* * *
Казакова разбудили, причем весьма непочтительно. После многоумной беседы с Беренгарией о древнеримской литературе он покопался в аптечке, взял один из четырех оставшихся флаконов с антибиотиками, грустно осмотрев поредевшие ряды шприцов-тюбиков, ввел его себе в бедро, а когда принцесса вместе с камеристкой мадам де Борж отправилась в церковь, незаметно уснул, сопровождаемый весьма неприятными мыслями. Его начинало познабливать, а рука покраснела. Значит, воспаление все-таки имеет место быть, а чего вы, собственно, хотите? Неизвестно, в какой грязи валялись арбалетные стрелы и вдобавок неясно, сумел ли Гунтер как следует почистить рану. Цефрана, кстати, надолго не хватит, что хуже всего…
– Сударь! Черт вас задери, какие нормальные люди дрыхнут в полдень? А ну, поднимайтесь!
Тычок в спину, причем чувствительный. На такое хамство следует отвечать самыми решительными действиями. Казаков попытался как следует пнуть наглеца и даже коснулся пяткой его одежды, но тот успел отскочить.
Господин оруженосец повернулся, протирая глаза большим пальцем правой руки, и, не сдержавшись, выдал несколько выразительных русскоязычных фонем.
Прямиком на Казакова радостно скалился ясноглазый седой старикан с обветренным лицом, чуточку похожий на состарившегося Рутгера Хауэра. Ангерран де Фуа собственной персоной.
– Значит, отдыхаете?
Мессир Ангерран критически осмотрел стол, забитый частью опустошенными, частью полными кувшинами с прохладными травяными отварами и легким вином, но почему-то потянулся к Гунтеровой деревянной фляге. Уж непонятно, чем она прельстила рыцаря из Палестины, но Ангерран смахнул пробку и, не нюхая, хлебнул.
– Пресвятые небеса! – результат не заставил себя ждать. Когда человек запросто делает огромный глоток спирта, причем неразведенного, а самого что ни на есть чистого, глаза лезут на лоб и перехватывает дыхание. Мессир де Фуа откашлялся, вытер потекшие из глаз слезы и вопросительно уставился на Казакова: – Это какая-нибудь особая византийская отрава? Приберегаете на крайний случай?
– Сгущенное вино, – прокряхтел Сергей, усаживаясь. – Вещь весьма полезная. Вы разве никогда не видели… spiritus?
– Spiritus? В смысле, Святого Духа? – не понял Ангерран. – Нет, белый голубь меня еще не осенял своими крыльями.
– Я не о том, – поморщился Казаков. Палестинец не понял игры слов, ибо в латыни "спирт" и "дух" обозначались одним словом. – Не Spiritus Sancti, а spiritus vini. Винный дух, понимаете?
– Нет, – помотал головой де Фуа. – У вас еще есть такая фляжка?
– Где-то должна заваляться. Если хотите, эту можете взять себе. Понравилось?
– Апельсинчиком бы закусить… – Ангерран до сих пор кривился. – Ядреная вещица, всю глотку обжег. Итак, мой дорогой мессир Серж, я могу осведомиться, почему вы валяетесь здесь, когда происходят столь интересные события? Вы же взялись мне помогать. Свои четыре безанта за седмицу надо отрабатывать!
– Да вот, – немного смутившись, замялся Казаков. Он, конечно, не забыл, что Элеонора Аквитанская порекомендовала его Ангеррану в качестве помощника и Сергей, выполняя свои нехитрые обязанности, несколько дней назад отнес по просьбе рыцаря несколько писем. Но теперь бездеятельность оправдывается уважительными причинами. – Я, сударь, вчера немного поразвлекся на Северной башне…
– То-то у вас рука замотана, я смотрю, – деловито нахмурился седой. – Чем ранили, клинком?
– Арбалет, – вздохнул Казаков.
