Проблема выбора рубашки в жару приобретает воистину планетарные масштабы. Нейлоновую не оденешь - сразу же истечешь потом, с длинным рукавом не пойдет - будешь выглядеть дебил дебилом. Тенниска с тремя пуговками на воротнике какая-то линялая - тоже мимо. В итоге останавливаю свой выбор на цветастой футболке, сплошь покрытой надписями на разных языках "Олимпида-80". Вот, это как раз то, что нужно.
Краем уха я прислушиваюсь к происходящему в прихожей. Мать с кем-то разговаривает, но это явно не Надя. Голос глуховатый, мужской.
"Кого там принесло? А нож-то сработал, вот и не верь после этого в приметы", - я застегиваю свои парадные болгарские джинсы и выхожу из комнаты. Мать запирает дверь. На тумбочке под зеркалом лежит какой-то конверт.
- Новикову Артему Владимировичу. Тебе, - кивает мать. - Заказное, с доставкой. Я расписалась.
- Откуда? - я беру письмо, верчу его в руках, разглядывая марки с космонавтами. "Союз-Аполлон, 1975 г. Почта СССР". Года три назад я бы непременно отклеил их над паром - для коллекции.
- Обратный адрес посмотри, - говорит мать.
Я читаю вслух:
- "Москва, Ленинградский проспект, дом номер восемнадцать, квартира… Чусаева Людмила Сергеевна". Чего-то я таких не знаю…
- Чусаева Людмила… Чусаева… - бормочет мать. - Погоди-ка! А это не жена ли Николая Севостьяновича?
- Какого еще… - ворчу я, вскрывая письмо, и вспоминаю: точно, есть у нас в Москве родственники по отцу, именно что Чусаевы! И Николай Севостьянович - большая шишка, в семье его называют "дядя Коля из ЦК".
В конверте оказывается напечатанный на машинке лист бумаги.
- Читай! - требует мать.
- "Здравствуйте, уважаемый Артем…"
Мое имя вписано в пустой строчке от руки красивым, каллиграфическим почерком. Весь остальной текст печатный.
- "С прискорбием сообщаю Вам, что Ваш родственник, а мой муж, Николай Севостьянович Чусаев, 10 июня сего года скоропостижно скончался. Согласно последней воле покойного, на сороковой со дня смерти день в присутствие нотариуса и всех родственников будет оглашено завещание Николая Севостьяновича. Так как Вы входите в их число, убедительно прошу Вас прибыть в Москву не позднее 20 июля и связаться со мной по телефону 234-42-31.
С уважением, Л. С. Чусаева".
- Двадцатое - это же завтра… - растеряно говорит мать.
Это было как выстрел. Хороший, результативный выстрел. Пуля угодила точно в центр кружка диаметром в десять и четыре десятых миллиметра.
Встретивший мертвеца к мертвецу и отправится…
Глава вторая
Наследство
Колеса поезда выбивают по рельсам бесконечный ритм: тадах-тадах, тадах-тадах. Вагон чуть раскачивается, на столике позвякивают в пустых стаканах ложечки. Я лежу в темноте с открытыми глазами. Спать не хочется. Я вообще плохо сплю в поездах, а сейчас, когда в голове бродят разнообразные мысли, мне не удалось бы уснуть даже дома.
В кино мы с Надей, конечно же, не попали. Сборы были короткими - до ночного поезда оставалось полтора часа. Пока мать на кухне вздыхала и резала мне в дорогу бутерброды, я в прихожей объяснялся с Надей. Девушка завороженно смотрела на свое отражение в зеркале и все повторяла:
- Завещание, наследство… Как в романах Дюма!
Надю я знаю, что называется, всю жизнь. Мы живем в одном подъезде, она на пятом этаже, я - на третьем. В детстве ходили в одну школу, гуляли в одном дворе, но до прошлого года практически не общались. Надя была на два года младше и я ее просто-напросто не замечал. Не замечал до тех пор, пока она не выросла в красивую, стройную девушку с длинными пепельными волосами.
Помню наш первый разговор:
Я (как можно равнодушнее): "Привет! Че седня делаешь?"
