***
Спустя три дня после падения звезды, у вдовы Клайссона-охотника, которого прошлой зимой задрали в лесу волки, пропала младшая дочь, Исгельд. 6-летняя непоседливая девчушка, тайная гордость матери, самая младшая из девятерых детей, рано поутру вышла во двор и бесследно исчезла. Следы меховых мокасин девочки обрывались прямо за старым дровяным сараем, куда Исгельд отправилась за парой поленцев для печи.
В деревне это событие отозвалось не то, чтобы вяло, но и особого ажиотажа не вызвало. Мороз принес с собой твердую уверенность в том, что помощи ждать неоткуда, и маленькая деревушка медленно, но верно погружалась в прозрачно-синий, как зимние сумерки, летаргический сон. Безуспешно толкнувшись в несколько дверей, вдова с тяжелым вздохом констатировала: не видать ей больше дочурки, то ли дикие звери, поутихшие, правда, в период страшных холодов, так близко подошли к домам, то ли сама Исгельд в недобрый час решила покинуть родной двор.
Уже стемнело, и редкие огоньки рассыпались по темному пятну деревни, когда убитая горем вдова вернулась домой. Размотав шерстяную шаль, накинутую поверх овечьего тулупа и протянув к мелко потрескивающему очагу задубевшие на морозе красные, потрескавшиеся руки, она тихо произнесла хриплым от горя голосом:
– Пропала наша Исгельд. Не видать вам сестренки.
Ответом ей была тишина: семь сестер и братьев маленькой Исгельд спали, закутавшись в несколько шкур и одеял: а что еще оставалось делать в такую стужу. Лишь один из старших сыновей вдовы, широкоплечий Гуннар, которому недавно минуло 18 лет, мрачно сидел на корточках у очага, уставившись в огонь. При звуках материнского голоса он встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и недоуменно посмотрел на вдову:
– Как же так? Мы так и оставим Исгельд на потребу морозу? Так и отступимся?
Вдова смахнула с лица давно растаявшие снежинки и глухо произнесла, не глядя на сына:
– Никто из деревни организовывать отряд на поиски не собирается: сами погибнуть боятся и смысла уже не видят. Им-то плевать на нашу маленькую Исгельд, все только о себе заботятся, а что до других…
– Я пойду, – резко прервал бессмысленные рассуждения матери Гуннар. Он уже вскочил на ноги и теперь лихорадочно искал свои меховые сапоги, попутно разыскивая лук со стрелами, со злостью переворачивая лавки и зарываясь в сваленные на них вещи, – где же это…а, чтоб тебя…прямо сейчас и отправлюсь, если эти деревенские увальни не в состоянии поднять свои задницы и выползти из своих нор!
– Куда ты пойдешь? – не сразу поняла вдова, – один? На поиски? В такой мороз? Да ты в своем ли уме? Взрослые…
– Я уже взрослый! – запальчиво перебил ее Гуннар.
– Не дерзи матери! Обряда посвящения в этом году еще не было, так что взрослым ты пока считаться не можешь. Послушай, мой мальчик, – уже мягче заговорила вдова, делая попытку обнять сына, – молодости свойственная горячность, а я не хочу потерять еще одного ребенка на этом лютом морозе…
Гуннар посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и вывернулся из ее рук.
– Исгельд пропала, – едва слышно прошептал он, – а я не хочу терять сестру из-за людской глупости и нерешительности! И мне странно слышать такие слова именно от тебя, она же твоя дочь! Я отыщу ее, и уже к утру мы будем все вместе сидеть вокруг очага и жевать вяленое мясо оленя, а Гуннхельд будет рассказывать нам страшные истории так, как умеет только она…ты плачешь?
Последние слова он произнес сорвавшимся на волнении голосом, впервые заметив слезы, текущие по лицу матери. Она молча отмахнулась и поспешно отвернулась от сына.
– Иди, – сдавленно произнесла она, – раз уж решил – иди. Не терзай больше меня, а я не буду тебя удерживать.
И, не глядя больше на Гуннара, вдова порывисто ушла в дальний угол – к огромному чугунному чану, и тихо принялась перебирать сушеные овощи. Послушав пару минут приглушенный шелест и всхлипы, юноша молча наклонился, накинул на плечи меховой плащ, замотался шарфом, собственноручно связанным в незапамятные времена старшей сестрой – Боригильдой, и с тяжелым сердцем шагнул прочь – в темноту, наполненную далеким воем волков и зловещим потрескиванием мороза.
