* * *
На этот раз Джеку не завязывали глаз. "Свет истины для тебя уже зажжен, брат. Ты больше не блуждаешь во мраке". Молча следовал он меж двумя шеренгами посвященных. Лица неподвижных фигур скрывали глубокие капюшоны, кисти рук прятались в широких рукавах мантий. Голубые фартуки свешивались до колен, и на каждом мерцал вышитый золотом угольник и циркуль. Газовое пламя на время церемонии было погашено - лишь несколько тонких восковых свечей потрескивало в подсвечниках. Мюррей подошел к массивным, резного дуба дверям. Над створками тускло сияла бронзовая литера "G". "Геометрия", один из главных масонских символов, осеняла вход в палату, символизирующую Храм. Рука Джека, державшая церемониальную, красного дерева линейку, отчего-то вспотела. Ну-ну, подбодрил себя молодой человек. Это всего лишь обряд, не более. Формальность… Он поднял руку и постучал: один удар, после короткой паузы - два, потом - три. Двери величественно открылись. На высоком алтаре лежали позолоченные инструменты - молот, зубило и мастерок; здесь же находился блок грубо отесанного гранита. За алтарем шевельнулась тень - еще одна мрачная фигура в балахоне.
- Для чего ты явился, брат? - знакомый голос Сильвио неожиданно успокоил Мюррея.
- Я уже давно превзошел ученичество, мастер! Прошу тебя перевести меня из учеников в подмастерья и прибавить плату!
- Но точно ли ты освоил ремесло?
- Да, брат!
- Хорошо. Тогда исполни работу ученика в последний раз! Возьми инструменты и ограни сей камень, дабы могли мы удостовериться, что мастерство твое и впрямь велико!
"Только ради бога, Джек, прошу вас - не бейте по камню всерьез! Просто обозначьте некую работу. Помнится, в прошлый раз, когда принимали молодого лорда Финчли, этот джентльмен умудрился выщербить зубило! А наш инструментарий, знаете ли, некоторым образом раритет!"
Мюррей взял в руки молоток и принялся осторожно постукивать по граниту.
- Обработав сей камень, ты заложишь его в основание Храма! - продолжал Сильвио Фальконе. - Ибо в том и состоит твое предназначение: строить незримый Храм жизни для каждого человека. Те инструменты, что ты держишь в руках, суть не просто почетные, освященные временем символы ремесла. Мастерство вольного каменщика - это прежде всего духовный поиск. Твой самоконтроль, честность, чувство справедливости и милосердие - вот тот материал, из которого возводятся стены Храма, в соответствии с законами божественной геометрии.
"Вы, Джек, один из немногих, для кого это не пустые слова, - говорил ему незадолго до церемонии наставник. - Я рад, что интуиция не подвела меня; в деле с Инкогнито мне нужен абсолютно надежный человек - такой, на которого я могу положиться при любых обстоятельствах!"
Наконец таинство завершилось. Зажгли газовые рожки; присутствующие избавлялись от темных балахонов и голубых фартуков, негромко переговариваясь и посмеиваясь. Джека дружелюбно хлопали по плечу: "Быстрая карьера, брат-каменщик!" Распорядитель зазвонил в колокольчик, приглашая собравшихся к столу: церемония была приурочена к ежегодному банкету Центрально-Европейской Ложи.
* * *
- Подумать только! - тихонько сказал Джек. - Год назад я и помыслить не мог, что буду возведен на следующую ступень так скоро!
Они с Сильвио неторопливо прогуливались по вечернему Лондону. Бешеная энергия, исходившая от наставника днем, уступила место глубокой задумчивости.
- Полагаю, на этом дело не закончится, - Фальконе многозначительно посмотрел на своего протеже. - Тайна, к которой вы причастны, не только налагает печать молчания на ваши уста, но и продвигает вас по карьерной лестнице.
- Вашими руками, мастер.
- Вы будете удивлены, но мсье Легри также замолвил за вас словечко. Там, в высших сферах.
- Вот бы не подумал! - удивился Джек. - Мне казалось, этот господин меня недолюбливает.
- Огюст сложный человек, это верно. Тем не менее он заинтересован в вас.
- Что ж, при следующей встрече выражу ему признательность.
- Она состоится скорее, чем вы думаете: Легри уже на пути в Альбион. Что же касается признательности - боюсь, он потребует от вас большего… куда большего.
- Чего же?
- Служения, дорогой мой друг. Служения. Впрочем, об этом пока рано говорить.