Она (улыбаясь): "Да ниче".
Я (еще более равнодушно): "Тут вот билеты у меня образовались в Дом офицеров. Пойдешь?"
Она (уже без улыбки): "Да…"
С того времени прошло больше года. Наши отношения развивались по традиционной колее - конфетно-букетный период мягко перешел в скамеечно-поцелуйный и дворовые старушки заговорили о скорой свадьбе.
Хотел я жениться на Наде? Наверное, да. Любил ли я ее? Опять же, наверное, да. Она была хорошей. Простой, хорошей девушкой без закидонов. Но…
Мать как-то сказала мне:
- Артем, ты главное - не торопись.
- В каком смысле?
- Во всех. В семейных делах ошибка иногда стоит очень дорого…
Я тогда не сразу понял, что она имела в виду. А потом догадался. Мама намекала мне, что нужно получше приглядеться к Наде, чтобы у нас не получилось так, как вышло у матери с отцом.
Отец… Я его совсем не помню. Он ушел от нас, когда мне едва исполнилось два года. Взял и просто ушел. А спустя три дня прислал матери телеграмму: "Прости тчк Я люблю другую женщину тчк Мы уехали Кустанай тчк Деньги Теме буду присылать регулярно тчк Владимир".
Родители отца безоговорочно взяли сторону мамы и до сих пор поддерживают с нами хорошие отношения. Видится с сыном и "этой шалавой", как называет вторую жену отца бабушка, они отказались. По общему согласию мне до 14 лет говорили, что отец находится в долгосрочной антарктической экспедиции, показывали письма, якобы пришедшие от него. Я все эти годы "болел" Антарктидой, изучил этот континент и историю его освоения, что называется, от и до. А потом выяснилось, что письма писал дедушка, отец живет в Кустанае, а моя мать - брошенка.
Несмотря на ранний час, Москва встречает меня духотой. Солнце немилосердно палит с небес, воздух тяжелый и плотный - хоть ножом режь. Казанский вокзал полон народу. Июль, разгар курортного сезона; по перронам, обливаясь потом, волокутся отцы семейств, нагруженные чемоданами, сумками и узлами. Галдят дети, зычно покрикивают "Па-а-аберегись!" носильщики, кто-то смеется, кто-то плачет.
У стены багажного отделения, в тени, на груде рюкзаков живописно расположилась пестрая компания - парни с длинными волосами, девчонки в джинсе. Звенит гитара.
Поодаль прохаживается милиционер в светлой рубашке и фуражке с белым чехлом. Он косится на певца и его слушателей, но не подходит.
Вместе с толпой гостей столицы ныряю в здание вокзала. На больших часах половина восьмого утра. Первым делом мне надо найти телефон и позвонить. Номер я помню наизусть. Как добраться до нужного дома, мы с мамой выяснили по старой, десятилетней давности, карте Москвы. Ленинградский проспект начинается от Белорусского вокзала.
- А уж до восемнадцатого дома ты и пешком дойдешь, - сказала мать. - По правой стороне номера четные - не ошибешься.
В общем, надо позвонить - и можно ехать на станцию метро Белорусскую.
Телефоны, обычные автоматы, упрятанные под невиданные мною футуристические колпаки из толстой пластмассы, обнаружились в фойе вокзала. Поверху шла непонятная надпись: "таксофон". Я с минуту потоптался рядом, пытаясь понять, чем этот самый таксофон отличается от обычного городского телефона, но никаких отличий не заметил. Подходит человек, опускает "двушку", набирает номер, говорит: "Алло!".
И я делаю так же. Трубку берет мужчина:
- Да.
- Здравствуйте! Это Артем Новиков из Казани. Мы только вчера получили ваше письмо…
- Одну минуточку, - перебивает меня мужчина. В трубке слышится шуршание, какие-то щелчки, потом женский голос тихо, но твердо произносит:
- Да, говорите!
Снова представляюсь.