***
Огни деревни остались далеко позади, а Гуннар упрямо шел вперед, стиснув зубы и кулаки под огромными – отцовскими – рукавицами. Редкие снежинки срывались вниз с вековых сосен, больно царапая мигом покрасневшую на холоде кожу и впиваясь в глаза. Снег под ногами оглушительно трещал, и чудилось, что треск этот разносится на много километров вокруг, будя волков и медведей, жадных лис, уснувших в своих берлогах. Порой Гуннару мерещились неясные тени, мелькающие между черными стволами деревьев, иногда казалось, что в спину вот-вот вопьются страшные когти, разрывающие меховой плащ и пытающиеся в жадном исступлении дорваться до человеческой плоти. Но юноша лишь сердито тряс волосами, чьи заиндевевшие кончики любопытно выглядывали из-под теплой шапки, и продолжал свой путь вперед. Иногда он останавливался, складывал ладони воронкой у рта и истошно кричал в пустоту: "Исгельд! Исгельд!" в тщетной попытке докричаться до сестренки, но будил лишь сов, насмешливым уханьем отзывающихся ему откуда-то издалека.
Почему Гуннару взбрело в голову, что Исгельд следует искать именно в лесу, а не у озер, и не по чужим сараям – он и сам толком ответить не мог. Но уверенность, что сестренка где-то рядом, крепла в нем с каждым шагом в глубь леса.
Неожиданно впереди, в той стороне, где три назад упала звезда, сверкнул огонек. Гуннар, не задумываясь, ускорил шаг; ноги будто сами понесли его к далеким деревьям, поминутно проваливаясь в обжигающие ледяным холодом сугробы и цепляясь за коряги.
Не прошло и десяти минут, как угрюмые черные стволы деревьев расступились перед ним, и он вышел на опушку, с противоположной от деревни стороны леса. В этом месте лесная полоса изгибалась косой, огибая безлюдное поле, простирающееся к далекому морю.
В тот момент, когда Гуннар, поминутно спотыкаясь и увязая в глубоком снегу, выходил из-за деревьев, взошла луна. Неестественно огромный диск величаво проплыл над верхушками елей и сосен и, словно красуясь, показался из-за леса, в полной мере осветив поле и то, что было на нем.
От увиденного Гуннар замер на месте, вцепившись в ближайшее дерево и судорожно прижимая ладонь к отчего-то бешено заколотившемуся где-то в районе горла сердцу.
Он вышел прямиком к упавшей звезде. Только никакой звезды на поле и в помине не было; на ее месте высилась величественная ледяная гора, с переливающимися в лунном свете острыми как бритва, даже на первый взгляд, кромками и вершинами. Но в следующий момент Гуннар внезапно осознал, что это никакая не гора.
Над ним грозно возвышался построенный рукой неведомого зодчего замок из чистейшего льда, какой встречается лишь в северных морях и зовется айсбергами; над шпилями и башенками замка, устремившимися ввысь, кружились в безумной пляске снежинки, а вокруг циклопического строения, ворча, бродили белые медведи. Стоило юноше пошевельнуться, как все они, как один, замерли, повернули головы в его сторону, и тихонечко зарычали.
Гуннар вновь застыл на месте, раздираемый внутренними противоречиями. С одной стороны, его неудержимо влекло к замку, внутренний голос буквально кричал, то Исгельд там, а с другой стороны…с другой стороны, здравый смысл упорно возражал внутреннему голосу и тянул Гуннара обратно, в деревню, уверяя, что, даже если сестренка и там, то вряд ли живая…
Юноша вновь тряхнул головой, приказывая замолчать обоим, и вновь перевел взгляд на медведей. Те не проявляли никакой враждебности, не двигаясь с места и разглядывая маленькую человеческую фигурку среди деревьев. Лишь изредка то один, то другой поднимал голову и сосредоточенно нюхал воздух. Наконец, Гуннар решился.
С величайшей осторожностью, отлепившись от дерева, он двинулся вперед, вздрагивая от малейшего движения в стане медведей, морщась от холода и стискивая рукоять кинжала за поясом. Скрип собственных шагов раздавался в ушах оглушительным трезвоном.
В какой- то момент, словно успокоившись, медведи все разом улеглись на снег и прикрыли глаза и не то притворились спящими, не то на самом деле крепко уснули. Несмотря на отчаянный стук сердца и шум в голове, Гуннар невольно отметил странную синхронность, которая наталкивала на мысль, что звери действовали по чьему-то, не слышному ему, приказу.
Миновав распахнутые ворота замка, юноша попал во внутренний двор замка, запорошенный снегом, из которого то там, то сям торчали уродливые ледяные скульптуры. Шарахнувшись от одной, смахивающей на вставшего на дыбы медведя, Гуннар напоролся на другую. Похожая на оскалившуюся рысь, вставшую на задние лапы, та мерно покачалась на месте, на мгновение застыла, будто задумавшись, и беззвучно рухнула в снег, подняв тучу серебристой пыли, красиво затанцевавшей в свете луны.
