Готовясь ко сну новик спросил у дядьки Ефима отчего поле где они собрались называют поганым.
- Немчина тут какого-то собирались казнить, - отвечал ему он, запахиваясь плотнее в шубу, - сказывают грех он совершил великий, а какой неведомо. А в ту пору как раз ляхи в кремле сдались и немчина того на радостях помиловали, так он сам не смог с такой тягостью на душе жить и удавился. С той поры поле здешнее Поганым и зовут.
- Дядька Ефим, а ты царя видел? - продолжал расспрашивать неугомонный Федька.
- И ты завтра поглядишь, сказывают, как богомолья вернется, заедет на поместную конницу поглядеть. Спи давай, неслух!
На следующее после прибытия утро затрубили трубы и дворяне и дети боярские помолясь богу и, снарядившись, выехали на смотр. Вот тут Федору было на что посмотреть, многие помещики, еще вчера выглядевшие не лучше любого крестьянина, вытащили из сундуков богатые одежды и блестящие брони, сели на чистокровных аргамаков и красовались пред своими товарищами пышным видом. Другие напротив остались в чем были, надев поверх драных зипунов худые тягиляи оседлали неказистых лошаденок, а то и вовсе стояли пешими потупив взоры от стыда за свое убожество. Таких как дядька Ефим и Федька середняков было явное меньшинство. То есть не мало было тех, кто беднее и значительно больше таких, что выглядели куда богаче.
Тут еще раз прогудели трубы, и на поле выехали несколько богато одетых бояр верхом в сопровождении закованных в железо ратников.
- Гляди ка, - пихнул Федьку кулаком в бок Ефим, - князь Пожарский сам приехал! Сказывали недужится ему, а вишь-ты не утерпел.
Новик во все глаза уставился на прославленного воеводу, но тот быстро проскакал мимо, окруженный со всех сторон свитой. Тем временем начался смотр, несколько бояр с дьяками, держащими в руках списки помещиков, стали по очереди выкликать проверяемых. Услышав свое имя, помещик выезжал вместе с холопами и предъявлял себя и свое снаряжение боярину, а дьяки записывали, все ли выставил государев ратник, что от него полагалось. Не вызванные еще, обратились в слух, пытаясь по обрывкам долетающих до них фраз определить строги ли проверяющие бояре и нельзя ли их разжалобить.
- Гляди-ка Федор, - скрипнул зубами дядька Ефим, - вон красуется сосед наш Телятевский, и сам оборужен справно и холопов привел в двое от положенного. А вот в ополчении я его что-то не упомню, всю смуту дома просидел и всегда так, как смотр, так он из первых, а как поход или еще что, так вечно или больным скажется или еще чего удумает! Поклонится аспид полковому боярину поминком справным, тут его служба и кончилась. Мнится мне, что вели ему боярин саблю достать, так не сможет, ибо приржавела!
После Телятевского выкликнули какого-то убогого боярского сына на худой крестьянской лошадке бездоспешного и с рогатиной. Хотя из-за дальнего расстояния слов его не было слышно, сразу стало понятно, что помещик жалуется на скудость и разорение, унижено кланяясь при этом.
- Вот еще чучело! - сплюнул Ефим, - оно конечно всякое бывает, но до такого разора дойти это еще постараться надо! К тому же помещиков на смотр не всех зараз вызывают, так что можно хоть у соседей или родни было сброю занять, чтобы показать себя. А там может война или поход какой, глядишь и разживешься.
Тут пришел черед дядьки Ефима и он велел Федьке с Лукьяном не отставать. Подъехав и поклонившись боярину они стали слушать дьяка нараспев читающего что он должен выставить на службу.
- А сыну боярскому Ефиму Лемешеву быть на службе на коне в кольчуге и при саадаке и сабле, а с ним трем холопам в тягиляях и шапках железных при саадаках и саблями.
- Эва как, да ты Ефим паче положенного привел, - одобрительно прогудел боярин.
- Нет, боярин, - почтительно отвечал ему помещик, - я привел сколько мне расписано, однако сам видишь вои мои в кольчугах, да и помимо саадаков еще и огненный бой есть. А отрок сей дружка моего Семки Панина, в ополчении живот положившего, сын. Приехал верстаться на службу снаряженный и с холопом.
- Погоди сын боярский! - перебил дядьку Ефима дьяк. - Семке Панину надлежит быть в железной броне с саадаком и саблей и тремя холопами.
- А новик тебе в чем? - окрысился вдруг на дьяка боярин, разве полубойдана тебе не бронь? А что холоп у него только один, так Семка и холопы его погибли, я сам в том деле был и все видел. А отрок, несмотря на скудость и сам снарядился и холопа привел.