Его состояние отнюдь не улучшилось, а, наоборот: Сергей чувствовал, как растет температура, а кожа на левой руке покраснела почти до ладони. Хочется спать и пить. Скверная ситуация. Не иначе, поганцы-англичане все-таки мазали свои стрелы чем-то весьма пакостным. Как бы приключения в двенадцатом веке на том и не закончились – сепсис штука крайне неприятная, к тому же, если общее заражение началось, делать что-либо поздно. Между прочим, Ричард Львиное Сердце умер (то есть еще умрет, спустя десять лет, если раньше не допрыгается) именно от сепсиса, полученного при таком же ранении – стрела в руку…
– Арбалет, – протянул Ангерран со своей всегдашней ленцой. – Могу я узнать, какого ляда вы полезли в драку, друг мой? Вас об этом просили? Или вы подданный короля Танкреда, обязанный защищать своего государя? Может быть, ваш сюзерен, господин де Фармер, потребовал? Кажется, вы давеча говорили, будто плохо умеете обращаться с мечом?
– Все побежали и я побежал, – буркнул Казаков. – Мне что, Мишеля бросить надо было? И хочу заметить, что меч не столь сложен в обращении.
– И что вы скажете по поводу ночного штурма? – вопросил Ангерран, проявляя неплохую осведомленность о недавних событиях.
– Бездарно. Нападающие и обороняющиеся вели себя просто бездарно.
– Подробнее объясните, – потребовал Ангерран.
– Н-ну… – Казаков ненадолго задумался, но правильному ходу мысли мешали головокружение и дергающая боль в руке. – Насчет англичан не знаю, а сицилийцам я бы посоветовал не кидаться с мечами на лезущих через стену солдат. Лучше устроить чуть подальше несколько десятков людей с этими самыми арбалетами, чтобы отстреливали атакующих – против железного болта никакой доспех не устоит. Тех, кто прорвался – добивать мечникам.
– Разумно, – согласился де Фуа. – Вы неплохо знаете тактические приемы, который раз убеждаюсь. Так, как вы описали, почти никто и никогда не делал. Разве что сарацины при штурме Аксалона в 1153 году. Я там был, видел… Если бы не глупость тамплиеров, мы бы взяли город немедленно.
– "Мы" – это кто? – уточнил Казаков.
– Крестоносное войско короля Иерусалимского, – отчетливо сказал Ангерран и подозрительно оглядел Сергея. – Плохо выглядите, сударь. Красный весь, в поту… Разве монахини не приносили вам лекарств? Между прочим, – де Фуа усмехнулся, – говорят, будто сухой корень горчицы в смеси с высушенным ухом черной собаки и порошком извести дает превосходные результаты.
– Больной сразу оказывается на том свете? – апатично поинтересовался Сергей, не находя здесь ничего смешного.
– Почти, – хохотнул Ангерран. – Просто к жару и истечению жизненных гуморов прибавляются боли в животе и понос. Не думайте, я не смеюсь. Просто, отжив большую и лучшую половину жизни среди арабов, я знаю, каково лекарское искусство неверных и сколь долго европейцам придется учиться у сарацин.
"Сейчас достанет из кармана тушеную по сарацинским рецептам черную жабу и заявит, что это панацея от всех болезней, – уныло подумал Казаков. – Причем любой человек из местных обязательно бы поверил в целительную силу этой вот черной жабы или какого-нибудь экстракта яичников летучей мыши, съел бы и очень не исключено, что поправился. За счет самовнушения. У меня такое никак не получится".
– Покажите-ка, что там у вас, – сдвинул брови Ангерран и, подойдя, устроился на импровизированном ложе. – Не дергайтесь, дайте посмотреть. Я сорок пять лет живу в постоянной войне и видел многое. Кое в чем разбираюсь и дошел своим умом, другому научили сарацины…
"Может, старик на самом деле профессионал? – не без надежды спросил сам себя оруженосец сэра Мишеля. – Сорок пять лет воевать, не хухры-мухры! Интересно, сколько сейчас Ангеррану? Начал, допустим, в восемнадцать, сорок пять кладем сверху, значит, за шестьдесят точно…"
Мессир де Фуа быстро размотал толстыми и огрубевшими, но проворными пальцами разрезанный шелк Беренгарии, осторожно и недоуменно осмотрел нижнюю повязку, сделанную из стерильного пакета первой помощи и металлизированной подушечки, принятых в ХХ веке, и, наконец, пожевал губами, уставившись на Гунтерову работу – достаточно аккуратные швы.