- Здравствуйте, Артем. Это Людмила Сергеевна. Очень хорошо, что вы приехали. Ждем вас к шестнадцати часам дня. Адрес знаете? Всего доброго…
"Вот это номер! - думаю я, вешая трубку. - Сейчас семь пятьдесят, до шестнадцати - восемь часов. И где мне шататься все это время? Тоже мне, родственнички… Могли бы и в гости пригласить…"
Тут я вспоминаю, что мать заказывала купить в магазине "Балатон" французскую тушь "Ланком", которая не течет и венгерский крем для рук. Под это дело мне выдано двадцать пять рублей, зашитых в носовой платок и прикрепленных булавкой к майке. Я до последнего отбивался от этого "старушачьего сейфа", но мать была непреклонной: "Знаешь, сколько в поездах жулья? Оглянуться не успеешь - без штанов останешься!".
День проходит, что называется, в бегах. В "Балатоне" туши не оказывается, но добрые люди в длинной очереди за кремом подсказывают, что "Ланком" можно купить во "Власте" на Ленинском проспекте. Загрузив в сумку две ароматно пахнущие детством баночки крема, мчусь в эту самую "Власту", оказавшуюся в конце широченного проспекта. Жара в Москве переносится еще хуже, чем в Казани. Я обливаюсь потом и дышу открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.
За тушью приходится стоять почти два часа. В магазине очень душно. Мне жутко хочется пить. Я то и дело бегаю в соседний гастроном за лимонадом. Четыре бутылки "Золотого ключика" проявляют себя, когда до вожделенного прилавка остается человек десять. Тут уж отлучаться нельзя - пропустишь очередь, никто тебя потом не пустит. Мужественно терплю, мысленно проклиная всех тех эстетов, что придумали косметику и научили женщин ею пользоваться.
Из магазина я буквально выбегаю - терпеть нет никаких сил. Затравленно озираясь, вижу на другой стороне проспекта вывеску "Диетическая столовая". Благодарю всех богов на свете и мчусь туда. Народу в столовой мало, туалет свободен.
Мою руки, чинно беру поднос и иду на раздачу. Борщ - тридцать копеек, пюре за десять копеек с двумя паровыми котлетами по одиннадцать, винегрет за девять, компот за шесть, сочник за восемь. Итого восемьдесят пять копеек. При моей стипендии в пятьдесят пять рублей - дороговато. У нас в Казани я обычно обедаю за полтинник и там как-то… вкуснее, что ли?
С борщом покончено, берусь за второе. Да-а, а хлеба в московских котлетах поболе будет, чем в наших, казанских…
Потягивая компот, разглядываю людей за столиками. Мое внимание привлекает группа молодых парней с раскосыми глазами. Китайцы? Монголы? Возможно, приехали сюда учиться или какая-то спортивная сборная. Есть ли спортивная сборная в Монголии? От этой мысли становится смешно - я представляю себе мрачных кочевников, плетущихся по тайге на низкорослых лошадях. Из динамиков, висящих на раскрашенных под русские березки столбах, слышится звонкий голос ведущей: "Продолжаем передачу "По заявкам радиослушателей". Сейчас по просьбе бригады буровиков из города Мегиона звучит песня "Надежда" в исполнении Анны Герман.
Смотрю на часы - ого, а времени-то уже без пяти три! Ставлю поднос с грязной посудой на ленту транспортера и спешу к выходу - через час я должен предстать перед своими никогда не виденными родственниками…
Москва живет Олимпийскими играми, хотя до начала соревнований еще целый год. Всюду - в витринах магазинов, на стенах домов, на крышах - символика будущих соревнований. С огромных плакатов улыбчивые строители машут верхонками: "Сдадим олимпийские объекты в срок!"
Мне нравится эмблема игр - над пятью кольцами пять беговых дорожек, устремленных ввысь и увенчанных звездой. Эмблема напоминает и московские здания-высотки, и летящий в небе сверхзвуковой лайнер Ту-144.
Ленинградский проспект оглушает меня ревом машин. Вокруг большие "сталинские" дома, тротуары заполнены людьми. Теперь уже не спеша - до четырех еще целых пятнадцать минут - шагаю вдоль улицы, разглядывая автомобили. Москва - город "Волг" и "Москвичей", а у нас в Казани все больше попадаются "Жигули" и старенькие "Победы".