- Нельзя государеву делу проруху допускать, - продолжал упорствовать дьяк, а ну как поход, а у Панина боевых холопов недостача?
- Это у тебя, чернильная твоя душа, недостача! А мы свои долги кровью платим, - строго глядя на не уступающего дьяка проговорил боярин.
Неизвестно сколько бы еще они проспорили, но вдруг раздался какой-то шум и по рядам пронеслось: - "Государь пожаловал"! Прямо напротив Федьки остановился небольшой возок разукрашенный узорами и письменами в окружении нарядных воинов в белых кафтанах, на белых же скакунах. Несколько бояр наперегонки кинулись к возку и, открыв дверцу, вывели под руки из него какого-то молодого человека в богатой шубе.
- Кланяйся, дурья твоя башка, царь! - почти прошипел на новика дядька Ефим и вместе со всеми повалился в ноги.
* * *
Говорят, некоторым людям снятся хорошие добрые сны. Посмотрев эти сны, они просыпаются в прекрасном настроении и всем улыбаются. У меня иное дело, сны мне снятся всегда со значением, причем значение это не всегда понятно. Помню как-то матушка-герцогиня привиделась перед встречей и я смог ее узнать, а то бы конфуз приключился. Последнее время мне снится исключительно земский собор. Знать бы еще к чему? Может быть, чтобы намекнуть что все сделал не так? Не знаю. Но как говорится, делай что должно, и будь что будет!
Вообще-то я и так прекрасно помню все, что происходило на том соборе, но сны показывают мне все происходившее как бы со стороны. Вот Вельяминов тащит меня за руку к насмерть перепуганным боярам и митрополиту. Есть, конечно, люди и попроще, но они стараются жаться по краям и не отсвечивать. Вот дьяк объявляет собравшимся, что тянуть далее не получится и надо что-то решать. Бояре жмутся друг к другу и стараются сделать вид что их тут нет. Наконец Иван Никитич Романов не выдерживает и начинает говорить, постепенно возвышая голос почти до крика.
- Вот что люди, я вам скажу! Нет более времени думать, а посему предлагаю вам избрать на московский престол королевича Карла-Филипа! А покуда он из Швеции приедет, то пусть местоблюстителем царства побудет его родственник князь Иван Жигимонтович Мекленбургский. Он и воровским казакам нас в обиду не даст и державу не позволит разорять…
- Правильно, - начинают кричать сторонники шведского принца, и крик их постепенно подхватывают остальные, - Пусть царствует королевич, только сперва пусть православие примет!
- Послушайте меня, - поднимаю я руку, и шум мгновенно смолкает, - к великому моему горю, получил я известие о том что королевич тяжко заболел! Не ведаю, жив ли он сейчас, ибо от Стокгольма до Москвы путь не близкий. А потому король Шведский извещает вас, что брат его царем вам быть не сможет. О чем мне только что гонец его сообщил. Простите меня бояре, и ты Владыко, не думал я, что так дела сложатся…
Наступившая тишина настолько осязаема, что ее, кажется, можно резать ножом. Вот ко мне подходит с серьезным лицом Вельяминов и начинает что-то говорить… и тут я просыпаюсь от того что возок остановился. Открываются двери, и мое царское величество под руки выводят из возка самые знатные из случившихся на поле бояр. После ночного бдения в монастыре спать хочется невозможно, но я стряхиваю с себя оцепенение. Сейчас бы снегом умыться, сразу бы полегчало, но невместно. Еще хочется погнать пинками обступивших меня бояр, но тоже нельзя. Пока нельзя.
- Коня!
- Коня государю! - кричит во все горло Никита Вельяминов и мне подводят статного аргамака.
