленькой воспитанницы задели в его душе какой-то больной нерв.
-- Из города нам никак не пробраться, даже и пытаться нечего. Единственный подземный проход наверняка перекрыт... -- Он пожевал загустелый воздух и вынес свое решение: -- Думаю, самое безопасное для вас скрыться в приюте для бедняков. Нищету, как правило, солдаты не обижают. Еще есть время, я вас туда провожу.
Они направились было к выходу, но Рудвиг вдруг остановился и шлепнул себя ладонью по вспотевшему лбу.
-- От этой суматохи совсем уже потерял соображение! В таком виде, милые дамы, -- он критически глянул на их роскошную одежду, -- только на королевских балах скрываться.
Преображение не заняло много времени. И вот, по агонизирующим улицам уже шагала убогая нищенка с грязной нерасчесанной девчонкой, их сопровождал некий старец. Серые испуганные глаза старца все время озирались по сторонам. А окружающий мир еще только приближался к тотальной асфиксии.
руна четвертая
"Есть нечто, о чем невозможно сказать,
Есть то, что нельзя никогда изменить,
Постигнуть душой иль рассудком понять,
Хоть чем-то измерить иль как-то объять,
Да в наше сознанье пытаться вместить."
"-- Да будет проклят тот, кто скажет о чем-либо: оно реально, или: оно существует на самом деле! Да будет имя его в списке неблаговерных, и дела его да сочтет Непознаваемый за труды еретиков! Потому как такие утверждения глубоко ошибочны. Наша псевдореальность является лишь неудачным макетом, бледным прообразом Настоящего Мира, куда мы все стремимся. Только там будет то, что реально. И только там будет то, что настоящее. Мы все в межпространственном сне. Находимся в буферной зоне между бытием и полным энергетическим вакуумом. Наш мир несовершенен изначально. Непознаваемый, некогда распластав перед собой руны ранее никем не тронутых слоев Вечности, набросал на них лишь черновые эскизы задуманного им мироздания. Эти эскизы подлежали утилизации, но ошибочно попали в круговорот реального времени. Так родилась никогда не существующая по-настоящему черная вселенная. И все люди, ее населяющие, каждую эпоху отмечают праздник Великой Вселенской Ошибки. Лишь случайная оплошность нашего демиурга дала всем нам право на жизнь..."
Пьер утомился от чтения и захлопнул Манускрипт. Его колени уже онемели, а мозоли, давно ими натертые, стали красными как от огня. Лампада, свисающая со стены, давала так мало света, что его едва хватало, чтобы различить вереницу священных слов. Он кряхтя поднялся и позволил себе присесть на жесткий стул для кратковременного отдыха. В какой-то миг огонек лампады показался горящим глазом невидимого гипнотизера, и Пьер, зевая, стал погружаться в ту самую полуреальность, о которой только что читал...
-- Пье-ер! -- внезапный голос Жоанны не дал окончательно отключиться его чувствам. -- Пьер, ты здесь?
Шторка, напоминающая занавес миниатюрного театра, резко раздвинулась, и перед взором молитвенника возник вечно негодующий образ матери.
-- Ну, разумеется... где ты еще можешь быть! -- Жоанна с презрением посмотрела на Священный Манускрипт и, наверное уже в тысячный раз, произнесла свою надоевшую даже ей самой фразу: -- Лучше бы ты был пьяницей, да таскался по непотребным девкам, как твой братец Лаудвиг! Эта крайность все же предпочтительней, чем твоя дурь...
-- Мама, что вы такое говорите!
-- Иди! -- Жоанна небрежно шлепнула его по спине. -- Король собрал Малый Совет и требует твоего присутствия... Да не забудь переодеться! Как-никак там самые знатные люди Франзарии!
-- Мама, какой от меня толк? Я ничего не смыслю в государственных делах. Они мне попросту неинтересны...