- Я готов разыскивать Инкогнито хоть сутками напролет… Особенно если вам удастся договориться с моим редактором! - Мюррей нервно рассмеялся. - Знали бы вы, что это за тип! Одна удачная статья - и он вцепляется в вас бульдогом, требуя еще и еще! Представляете, Сильвио, он буквально вынудил меня отправиться на охоту за сенсацией! Так что теперь я не сплю по ночам, как подобает добропорядочным гражданам, а шляюсь в районе доков, стискивая в руке свою верную трость!
- Что же вы там ищете?
- Опаляющих призраков, будь они неладны! Я же вам рассказывал. Эта статья наделала много шуму, "Курьер" завалили письмами. Оказывается, привидения мерещатся нашим согражданам чуть ли не на каждом шагу! Дошло до того, что компания кембриджских оболтусов заявила о намерении поймать пресловутого призрака во имя процветания науки и торжества университетской мысли.
- М-да… За этой суетой все как-то подзабыли главное: погибшие люди вполне реальны, - задумчиво проговорил Фальконе.
Мюррей слегка покраснел.
- Уверяю вас, сэр, я ни на минуту не забывал об этом!
- Я не имел в виду вас, Джек. Кстати, каков ваш распорядок на ближайшее время?
- Ну-у, сейчас я провожу вас до дома, потом поймаю кеб и поеду к себе, дописывать некролог полковника. Потом лягу спать - этой ночью я совершенно определенно не отправлюсь на поиски приключений, будьте спокойны! Ну, а с утра - как обычно, в редакцию.
- Неплохо. Значит, ближайшие шесть-семь часов мой посыльный сможет застать вас дома?
- Да, разумеется. Но неужели вы полагаете, что события будут развиваться так быстро?
- Не исключаю, что мне придется самым бессовестным образом вырвать вас из объятий Морфея! - вздохнул Сильвио.
* * *
Снега все же пришли на землю Альбиона. Циклон пригнал пухлые облака и превратил всю южную часть острова в сказочную страну - правда, всего на пару часов. Фабричные дымы, копоть очагов и паровых экипажей оседали на скатах крыш, марая пушистое белое покрывало - и вскоре оно начало подтаивать. Вода струилась по грязноватым сосулькам на водостоках, смешивалась с песком и конским навозом в сточных канавах, убегала в канализационные коллекторы. Лишь здесь, на свалке, снежный покров оставался почти нетронутым, из-за чего груды мусора казались просто холмами, по странной прихоти судьбы не тронутыми влиянием цивилизации.
Пикты снег не любили. Их жилища - жалкие лачуги, а то и настоящие норы, скрытые под многолетними напластованиями мусора, кое-как укрывали от непогоды, но почти не защищали от холода. "Хуже морозов здесь - только жара! - поделился Мусорная Голова. - Летом бывают дни, когда дышать совершенно невозможно, а еще в жаркую погоду быстро расползается всякая зараза". Гостям повезло: в его жилище, крышей которому служила облезлая крышка рояля, а стенами - обломки мебели, бутылки, глина и прочий сор, помещалась крохотная печурка, сложенная из нескольких кирпичей. Дымила она нещадно - впрочем, учитывая, чем ее топили, ничего удивительного в этом не было. По общему молчаливому согласию, в самом теплом углу уложили Потапа. Медведя лихорадило: он лежал, свернувшись калачиком, словно огромный щенок, и трясся мелкой дрожью. Были тому виной раны, подземные миазмы или долгий путь, сказать трудно; Ласка лишь надеялась, что нагноения не произойдет: медикаментов у нее не было, перевязочных материалов - тоже, и взять их было неоткуда. Разве что попросить хозяина. Но чистоплотность пиктов вызывала у девушки сильные сомнения. "В крайнем случае, постираю бинты. Если только удастся найти поблизости чистую воду. Но ведь их еще и высушить где-то надо! Да уж, проблема…" Мусорная Голова вскоре покинул своих гостей: места в лачуге оставалось так мало, что вчетвером там было просто не повернуться.
Уходили они в спешке, и экипироваться должным образом для бродячей жизни не удалось. По какому-то наитию девушка переоделась в тряпье, которое она носила в бытность "мальчишкой-механиком". Решение это оказалось как нельзя более верным: подумать страшно, во что превратилось бы нарядное платье "графини Воронцовой" после путешествия по подземельям!
- Поговорим? - предложила Ласка, после того как пикт удалился.
Озорник убрал свисавшие на лицо волосы, улыбнулся.
- Вопрос в том, с чего начать… Объяснять мне придется многое, как ни крути.
- Начни с твоего жуткого глаза. "Просто стекляшка", значит, да?! - Девушка, сама того не желая, начала заводиться.
- Ну, а что еще я мог сказать? - пожал плечами Озорник. - К тому же не забывай: когда мы встретились, у меня не было ровным счетом никаких причин доверять тебе. Это тайна, знаешь ли… И довольно страшная тайна.