Отпрянув от нее подальше, юноша пошел к замку, аккуратно огибая остальные фигуры и с опаской разглядывая их.
Вот явно росомаха, пригнувшаяся к земле, вынюхивающая добычу. Вот огромный бык, горделиво воздевший к равнодушному зимнему небу величественную голову. Вот два волка, оскалившиеся и вздыбившие шерсть друг напротив друга. Вот громадное, неизвестное Гуннару чудовище, с длинными загнутыми зубами, торчащими изо рта. А вот…люди. Или человекоподобные статуи, разбросанные у самых дверей замка в каком-то, понятном только хозяину, порядке. Огромные, зловещие подобия человека, казалось, следили за юношей, когда он, дрожа не то от холода, не то от страха, пробирался между ними.
У одной статуи, изображавшей вытянувшегося во фрунт воина, с торчащими за спиной двумя мечами, Гуннар остановился. Его внимание привлекли глаза воина, которые казались живыми, в отличие от глаз других статуй, словно это были человеческие глаза, покрытые тонкой ледяной коркой. Невольно заинтересовавшись, юноша придвинулся поближе, задирая голову так, что шапка грозила свалиться в снег, и силясь разглядеть что-то в неверном лунной свете.
Между двумя ударами сердца по телу дрожью прошел вдох. Зрачок воина едва заметно шевельнулся.
Будто обжегшись, Гуннар отпрянул от страшной статуи, и это спасло ему жизнь. Ледяной воин с хрустом дернул плечами, отчего ледяная корка, покрывающая его тело, пошла причудливыми трещинами, в мгновение ока выхватил и-за плеча один из своих мечей и со свистом рассек им воздух, направив в сторону юноши. Вскрикнув от неожиданности, Гуннар упал в снег, а ледяное лезвие меча остановилось в какой-то ладони от его носа. Воин замер, как и медведи, явно прислушиваясь к чьему-то, неслышному для юноши, голосу. Затем так же бесшумно вернул мечи на место, выпрямился и застыл в прежнем положении.
Спотыкаясь и оскальзываясь, поминутно падая в снег, Гуннар кое-как поднялся и, уже не останавливаясь и не оглядываясь, со всех ног бросился к дверям замка, будто бы нарочно, чуть приоткрытых для него.
***
Зал был не очень большой, но весь словно бы наполнен тем искрящимся снежно-голубоватым воздухом, что так больно обжигал щеки снаружи. Казалось, воздух был везде: в прозрачных ледяных стенах, вспыхивающих радугой при малейшем попадании на них света; в зеркальной поверхности пола, в которой отражался перевернутый купол потолка; в резко уходящем ввысь и теряющимся где-то на головокружительной высоте потолке. В воздухе медленно, будто живые, кружились снежинки, извиваясь по спирали, но не опускаясь на пол.
Посередине зала высился небольшой трон, покрытый белоснежными шкурами, а у подножия трона лежало два диковинных зверя, которых ошеломленный Гуннар видел впервые. Два гигантских животных, похожих на пуму, только в разы больше, белого цвета, испещренные черными полосками, казалось, мирно дремали, свернувшись клубочком. А на них, крепко обняв зверей и зарывшись личиком в их шерсть, лежала Исгельд. Фигурка девочки казалась крохотной на фоне таких громадин, но, судя по всему, никакого вреда они ей причинять не собирались, и Исгельд спокойно спала, раскидав миниатюрные ножки и укрывшись меховой шубкой, подаренной ей два года назад матерью.
Забыв обо всем, Гуннар рванулся к сестре, едва удерживая равновесие на ледяном полу, мгновенно превратившимся в каток под ногами:
– Исгельд!
Девочка не пошевелилась. Звери тоже сохраняли полнейшее спокойствие и невозмутимость, лишь один лениво поднял голову и с деланным безразличием уставился на юношу пронзительно-синими глазами.
Гуннар даже не обратил на него внимания. Он упал на колени рядом с ними и протянул руки к сестренке, беспрестанно повторяя ее имя, то исступленно шепча, то срываясь на крик…
– Не стоит этого делать, – вдруг донесся до него мягкий голос.
Рука Гуннара дрогнула и застыла в ногте от ноги Исгельд. Юноша затравленно огляделся и, замешкавшись, поднял голову.