Расстегнув богатую соболью шубу крытую драгоценной парчой, вскакиваю в седло, проигнорировав пытавшихся меня подсадить бояр. На коне я чувствую себя куда лучше, чем в наглухо закрытом от внешнего мира возке. То есть в нем, конечно, имеются окошки, но они забраны тканью сквозь которую ничего толком не видно, а открывать занавески невместно, да и самому не хочется смотреть на мир украдкой. Вместо привычного рейтарского камзола на мне теперь надет нарядный зипун из тонкого сукна подбитый ради холодного времени мехом. Одежду теперь хочешь-не хочешь надо носить русскую, но это полбеды. Отвечающие за мое платье постельничьи и стряпчие так и норовят одеть своего царя как попугая. Перед поездкой в монастырь мне на полном серьезе предлагали сочетание из ярко-желтого зипуна, небесно-голубых портов, красных сапог и все это с зеленым шелковым поясом и красной же шапкой. Причем все это хозяйство максимально украшено золотым шитьем и прочими излишествами. Пришлось сдвинуть брови и строго глядя на ставшего главой постельничьего приказа Шереметьева напомнить ему, что еду я не куда-то, а на богомолье. Только так удалось настоять на более скромном варианте, выдержанном в темных тонах. Вообще, конечно, лучше Шереметьева на это место никого не найти. Сидя вместе с поляками в осажденном кремле он сделал все, что бы сохранить царские сокровища и вполне в этом преуспел. Кроме того именно он руководил поисками того что ляхи припрятали перед сдачей и тоже много чего нашел. К вящему моему сожалению сохранил он и немалое количество царских носильных вещей, оставшихся от прежних самодержцев, которые перманентно пытается на меня напялить. По хорошему, вещи царю должны шить новые и никому другому их носить не полагается, кроме, разве что, какого-то количества специально сшитых кафтанов и шуб предназначенных для награждения особо отличившихся. Однако молодой государь скромен и бережлив и сразу повелел копеечку экономить и на пустяки не тратить.
Вскочив на коня, делаю знак своему телохранителю Корнилию, и он цепляет на меня пояс со шпагой. Что делать без оружия я чувствую себя голым, а на царской парадной одежде даже мест для него не предусмотрено. Разве что пистолет хорошо прятать. Шереметьев, правда, пытался выделить мне на такой случай парадную саблю с рукоятью и ножнами, богато украшенными золотом и буквально усыпанными драгоценными камнями, но я заявил что шпага моя есть подарок короля Густава Адольфа, а потому здесь вам не тут. Подарок царствующего монарха это дело серьезное и от меня отстали.
- Вставайте, а то чего доброго простудитесь, - командую окружающим застывшим в снегу, - все ли ладно с ратниками?
- По-всякому государь, - степенно отвечает мне Пожарский, - оскудел нынче народ. Кто пришел снаряженный как положено, а кто и наг и бос.
- Да что-то совсем голых, я не вижу.
- А вот князь Телятевский вдвое больше людей конных, да оружных привел против положенного ему, - встревает в разговор дьяк разрядного приказа, сын же боярский Панин всего одного холопа вместо трех представил.
Первое время меня удивляло, что всеми делами в приказах ведают дьяки, а не вовсе бояре или окольничие, поставленные ими руководить. Как оказалось, бояре в приказах осуществляют судебную власть, то есть решают тяжбы между людьми находящимися в их ведении. А всю канцелярскую работу ведут дьяки и подчиненные им подьячие. Ведут, кстати, как бог на душу положит. Никаких нормативных актов не существует в природе, и чиновники ведут дела в меру своего разумения. Писаных законов тоже почти нет, кроме разве что судебника принятого шестьдесят лет назад стоглавым собором. Вообще, система управления государством очень запутанная и неповоротливая, а за время смуты пришедшая в совершенный упадок. По-хорошему, надо бы разогнать всех к чертовой матери, но во первых других взять негде, а во вторых я сам пока тут на птичьих правах. Выслушав ябеду дьяка, внимательно смотрю на боярина делавшего осмотр помещикам.
- Дозволь молвить великий государь, - тут же отзывается тот и, дождавшись кивка, продолжает, - новик сей первый раз приехал верстаться на службу, а отец его Семка Панин погиб в ополчении вместе с холопами.
Уже другими глазами разглядываю боярского сына, уставившегося на меня во все глаза. Судя по лицу лет ему не более шестнадцати, ибо бороду еще не бреет, (хотя их русские пока вообще не бреют) выглядит довольно крепким и жилистым, однако кольчуга на его юношеской фигуре откровенно висит. К седлу его прикреплен саадак. Эх, надобно поместную конницу перевооружать огненным боем, но денег у дворян и боярских детей нет, а у меня и подавно.
- Луком владеешь ли вьюнош?
- Владею государь.
- Ну, покажи, - и показываю на столб оставшийся напоминанием о печальной судьбе Золтана Енеке.
Парень тут же вынимает из саадака налучье и достает неожиданно очень хороший и дорогой боевой лук. Споро натянув тетиву, вопросительно смотрит на меня и после кивка одна за другой пускает три стрелы, которые вонзаются в столб одна рядом с другой. Увидев ловкость показанную новиком, окружающие разражаются радостными криками.
- Изрядно, а на скаку эдак сможешь?
- Смогу, государь.
- Охотник?
- Да.
- Следы, поди, умеешь читать?
- Умею, государь
- Грамотен?
- Да, государь, - с некоторой заминкой отвечает новик.
- Что на моем возке написано?