-- А вот эта дрянь, -- Жоанна, наконец, сорвалась, схватила Священный Манускрипт и принялась им шлепать по голове нерадивого сына, -- тебе интересна?! Интересна, да?! Ты помешался на своих молитвах! Все люди над тобой смеются! Стыд и срам на весь наш королевский род!
-- Я должен искупить... -- жалостливым голосом начал оправдываться Пьер.
-- Пошел с глаз моих! Тебя ждут на Малом Совете! -- Жоанна обессилела и швырнула книгу куда-то в угол. Ее страницы беспорядочно загнулись, а лампада, прощально мигнув, потухла. -- Да не вздумай явиться туда в одежде оборванца, иначе пришибу!
Пьер покорно удалился, не сказав больше ни слова. Королева взяла светильник и подошла с ним к маленькому настенному зеркалу. Ей казалось, что после каждого такого приступа гнева она стареет: кожа все более теряет свою волшебную нежность, тонкие ручейки морщин, уничтожаемые различными кремами, вновь чертят на ее лице зловещие иероглифы, где-то да обязательно отыщется новый седой волос...
Она кинула взгляд на пол, где небрежно валялась, словно подбитая птица, книга с распростертыми крыльями-страницами.
-- Ой, предвечная Тьма! Чего это я наделала! -- Жоанна бережно подняла Священный Манускрипт, стерла с него пыль и аккуратно положила на полку. -- Сам святой, а родителей до греха доводит...
* * *
Малый Совет состоял из ближайшего окружения короля Эдвура. Список его постоянных членов не менялся уже несчетные эпизоды времени. И собирался он по всякому экстренному случаю. Вот лица, присутствие которых было обязательно: сам король (желательно, со своей короной), старший советник Альтинор (с ценными мыслями в голове), епископ Нельтон (со святым безмолвием, дабы не мешал обсуждению земных проблем) и Оунтис Айлэр, главнокомандующий армией. Последний обязан был являться с неизменной фразой: "ваше величество, ваши войска в полной боевой готовности и готовы исполнить всякое ваше поручение!".
Вот список лиц, присутствие которых желательно: это три сына короля -- Жерас (его, пожав плечами, возьмем в траурные скобки), Лаудвиг и Пьер. Роль последнего состояла в пассивном кивании головой по всякому поводу, а миссия предпоследнего -- в сосании различных сладостей. В этот же список входил герцог Оранский, брат короля, и Кей Ламинье, коадьютор Франзарии.
А вот перечень лиц, которых можно отнести к особо приглашенным. Этот перечень состоял из одного-единственного человека. Им являлся Фиоклит, он же Фиоклитиан Первый и Последний, королевский шут. С собой он обязательно брал свой шутовской колпак и никогда не садился на предлагаемый стул, а взбирался на какую-нибудь возвышенность, к примеру, на плечи древнего божества Гераклоса.
На сей раз Эдвур изменил себе: он пришел раньше всех и молчаливо, не обронив ни единого слова нарекания, дожидался остальных. Голова короля была зажата в капкан собственных пальцев, он словно выдавливал из себя властный, царственный взгляд. Но в глазах его образовалась пустота и какое-то отрешенное бесстрастие.
-- Герцог Оранский, я бы просил тебя первым высказать свое мнение.
Герцог вскочил с места и заговорил так громко, что стены просторного зала, отразив его голос, чуть ли не уподобили его гласу самого Творца:
-- Немедленный штурм! Немедленный!.. Мы должны взять город прежде, чем они найдут Дианеллу! У нас сейчас нет времени на изобретательность, надо брать город тривиальным методом: с помощью лестниц и массированной атаки стрел. Да, погибнет много наших солдат! Увы, погибнет и много горожан, но... -- Оранский внезапно прервал речь. Его тело ссутулилось, огонь в зрачках погас. И дальше он произнес едва заметным шепотом: -- Мне что-то нездоровится...