Возле красивого дома с аркой стоит черный "ЗИМ", сверкающий никелем. Таких машин сейчас уже не делают. Останавливаюсь, чтобы рассмотреть это чудо отечественного автопрома. Из арки вылетает большой оранжево-белый мяч и, подпрыгивая, катится прямо на проезжую часть. За мячом бежит мальчик лет пяти в шортиках и белой рубашке. Мяч ударятся о бордюр. Миг - и он уже там, где несется сплошной поток машин. Мальчик бросается за ним. Я роняю сумку и перемахиваю через покатый капот "ЗИМа", успев схватить пацана за рубашку в самый последний момент.
Огромный автобус, угрожающе гудя сигналом, проносится мимо. Горячий воздух бьет в лицо. Фу-ух, успел!
- Тебе что, жить надоело?! - кричу я, затягивая упирающегося мальчика на тротуар.
Мальчик тяжело дышит, у него трясется подбородок. Понимаю - сейчас заплачет. Я сажусь перед ним на корточки.
- Все, все, успокойся. Как тебя зовут?
Он шмыгает носом, в глазах стоят слезы. Но видно, что парнишка сдерживается, не желая показать свою слабость перед чужим дядей.
- Андрюша… Андрюша Гумилев.
Раздается громкий хлопок - мяч попал под колесо автомобиля.
Губы мальчика кривятся. "Сейчас точно заревет", - понимаю я и быстро говорю:
- Ничего страшного. Я тебе куплю такой же! Только не плач. Мужчины не должны плакать. Ты кем хочешь быть?
Вместо стандартного "космонавта" или "пограничника" слышу в ответ:
- Изобретателем…
- Ну, здорово! А что ты хочешь изобрести?
Мальчик воодушевляется. Слезы мгновенно высыхают и он начинает тараторить:
- Много разного! Роботов, чтобы людям помогали. Машину такую, которая едет по другим планетам и все там переделывает - землю, воздух, деревья садит…
- Сажает, - поправляю я его, но он не слышит, продолжая перечислять:
- …плавать под водой и летать, как самолет. А еще чтобы электричество без проводов можно было передавать в каждый дом!
- Ну, молодец! - хвалю я его. - Давай пять!
Слышу женский крик:
- Андрей!
Высокая, очень эффектная женщина в голубом платье выбегает на тротуар, звонко цокая высокими каблуками.
- Мама, я тут! - кричит мальчик. - Мячик лопнул, а дядя меня спас…
Я выпрямляюсь, с негодованием смотрю на женщину. Она старше меня лет на пять, но сейчас я вправе предъявлять ей претензии - пацана она проворонила.
- Что ж вы, мамаша! Сын ваш прямо под колеса лезет! Следить надо!
Красивое лицо женщины багровеет. Она сердито смотрит на меня, потом на сына, обнимает его, поднимает на руки и волочет к арке.
- До свидания, Андрюша! - кричу я им вслед. - Мячик за мной!
Мальчик машет мне рукой. Мать что-то шипит ему в ухо. Она даже не сказала мне спасибо, а ведь если разобраться, я фактически спас ее сыну жизнь.
- Москвичи, - усмехаюсь я и срываюсь с места - до четырех остается всего пять минут.
Восемнадцатый дом многоэтажной громадиной нависает надо мной. Лепнина, античные вазы, ниши с полукруглыми окнами. Типичный представитель эпохи архитектурных излишеств. У нас в Казани такие тоже есть на площади Восстания. Иду вдоль фасада, читаю таблички с номерами квартир над дверями подъездов. Вот и нужная мне дверь.
Навалившись всем телом, с трудом открываю ее и оказываюсь в прохладном освещенном холле. Из-за стола поднимается мужчина в сером костюме.
- Вы к кому?
- К Чус-саевым… - отвечаю, заикаясь от неожиданности. Я еще никогда не встречал вахтеров в подъездах жилых домов.
- Фамилия?