- Так что же это такое - там, в твоем глазу?
- Помнишь, что я рассказывал тебе о Лексиконе?
- Машина, способная… - девушка криво улыбнулась, - изменить мир, да?
- Не просто машина, все несколько сложнее… В определенном смысле это книга, скрижаль, вместилище информации. Словарь. Словарь, каждое слово которого представляет собой невероятно могущественное заклинание. Слова эти составлены из… значений, что ли… Понимаешь, в ныне существующих языках просто нет терминов, способных адекватно описать то, о чем я говорю. Каждый такой знак - сам по себе энергетический сгусток чудовищной мощи, и одновременно - мировая константа, и притом еще - овеществленная математическая абстракция. Даже один-единственный символ способен внести коррективы в мироздание - правда, весьма ограниченные во времени и пространстве.
- Значит, в твоей глазнице…
- Да, ты все поняла правильно. Там сокрыт ключ к Лексикону; частица, родственная заключенным в нем энергиям. Древние создатели этой вещи позаботились о том, чтобы воспользоваться ей мог не каждый. Взаимодействовать с книгой, читать ее способен только избранник.
- Древние создатели? Помнится, раньше ты говорил чуть ли не о Господе…
- Вопрос терминологии. Полагаю, Лексикон - порождение цивилизаций минувшего, давно исчезнувших из нашего мира. Их силы и возможности были столь велики, что сравнение с божественной сутью - не слишком большой грех против истины.
Снаружи доносились крики чаек, в углу постукивала капель: идущее от печурки тепло нагрело фанерную крышу, и снег начал подтаивать, протекая внутрь жилища. Потап тяжело вздохнул. Девушка с беспокойством глянула на медведя: лихорадка вроде бы отступила, по крайней мере, он уже не дрожал так сильно, как несколько минут назад. Ласка осторожно перешагнула когтистую лапу и подкинула в печку топлива: пригоршню щепок и пук соломы. Пламя яростно затрещало, рой искр устремился вверх по трубе - их было видно сквозь многочисленные дырочки в прогоревшей жести.
- Как тебя зовут? Я имею в виду по-настоящему? - спросила девушка.
- Хочешь сказать, как меня звали раньше? Лев…
Лев Осокин. - Озорник задумчиво улыбнулся. - Эта история… Все началось двадцать лет назад. Мне было столько же, сколько тебе сейчас; я был молод, полон сил и великих замыслов - как и подобает юнцу, чья мечта вот-вот исполнится. Скажи мне, что бы чувствовала ты, отправляясь в самое сердце Азии в составе экспедиции, руководимой знаменитым на весь мир географом?
- Ну-у… - Ласка невольно улыбнулась. - Наверное, это было бы здорово.
- Не то слово! Знаешь, я до сих пор помню каждый из тех восхитительных дней. Тяжко навьюченные лошади, люди в косматых треухах, жухлая трава и каменистые тропы под ногами… А впереди, словно прекрасный сон, ультрамариновые плато - и заснеженные вершины гор, розовеющие в лучах восходящего солнца! Это была вторая, печально знаменитая экспедиция под руководством Семенова. Мы должны были исправить топографические ошибки первой и нанести на карты великую Хан-Тенгри. Не исключено, что именно в этом крылся корень всех бед: высочайшая гора Тянь-Шаня служит пограничным ориентиром, и сдвинуть ее на двадцать верст к югу - означает новый передел устоявшихся границ. Впрочем, не знаю. Возможно, дело не в происках иностранных разведок, а в чем-то еще; возможно - это просто несчастливая случайность. Как бы там ни было, мы попали в засаду, организованную одним из местных племен. В тот день рядом со мной шли Архип и Лешка - наши экспедиционные медведи. Они были опытными ребятами; как только началась пальба, Лешка толкнул меня за валуны. Мы залегли и стали отстреливаться, даже уложили кой-кого из нападавших. Архипа вскоре ранили - не пулей, стрелой. Я видел, как быстро темнеет под ним камень, хотел было помочь и на миг потерял осторожность. Был сильнейший удар в глаз, ослепительная вспышка - и мир развалился на куски! А потом была только темнота.
Озорник умолк и протянул руки к теплу. Потап заворочался, пробормотал что-то и затих. Ласка подкинула в топку еще несколько деревяшек. Последняя оказалась куском можжевельника: по лачуге поплыл тонкий смолистый аромат.
- Не надо мне джину! - вдруг отчетливо произнес медведь.
- Бредит, что ли? - забеспокоилась девушка.
- Нет, просто разговаривает во сне. Такое бывает.
- Ты остановился на самом интересном месте! - напомнила Ласка чуть погодя.