В глазах парня на секунду замирает отчаяние, но потом он бойко отвечает, что там написан титул моего царского величества.
- Ну, ты посмотри какой способный вьноша! - восклицаю я, и обращаюсь к Корнилию, - видал, какие самородки по тверским лесам прячутся. Приглядись хорошенько, может и сгодится в твою сотню?
- Сгодится, отчего же не сгодится, - степенно отвечает Корнилий.
Я повелел бывшему лисовчику собрать сколько сможет ловких людей для проведения разведки и выполнения различных щекотливых поручений. Дело это не простое, Михальский хоть и мой телохранитель и пожалован мною в благородное мекленбургское дворянство, но для русских человек почти безродный и добром ему под команду никто не пойдет, разве казаки. Но казаки люди себе на уме и нанимаются целыми станицами, да и изменяют точно так же, так что не для всякого дела годятся. А набрать да обучить боевых холопов у Корнилия нет ни времени, ни возможности.
- Решено, отрока сего поверстать на службу в дети боярские и батюшкино поместье оставить за ним, ради того что положил отец его свой живот за отечество. А пока пусть послужит в сотне Михальского. Бесчестья в том нет никакого, ибо Корнилий Михальский мой телохранитель. Покажет себя, пожалую в жильцы, а там, глядишь и в полк Вельяминова попадет.
Стоящий рядом с новиком боярский сын недовольно хмурится, но возражать не смеет, парень же кланяясь, благодарит. Подхожу ближе и, поманив пальцем к себе шепчу: - А написано на моем возке, "Если с нами бог, то кто же на ны!" За то, что боек, хвалю, а будешь еще царю врать, не помилую! Внял ли? А грамоте чтобы научился!
Оставив покрасневшего как алый мак Панина подхожу к дьяку и, поддавшись наитию, спрашиваю:
- А что князь Телятьевский только на смотры холопов боевых с излишком приводит, или в походы так же? Сколько он людей в ополчение привел?
Сконфузившийся дьяк пытается отговориться неведеньем, но Пожарский усмехнувшись говорит как рубит:
- А не было его в ополчении и вовсе!
- Эва как! Ладно, то дело прошлое, однако запомни Дмитрий Тимофеевич, коли Телятевский, когда на Смоленск пойдем, в нетях скажется - останется без поместий, а если из войска сбежит, то и без головы. Попомни, мое слово твердое.
После смотра мы верхом мчимся в кремль, распугивая прохожих. Возок не спеша трясется за нами. Я в него садиться отказался наотрез, сказавшись, что помру от голода, если буду ехать в нем.
Поесть русскому царю не такая простая задача. Во первых одному садиться за стол совершенно невместно. Сесть со своими ближниками как раньше, тоже нельзя, будет смертельная обида боярству. Боярская дума теперь для меня больше чем семья. С ними я ем, хожу в баню, молюсь. Слава богу, хоть сплю один, хотя думцы, как правило, спят неподалеку, особенно днем. Дневной сон, вообще статья особая. Пропустить его никак нельзя, на этом Лжедмитрий I и прогорел. Впрочем, он, очевидно, манкировал многочисленными молебнами, в которых должен участвовать православный государь и потому, стервец этакий, не уставал. Я же часто и густо к послеобеденному времени просто валюсь с ног. Подремать, впрочем, не всегда удается поскольку времени катастрофически не хватает и я, запершись в царской опочивальне, читаю отчеты присланные из приказов, делая для себя пометки. Лучше всех из моих приближенных к этим обстоятельствам приспособился Вельяминов. Он стал моим кравчим и во время обеда следит чтобы стольники своевременно подавали блюда и лично обносит всех напитками. Он же подсказывает мне кого из бояр, каким блюдом следует угостить, чтобы показать благоволение или, напротив, проигнорировать раздачей, дабы намекнуть на неудовольствие. Для меня это темный лес и без Никиты я тут как без рук, так что бывший шведский полоняник метит прямиком в ближние бояре.
Утолив голод я, натянув на лицо благожелательную улыбку, наблюдаю за жрущими в три горла боярами и тихонько беседую со своим кравчим, потягивая из кубка напиток. Все уверены что у меня там дорогое фряжское вино, каким я потчую своих бояр, но на самом деле там клюквенный морс. Припомнив, что многие из членов царской семьи страдали от цинги, я велел давать мне этот напиток. Сахар в России еще не изготавливают, так что вкус у моего напитка ужасно кислый. Но я понемногу отхлебываю из кубка тренируясь держать улыбку, когда улыбаться не хочется совершенно.
- Государь, а что ты давеча о моем полку говорил? - вполголоса спрашивает Вельяминов, видя что я сыт.