На троне, словно возникнув из ниоткуда, сидела молодая женщина и ласково, как любящая мать, смотрела на него, мягко улыбаясь уголком рта. Она была прекрасна: матово-белая, в искристых льдинках кожа, густые черные волосы, крупными локонами падающие на плечи, глубокие синие глаза и тонкокостные белые руки с такими неправдоподобно хрупкими запястьями и пальцами, что, казалось, стоит ветру подуть – и они переломятся. Такие руки не знают тяжелой работы, они никогда не пряли, не ткали, не выделывали кожу, не полоскали белье в стылых прорубях и не чистили рыбу. Это руки королевы…
Поистине королевской была и шубка красавицы: темно-синяя, усыпанная причудливыми узорами маленьких бриллиантиков, нежно позванивающих при малейшем движении хозяйки. На голове у нее сияла маленькая диадема, явно выкованная искуснейшими мастерами, сумевших запечатлеть в серебре и драгоценных камнях красоту снежинок и хрупкость инеистых узоров на окнах в морозный день. При взгляде на нее, юноша невольно вспомнил древние легенды о подгорных мастерах – гномах…
…Гуннар поймал себя на том, что уже минуты две разглядывает молодую женщину, разинув рот и совершенно забыв о сестренке. Но Исгельд мирно спала, а незнакомка все так же, улыбаясь, смотрела на Гуннара.
Поймав его ставший более-менее осмысленным взгляд, она склонила голову набок и тихо спросила:
– Что привело тебя сюда, Гуннар, сын Клайссона?
Проглотив невольное изумление по поводу того, откуда ей известно не только его имя, но и имя его отца, юноша вскочил на ноги и постарался сбросить с тебя наваждение от красоты хозяйки ледяного замка и принять наиболее возможный грозный вид.
– Я пришел за своей сестрой! Что она делает у тебя?
– Я ее позвала, – просто объяснила женщина с таким невозмутимым видом, словно это могло единым махом объяснить все: и загадочный мороз, обрушившийся на эти края, и те жестокие лишения, что терпели люди в гибнущей деревне, и звезду…
Гуннар ее ответом остался неудовлетворен:
– Кто ты? – выпалил он, делая шаг к трону. Один из неведомых снежно-полосатых чудищ, лежащих у подножия, тут же резко вскинул голову и недовольно заворчал, обнажив длинные клыки, и юноша тут же остановился, словно споткнувшись. Женщина с мягкой укоризной покачала головой и успокаивающе коснулась массивной головы зверя своими неправдоподобно тонкими белыми пальцами. Животное мгновенно смежило веки и опустилось обратно.
– У нас много имен, – задумчиво произнесла незнакомка, продолжая механически ласкать своего невольного стражника, – Повелительница Льда, Госпожа Метелица, Хозяйка Зимы, Снежная Королева…
Гуннар принялся лихорадочно перебирать в памяти все, что он мог когда-либо слышать о Снежной Королеве: выходило не очень. В мозгу всплывали лишь смутные обрывки каких-то древних сказаний, тягучих баллад, которые пели иногда появляющиеся в их деревнях странствующие скальды. В них больше говорилось о смертоносных духах зимы, что кружат в морозные ночи, когда стонут деревья в лесах, а стекла покрываются сверкающими ледяными узорами. Мелькали упоминания и о Снежной Королеве, чаще называемой Девой Льдов. Говорилось там, вроде бы, о том, что некогда она была дочерью могущественного бога, возгордившегося и убитого сородичами за непомерную гордыню. Девушка же отправилась прямиком в обитель богов, полная желания отомстить, но (к счастью или к несчастью) влюбилась в морского бога. Он ответил ей взаимностью, однако возникло непреодолимое препятствие: та, что жила среди вечных снегов не смогла быть рядом с любимым, чьей стихией была вода. От горя сердце девушки заледенело, и она удалилась на край света, где воздвигла себе замок из чистейшего льда. Отныне она странствует по свету со своим замком, в поисках того, кто растопит ее сердце…
Гуннар не заметил, как начал, запинаясь и краснея, рассказывать эту легенду вслух. Королева внимательно слушала его, заинтересованно кивая, подперев подбородок одной рукой, а другой – поглаживая могучего зверя. Тот щурился от удовольствия, хотя юноша ни за что на свете не отважился бы прикоснуться к Снежной Королеве – ее кожа обжигала льдом даже при одном взгляде на нее.
– Что ж, практически соответствует истине, – задумчиво протянула она, – красивая история. Но позволь мне внести некоторые исправления в нее. Наберись терпения, мальчик, и выслушай меня: ты не только услышишь правдивый рассказ, но и узнаешь, зачем нам понадобилась твоя сестра.
Она грациозно поднялась с трона, небрежно оттолкнув не возражающего зверя, и плавно прошлась взад вперед, подобрав полы своей великолепной шубы. Позвякивание крохотных капелек-бриллиантиков стало, вроде бы, отчетливее, и неприятно застучало в висках юноши.
Исгельд глубоко вздохнула во сне, что-то невнятно пробормотала и повернулась на другой бок. Гуннар даже не удостоил ее взглядом, весь превратившись в слух, завороженный текучими движениями Снежной Королевы.
– Итак…, -начала та, останавливаясь в центре зала и поворачиваясь к юноше лицом, – после смерти отца Скальди…