– Крайне любопытно, – ни к кому не обращаясь, заметил Ангерран. – Кто это вас штопал? Неужели монашки раскопали в Мессине сарацинского лекаря?
– Господин фон Райхерт, второй оруженосец сэра Мишеля…
– Угу, – кивнул старик. – Недурная работа. Но безнадежная. Хотите, я вас напугаю?
– Напугайте, – угрюмо отозвался Казаков.
– Тогда потерпите, – де Фуа сначала легонько прикасался к коже вокруг швов, словно отыскивая нужное место, а потом надавил большими пальцами ближе к внутреннему краю шрама. Сергей выматерился.
– Смотрите, – преспокойно сказал Ангерран, довольный своими действиями.
Между двумя пропитанными кровью шелковыми нитями выступили мутные белесые капельки. Гной. Звиздец.
– В лучшем случае проваляетесь полтора-два месяца, – Ангерран невозмутимо смотрел в глаза Казакову. – В худшем – умрете через неделю и будете очень просить, чтобы вас добили. Ставлю на худший вариант. Рука покраснела до запястья всего за одну ночь? Я так и знал. Черт, при мне, лет двадцать назад, шевалье де Бофора из Нормандии ранили в живот, а через день он уже бегал, как миленький! Раз на раз не приходится. Что думаете делать?
– Ничего, – самым мрачным голосом проворчал Казаков. Великолепные новости, ничего не скажешь. Разумеется, еще могут помочь оставшиеся антибиотики, но, если три инъекции убойного Цефрана, истребляющего почти все существующие микроорганизмы, не подействовали, значит, дело труба. – Что-нибудь посоветуете?
– Посоветую, – кивнул Ангерран и сверкнул мальчишескими голубыми глазами. – Только сначала задам вопрос. Вы полагаете себя честным человеком?
– Полагаю, что нет, – врезал Казаков правду-матку. – Знаете, мессир, это сложная философская тема. Я могу быть честен с собой, хотя… Хотя тоже не всегда. Я более-менее честен со своим ближайшим окружением. Чего вы ожидали? Признаний в том, что я светлый паладин наподобие Ланселота?
– Элеонора не ошиблась в выборе, – негромко сказал рыцарь. – Неважно… Вам знакомо чувство благодарности?
– Отчасти, – фыркнул Сергей, категорически не понимая, к чему этот разговор. Все психологи будущего, занимавшиеся экстремальными ситуациями, в один голос советовали: если ты в тяжелом положении и ждешь от кого-то помощи, говори этому человеку правду, только правду и ничего, кроме правды. Правда обезоруживает, превращает самого страшного врага в союзника.
– Ну и отлично, – легко согласился мессир де Фуа. – Часть благодарности – уже благодарность, а не пинок в задницу. Извините за резкую формулировку. Я вас поставлю на ноги сегодня же. Рано или поздно вы вспомните о слове, которое сказали только что: "отчасти". Надеюсь получить свою часть вовремя. Согласны?
– Будете кормить копчеными жабами? – скептически вопросил Казаков, не придавая особого значения малопонятным словам Ангеррана. – Или поить отваром детородного органа какого-нибудь святого?
Седой расхохотался, да так, что согнулся вдвое.
– Чувство юмора у вас, Серж, – вытирая слезы, рыдал от смеха рыцарь, – будто у тамплиера! Боже, откуда вы такой случились? Завелись в Мессине, как мыши появляются из грязного белья? Успокойтесь, не подадут вам на обед никаких жаб и жареных святых статей! Все произойдет гораздо проще и сложнее одновременно. Ложитесь-ка на спину, закройте глаза, а главное – не обращайте внимания на боль в руке.
"Колдовать, что ли, начнет? – грустно усмехнулся про себя Казаков. – Или научился у арабов экстрасенсорике? Не верю!"
Ангерран снял колет из мягкой коричневой замши, бросил его на стул, попутно запер дверь – мало ли, ворвутся и помешают – потом закатал рукава и громко предупредил:
– Во-первых, будет очень больно. Даже при том условии, что я не стану касаться вас и пальцем. Во-вторых, постарайтесь изгнать из головы все до единой мысли, если у вас таковые вообще существуют.