- Новиков, Артем…
Он открывает журнал, ведет пальцем по строчкам, снова командует:
- Паспорт!
Сличив мое лицо с фотографией, возвращает документ и небрежно кивает в сторону лифта:
- Проходите. Вас ждут…
Квартира у Чусаевых очень большая. Прихожая, коридоры, комнаты - все просто поражает своими размерами. Лепные потолки теряются в полумраке. Обстановка под стать масштабам жилища - огромные шкафы темного дерева, тяжелые бархатные портьеры с кистями, зеркала в человеческий рост, занавешенные сейчас черным тюлем. Паркет под ногами начищен до блеска, в комнатах всюду пушистые ковры.
Людмила Сергеевна, оказавшаяся ухоженной пожилой дамой в черной шляпке с вуалью, встречает меня у дверей. Я здороваюсь, привычно разуваюсь и натыкаюсь на ее укоризненный взгляд.
- Артем, вы же не в японском доме!
Извиняюсь, вешаю сумку на вешалку. Причем тут японский дом? Появляется горничная в черном передничке, ловко снимает мое имущество с бронзового крючка и куда-то уносит.
Хозяйка поправляет ворот строгого черного платья и открывает створку двери, ведущей в гостиную:
- Прошу! Все уже собрались. Через десять минут начнем.
Захожу в очень большую комнату с тремя окнами. Здесь как в музее. Кресла, диваны, импортный телевизор на столике с гнутыми ножками, хрустальная люстра.
В гостиной сидят человек десять, в основном чопорные старухи. Замечаю женщину лет тридцати пяти и пожилого мужчину. Все одеты в черное. Я со своими болгарскими джинсами "Рило" и светлой рубашкой явно не вписываюсь в эту странную кампанию.
- Товарищи, познакомьтесь: это Артем, сын племянника Николая Севостьяновича, - говорит хозяйка.
Я сажусь на стул возле двери. В комнате намного прохладнее, чем на улице. На низеньком столике стоят тарелки с крохотными бутербродиками, рюмки, фужеры, бутылка "Посольской" и "Кагор". Над телевизором висит портрет дяди Коли, черная шелковая лента отсекает нижний правый угол. Траур.
Людмила Сергеевна приглашает в комнату тучного мужчину с усами.
- Это нотариус Лев Наумович. Сейчас он огласит завещание Николая Севостьяновича…
Нотариус, отдуваясь и вытирая платком обширную лысину - видно, что ему трудно переносить жару - достает из портфеля запечатанный конверт. Все начинают шушукаться, переглядываться и ерзать на своих местах.
Вскрыв конверт, Лев Наумович хорошо поставленным голосом начинает читать:
- "Я, Чусаев Николай Севостьянович, находясь в здравом уме и твердой памяти, составил данное завещание, дабы передать часть имеющегося у меня имущества родственникам и близким людям…"
Далее идет долгое и нудное юридическое "…в соответствии со статьей 529 Гражданского кодекса Союза ССР от 1964 года, местом открытия наследства признается последнее постоянное место жительства наследодателя (статья 17), а если оно неизвестно - место нахождения имущества или его основной части…" И так далее минут на десять.
Старухи скучают, я тоже. Наконец, соблюдя все формальности, лысый нотариус переходит к главному. По странному стечению обстоятельств у покойного дяди Коли в родне остались по большей части женщины преклонного возраста, в основном двоюродные и троюродные сестры.
Им он завещал всякую, с моей точки зрения, фигню: одной - облигации государственного займа, другой - сервизы на двенадцать персон, третьей - два персидских ковра. А дальше пошло по накатанной: кофейный набор (старухи тут же зашушукались: "Серебряный, немецкий!"), пять комплектов постельного белья, люстра чешского стекла, лисья шуба и шапка, три копии картин художников-передвижников, телефонный аппарат…
И прочая, прочая, прочая…
Старухи то и дело ахают, по гостиной мечутся, скрещиваясь, завистливые взгляды. Я начал задремывать на своем стуле. Честно говоря, мне всегда казалось, что оглашение завещания - более динамичная процедура.