- Это была история моей смерти, - откликнулся Озорник. - Лев Осокин умер в то прекрасное утро. Но тот, с кем ты сейчас разговариваешь, появился много позднее. Как думаешь, на что похожа смерть?
Девушка неуверенно пожала плечами.
- На сон. Все очень просто: сон без сновидений. По крайней мере, возвращение к жизни - почти то же самое, что пробуждение. Только что ничего не было, и вдруг понимаешь, вокруг тебя - мир. А спустя один удар сердца осознаешь самого себя. Первое, что я увидел - это сияющая вершина Хан-Тенгри. Великолепное зрелище! Нет, я не могу описать словами. Вот только что-то не давало мне покоя - и через несколько секунд я понял, что могу видеть окружающее лишь одним глазом. Второй закрывала плотная повязка - и там, под тканью, пульсировала слабая боль.
Место, в котором я очнулся, было монастырем. Выздоровление затянулось надолго. Не знаю, сколько дней я пробыл без сознания - мускулы успели отвыкнуть от ежедневной нагрузки, и даже простейшие вещи давались мне с трудом. Монахи ухаживали за мной, насколько это требовалось. Но все мои попытки заговорить с ними, объясниться, даже выучить несколько слов - наталкивались на стену молчания. Спустя неделю меня уже приводил в бешенство один только вид их бесстрастных азиатских физиономий; будь у меня силы, я набросился бы на кого-нибудь с кулаками. Но скудная пища и холодный горный воздух хорошо способствуют смирению. Я постепенно успокоился и перестал донимать моих спасителей. В любое время дня и ночи я мог видеть Хан-Тенгри; и знаешь - мало-помалу созерцание вымыло из моей души все лишнее, наносное. Так ледяная вода северных рек вымывает пустую породу, оставляя в лотке старателя крупицы золота. Освещенная ярким полуденным светом или лучами месяца, ясно видимая от вершины до подножия или скрытая пеленой туч - она все равно оставалась незыблемой и прекрасной… Я многое повидал с тех пор, но величайшая вершина Тянь-Шаня по-прежнему остается самым великолепным воспоминанием моей жизни.
Я остался в монастыре, и причин тому было несколько. Я не знал дороги, а даже если бы и знал - все равно у меня не было ни гроша, так что возвращение домой отодвигалось на неопределенный срок. Но главное все же не это. Мою душу исподволь захватило величайшее спокойствие и равнодушие к собственной судьбе. Не знаю, в чем тут дело - рана ли так повлияла, или монастырское существование, или сами горы… А может - все, вместе взятое. Такие вещи трудно объяснить рационально. Мой учитель говорил, что я как кувшин, в котором пуля проделала дырочку - содержимое вытекло, и внутри воцарилась пустота. Честно говоря, никогда не мог понять, шутит он или… Да, прости… я забежал немного вперед.
Он появился в монастыре спустя четыре месяца после меня - лысый как колено, загорелый почти до черноты старик в таком же красновато-коричневом балахоне, что и у остальных монахов. Я к тому времени вовсю работал по хозяйству. У нас имелось стадо овец, на крохотных полях выращивали ячмень - словом, дел хватало. Старый монах заговорил; и это были первые слова, обращенные ко мне, впервые за долгое время. К сожалению, я не понял ничего из сказанного: язык этот был мне незнаком. Я попытался объясниться, припоминая все известные мне казахские и киргизские слова, но увы! Старик лишь качал головой. Наконец я оставил бесплодные попытки и замолчал. Монах наклонился, поднял что-то с земли и протянул мне раскрытую ладонь. На ней лежал маленький камешек. "Таш", - сказал он. "Таш", - повторил я, и он улыбнулся. Так началось мое обучение. Забавно, но я до сих пор не знаю в точности, что же это за язык; полагаю, одна из разновидностей тибетского. Усваивал я все довольно быстро: у меня неплохие лингвистические способности, кроме того, занять разум было там просто нечем. Старый монах любил долгие прогулки по горам: ему ничего не стоило отмахать верст двадцать по каменистым кручам - а потом столько же обратно. Я поначалу возвращался с таких прогулок, как это говорят, с языком на плече. Однажды у меня просто не хватило сил - я свалился от усталости на склоне горы и не мог подняться. Тогда старик начал учить меня правильно двигаться. Сперва это показалось вздором, но постепенно я понял скрытый смысл его уроков. Человек действительно тратит гораздо больше сил, чем требуется в действительности; лишь к старости он становится экономным - а экономить-то уже и незачем. Помнишь, ты спрашивала, где я научился драться? Именно там, в горах; а началось все с умения управлять собственным телом. Потом были и другие уроки. Старый монах каждый раз открывал мне крупицу нового знания, совсем чуть-чуть - так что я порой и не осознавал, что научился сегодня чему-то новому.