– Катитесь вы знаете куда? – оскорбленно буркнул Казаков, пытаясь подобрать в уме надлежащую непристойную формулу на норманно-французском, ради того, чтобы послать Ангеррана в соответствующее место. Однако голос мессира де Фуа стал до невероятия серьезным.
– Не обращайте внимания на мои шутки, – втолковывал он. – Просто я такой человек и не всегда могу сдержаться… Выкиньте из башки все, что мешает. Начиная от неподобающих помыслов о белоснежной груди Беренгарии и заканчивая молитвами. Умеете сосредоточиться? Так вот, сосредоточьтесь на том, что ваша душа ненадолго уходит из тела.
Странно, но спокойная и чуть насмешливая речь Ангеррана завораживала. Мессир де Фуа говорил, журча хрипловатым горным родником, каждое его слово отрывало от затуманенного болезнью сознания маленькую частицу и уносила ее куда-то очень далеко – туда, где чернота приобретала оттенки цветов, не сравнимых ни с какой радугой, где было прохладно и спокойно.
"Гипноз? – проскочила последняя угасающая мысль. – Рука все равно болит…"
Ангерран, склонившись, посмотрел на потерявшего сознание Казакова и улыбнулся.
Его умение сработало и на этот раз. Как они все легко покупаются! Прав был господин де Гонтар – "священный эгоизм" человека есть первейшее из качеств смертного.
Упругой походкой пройдясь по комнате, де Фуа размял пальцы, быстро сжимая и разжимая кулаки, искоса глянул на висевшее на стене распятие и на всякий случай набросил на резной деревянный крест шелковую тряпицу, оставшуюся от перевязки. Конечно, Единый Творец и так все видит, но зачем же лишний раз Его тревожить?
– Экзорцизм наоборот, – шикнул себе под нос Ангерран. – Болезнь – это демон, обитающий в тебе. Можно выгнать его поганой метлой, а можно… Можно вежливо попросить временно уйти. Ну что ж, остается попробовать…
* * *
В это же время за мессинскими стенами кипела непринужденная радость и веселье. Кельтам только дай попраздновать…
Гунтер чувствовал себя королем. Самым настоящим.
Непонятно, с чего вдруг шотландцы из окружения принца Эдварда прониклись к гостями из-за Пролива столь невероятной симпатией, но, скорее всего, они просто избрали такую своеобразную форму извинений за непотребную шутку с баронством Мелвих. Ни одному нормальному человеку, увидевшему радости жизни в благополучной Франции или золотой Италии, никогда не придет в голову отправиться жить на отдаленную полуночную землю горного королевства, где за спиной встают хмурые Грампианские горы, а в лицо хлещут соленые брызги Северной Атлантики. Гунтер отлично понял, что бароном стал только номинально – по титулу и гербу, а в действительности столь щедро дарованный лен полностью останется под управлением шотландской короны. Но, черт возьми, мелочь, а приятно! Теперь ты не просто какой-то там оруженосец, а рыцарь, носящий дворянский титул. Барон – он даже в Шотландии барон. Если угодно, можно назваться в стиле Томаса Мэлори: "Рыцарь Белой Вороны". А чего?
На устроенном Эдвардом празднике Гунтеру надарили множество красивых вещиц. Широкий кожаный пояс с кельтским узором, амулеты на шнурках, которые сэр Мишель мигом поименовал "языческими", простенький, но старинный кинжал, и, наконец, шотландские девицы, сопровождавшие своих благоверных, вынесли наскоро, но добротно сшитую темно-синюю тунику с изображением серебряного ворона Мелвихов на груди – теперь понятно, зачем снимали мерку. Родственнички белобрысого отца Лабрайда тотчас же приволокли красно-черный плед, заставили Гунтера снять штаны и начали учить, как правильно наверчивать тартан, а заодно подсказали, как отличить настоящего скотта от самозванца – оказывается, шотландцы под тартаном более ничего не носят, достаточно задрать плед и посмотреть.