-- Успокойтесь, герцог! -- граф Айлэр поднял руку, привлекая к себе общее внимание. -- Я хорошо понимаю ваши отцовские чувства. Но такие дела не решаются под диктовку эмоций.
-- Скажите тогда, что вы предлагаете!! -- Оранский снова взорвался, он изнемогал от бессилия и бешенства, и готов был накричать на самого короля, если тот осмелился бы пренебрегать его мнением.
-- Что я предлагаю? -- главнокомандующий армией тихо постучал костяшками сжатых пальцев по столу и сказал то, что от него совсем не ожидали: -- Переговоры. Простые переговоры... Дико звучит, да?
Даже епископ Нельтон со своим молитвенным, вечно отрешенным видом изумленно поиграл бровями. Он снял очки, протер их платком и, глядя на мутный мир без своих искривленных линз, слегка иронично заметил:
-- Я ясно вижу, что это заведомо тупиковый путь, -- сказав это, он вернул очки на место.
Тут настало время вмешаться Дауру Альтинору. Король особо ценил его мнение, и все это прекрасно знали. Старший советник неспеша поднялся со своего места, словно делал это с неохотой, лишь из снисхождения к окружающим.
-- Думаю... Нет, я уверен, что наш достопочтенный правитель никогда не унизит себя переговорами с захватчиками, будто мы какое-то беззащитное королевство. Да нас просто засмеют! И с Франзарией, которая считается самым могущественным миражом во всей черной вселенной, попросту никто не будет считаться! Поверьте мне, господа, я высказываю не свое собственное мнение. Я говорю о вещах настоль очевидных, что каждый из вас, хорошенько размыслив, чисто логически придет к тому же выводу.
Почти все члены Малого Совета поддержали эту тираду одобрительными кивками. Даже шут кивнул, и его колпак, потеряв равновесие, снова сполз ему на нос. Альтинор являлся психологом по какому-то высшему наитию. Он заведомо чувствовал, какое впечатление произведет его речь на окружающих, как искусный иллюзионист чувствует свою власть над доверчивой аудиторией. Он мастерски жонглировал словами и интонацией, чувствами искренними и бутафорными, проникал в сердца окружающих теплым ласкающим взглядом. И в конечном итоге всегда выходило так, как он задумал. Терпеть поражение в словесных баталиях он не привык, да и не умел.
Нельтон дружески пожал его руку и поспешил добавить:
-- Скажу более. Я успел поговорить с некоторыми духовными лицами соседних миражей, в частности -- с представителями Междуморья и Тающей Империи. Как в Сарагоссе, так и в Ромуле правящие лица осуждают беспричинный захват Ашера. Думаю, в этой беде нас поддерживают все соседние миражи. Мы можем объединиться и попросту превратить Англию в пепел. Не нужно возиться с захваченным Ашером, необходимо ответить ударом на удар!
-- Магистр, все, что вы говорите замечательно, вдохновенно, но не так уж и радужно. Известно, что Англию поддерживает Хопен-Хаген и Альянс Холодных Миражей. Есть опасность, что вся черная вселенная будет ввергнута в великую войну. И, пока мы будем истреблять друг друга, поднимут голову еретики. -- Это, кстати, вставил свое слово коадьютор Ламинье.
Герцог Оранский, печально разглядывая свои ногти, шепотом произнес:
-- Да и хрен с ней, с этой вселенной... -- потом выпрямился, набрал в грудь воздуха и уже громко добавил: -- А тем более с еретиками, ее населяющими!
Так министериалы Франзарии, пытаясь прийти к единому мнению, поднимали вокруг себя все больше шума. Хаос в их речах и неразбериха в мыслях часто сопровождались маханиями рук, нервозными вскакиваниями со своего места и нередко бранными словами. Король долго смотрел на них, не произнося ни слова. Он сидел словно громоотвод и впитывал в себя накаляющуюся атмосферу. Его молчание некоторые обманчиво расценили как растерянность и замешательство. Но Эдвур просто наблюдал... Подарил удовольствие рою своих приближенных вдоволь пожужжать, а себе -- понаблюдать за этим со стороны. Порой ему казалось, что он окружил себя одними лицемерами, которым не столь важна судьба Франзарии, сколь личная удаль в глазах государя: как бы покрасивее сказать, как бы обратить на себя внимание, да как бы поярче выставить собственную отвагу...