Больше всех пил, разумеется, монах. Отче Лабрайд, не столько высокий, сколько дюжий, в промежутках между долгими здравицами пастырски объяснил, что его заблудшие овечки слушают только того, кто способен их перепить, переорать и переговорить, ибо… Вы сами видите, благородные мессиры, эти гибнущие души погрязли в грехе тщеславия. Вот Коннахт – с виду посмотреть, человек как человек, а однажды вызвал сразу дюжину воинов соседнего клана на битву! Правда, шестой поединщик его побил, но Коннахт до сих пор гордится. А Ллердан – только не тот, который из Мак-Иннесов, а Калланморский – принял гайс: убить самого Саладина в Палестине и привезти его череп домой. Гордыня, гордыня…
Оказалось, что шотландцы не принимают никакого участия в сицилийской авантюре Ричарда – принц Эдвард с Танкредом не ссорился, а поэтому запретил тем, кто рвался в бой ради боя, даже близко подходить к башням Мессины. Скотты, таким образом, скучали, а когда скотт скучает, он либо пьет, либо поет, либо играет, а чаще занимается всеми этими приятностями одновременно.
Сэр Мишель не изменил своего отношения к горским дикарям – варвары, не имеющие никакого понятия о куртуазии, еретики и язычники (разве можно глаголить священные тексты не на языке Рима?), неисправимые пьянчуги, задиры и хвастуны. Отец Лабрайд поведал, что хвастовство является непременной чертой любого обитателя Грампианских гор и в деле похвальбы никто шотландца не превзойдет. Вам, мессиры, людям просвещенным, такое может показаться странным, но у нас на столь неразумное самовосхваление давно никто не обращает внимания. Традиция…
Наконец, маленький клочок Шотландии, временно обосновавшийся на берегах Средиземного моря, разразился песнями. Под громкоголосый вой одобрения появился Коннахар по прозвищу Крыс, который кричал, что петь он не будет, а будет пить, но ему насильно всучили некий инструмент, смахивающий на ирландскую лиру, усадили и заявили, что нальют ему только в случае, если он споет. Присоединилась и жена Крыса – очень невысокая веснушчатая девушка с рыжими косами – у нее была флейта. Гунтер ожидал волынок, но незаменимый отче Лабрайд, неустанно расписывающий все особенности кельтского бытия, сообщил, что волынка – инструмент, как бы это вам сказать, сударь, боевой или торжественный, следовательно, сейчас не употребляется.
Голосили когда на гэльском, когда на саксонском – языке английского простонародья. Большинство песен, растолковывал монах, имеют, если позволено будет так сказать, господин барон, противосассенахскую направленность. То есть нормальный шотландец поет либо о том, как он побил норманнов или про то, как норманны его побили, а он потом отомстил. Остальные скелы посвящены праздникам, олю – это у нас так пиво называется – и в очень редких случаях… э-э… куртуазии по-шотландски.
Сэра Мишеля едва не стошнило. Пообщавшись несколько недель с Дугалом, бывшим телохранителем канцлера де Лоншана, рыцарь проникся к кельтам сдержанным отвращением. Конечно, клетчатые варвары просты, как правда или как природа, но давайте не забывать – на дворе просвещенный двенадцатый век, а вовсе не времена Гензериха с Аларихом…
– Господи, – страдальчески закатил глаза Фармер, когда Крыс начал выводить очередную скелу, – сколько же можно?
Мы со щитами все пришли,
Лишь фений – без щита.
Ему по росту будут лишь
От Лондона врата.Он ими раз иль два махнет,
И сейты все в момент
Через проливы улетят
Домой на континент!
Оралось, разумеется, хором в полсотни глоток, и превесьма оптимистично. Гунтер вникал в смысл, краем уха слушая отца Лабрайда: сейты, ну, это понятно – англичане, фений – это такой воин… Может, вы, мессир барон, слышали про скандинавских берсерков или германских вутья? Так фении – примерно то же самое, только еще хуже.
Раз сетиг наши собрались
Стирать тартаны наши.
Не где-нибудь, не как-нибудь -
Во рву у сейтской башни.Они стирали полчаса,
Да час тартаны сохли.
За это время сейты все
От вони передохли!