-- Ваше величество! -- герцог Оранский перекричал всех остальных и этим добился, чтобы Эдвур повернул голову в его сторону. -- То, о чем вы сейчас думаете, справедливо. Но штурм города необходим! Вот мое окончательное мнение!
Фиоклит тоже молчал. Он вопреки своему амплуа не стал никуда взбираться, а сидел прямо на полу, небрежно распластав ноги. Его шутовской колпак съехал набок и, если бы не зацепился за огромное ухо, наверняка сполз бы на место бороды. Уродец и так редко когда улыбался, но сейчас был серьезней самого инквизитора Жоэрса. Природа изувечила лицо несчастного так, как не смогло бы исказить нормальный человеческий облик самое кривое зеркало. Он стал всеобщим посмешищем только из-за своей внешности. Фиоклит был лилипутом -- в мать или в отца никто не знал, так как своих родителей он и сам не помнил. Его, блуждающего и изнывающего от голода, отыскали в степи темноты слуги королевской инквизиции, и поначалу даже ошибочно полагали, что поймали какого-то зверька. Ростом Фиоклит был чуть выше пояса нормального взрослого мужчины. Худые, кривые ножки, да еще выпирающий животик только добавляли трагикомедии в его облик. Его лицо очень опасно впервые увидеть во мраке да еще с близкого расстояния. Испуг неминуем. Огромные, непропорциональные даже для гиганта уши, почему-то сплошь поросшие волосом. Глаза уродца были посажены так далеко друг от друга, почти на висках, что казалось он, словно домашняя скотина, смотрит не вперед себя, а по бокам. Обильные черные брови, сросшиеся на переносице, чертили на его лбу взмах настоящих крыльев. А вот на острой бородке почему-то так никогда и не выросло ни единого волоска. Нос Фиоклита, наверное в детстве, был сломан и теперь вечно повернут в одну сторону. Он, подстать бородке, такой же остроконечный. Словом, шут от рождения и шут по призванию. Король Эдвур сжалился над ним и учредил в своем окружении эту должность. Жоанна поначалу даже брезговала приближаться к уродцу, но у того вдруг открылись признаки ума, да и многие его остроты были не лишены увеселительной иронии. Через некоторое время во дворце у Фиоклита даже появились поклонники, они постоянно докучали ему и требовали, чтобы тот рассказал что-нибудь смешное. Одной из таких поклонниц была мадмуазель Дианелла. Наверное, поэтому уродец нынче выглядел особенно встревоженным и задумчивым...
Король Эдвур наконец заговорил:
-- Лаудвиг, может ты нам скажешь свое мнение?
Все примолкли, а только что упомянутый принц так увлекся игрой с царапающимся под столом котом, что даже не расслышал вопроса. Кот нюхал его экзотично воняющие носки, приходил в возбуждения и начинал их грызть, а тот норовил наступить ему на хвост. Но проворный хвост постоянно увиливал...
-- Сьир Лаудвиг! Извольте ответить, когда к вам король обращается! Надеюсь, вы не забыли, что после меня наследуете трон Франзарии, и вам придется принимать самостоятельные решения! Кот вам будет в этом плохим советником!
Эдвур вытер вспотевший лоб, а Лаудвиг вздрогнул.
-- Д-да, ваше великоле... величество. Я тоже думаю, что город надо штурмовать...
-- Какой город надо штурмовать, ты хоть помнишь, ублюдок?! -- Эдвур явно вышел из равновесия и прилюдно назвал своего сына его семейным псевдонимом. -- А ты, Пьер, что-нибудь скажешь нам?