С глубоким поклоном существо протянуло ему яркое разноцветное ожерелье, сделало шаг в сторону, уселось на ковер, поджав ноги, и застыло, словно жизнь снова покинула его. Ульфиус показал Конану ожерелье. Тот равнодушно пожал плечами: драгоценные камни мало интересовали его, ибо он плохо в них разбирался. Офирец расстегнул замысловатую резную застежку и снял с нитки ярко-красный рубин. Положив его на ковер, толстяк нагнулся и снова шепотом произнес еще одно заклинание. Внутри камня загорелся алый огонек, он становился все ярче и ярче, затем рубин завертелся, словно его подхватил смерч, и вспыхнул ярким пламенем. Когда пламя стихло, на месте драгоценного камня стояла девушка с ослепительно рыжими волосами и нежной розовой кожей. Формы ее были совершенны, нагота вызывала восторг. Откуда-то полилась мелодия, и девушка закружилась в быстром танце. Варвар не отрываясь смотрел на красавицу, что казалась ему пределом мечтаний, сокровищем, за которое можно отдать жизнь.
Мелодия оборвалась так же неожиданно, как и началась, и девушка застыла в глубоком поклоне. Но это длилось недолго. По обворожительному телу пробежала дрожь, пламя охватило хрупкую фигурку, и через мгновение там, где только что стояла прелестная танцовщица, лежал ярко-красный рубин.
- Это женщина Огня, - пояснил Ульфиус ошеломленному Конану. - Она принадлежит тому, кто держит в руках ожерелье. В ее жилах течет не кровь, а пламенная страсть. Познавший ее любовь может смело утверждать, что ему ведомо высшее блаженство.
Ульфиус снял с нитки темно-синий сапфир. Снова прозвучало заклинание, и теперь в синем камне вспыхнул яркий огонек. Камень начал быстро увеличиваться, его идеально отшлифованные грани покрылись замысловатым узором, затем узор распался, и из камня шагнула женщина с ярко-синими глазами и волосами цвета утреннего тумана. Опять полилась мелодия, но на сей раз совершенно иная. Движения женщины были резкими, решительными, они манили и зачаровывали своей силой. Казалось, танцовщицей управляет сама стихия. Изящные руки трепетали в воздухе, словно крылья, маленькие ножки едва касались ковра, красавица парила подобно птице. На середине танца мелодия неожиданно оборвалась, и скоро на пушистом ковре поблескивал мелкими гранями холодный синий сапфир.
- Это женщина Воздуха, - сказал Ульфиус. - Она тоже рабыня ожерелья. Только ей ведомы нежнейшие убаюкивающие ласки, каких не испытывал ни один смертный. Она может пробудить мужскую силу даже в том, кто уже давно забыл, что такое любовные утехи.
Конан молча смотрел. Казалось, у него язык прилип к гортани. Его изумлению не было предела, а желание, овладевшее им, когда он сидел у костра, теперь жгло так сильно, что киммериец уже не мог думать ни о чем другом. Офирец истолковал молчание гостя по-своему и снял с нити ожерелья следующий камень. Это был прозрачный аквамарин. Очередное заклинание вызвало к жизни очаровательную девушку с ослепительно белой кожей и зелеными волосами. В звуках музыки, под которую она исполняла плавный медленный танец, слышалось журчание ручья, а сама танцовщица представлялась зачарованному зрителю глотком живительной влаги. Замерев одновременно с последней нотой, девушка отвесила глубокий поклон и вновь обернулась голубым камнем.
- Это женщина Воды. Тот, кто познал ее любовь, никогда не будет утомленным и измученным, ибо она, отдавая себя, отдает и свои силы, при этом не теряя их.
У Конана перехватило дыхание. Ноздри его трепетали, острое желание волнами прокатывалось по телу, бросая то в жар, то в холод. Варвар никогда еще не видел столь прекрасных женщин, за возможность обладать ими он готов был заплатить любую цену. Ульфиус наконец-то правильно понял напряженное молчание гостя и, возликовав в душе, сдернул с нитки следующий камень. Черный алмаз поражал великолепием. Офирец дрожавшим от волнения голосом произносил совершенно непонятные киммерийцу слова, и алмаз постепенно окутывался туманом, сначала легким, белесым, затем все более и более густым. Потом туман исчез, сразу, словно его вовсе и не было, и Конан увидел женщину, каких ему еще никогда не приходилось встречать: высокую, крутобедрую, с упругой пышной грудью и очень тонкой талией. Но не это поразило варвара. Кожа красавицы была темно-коричневой, блестела, словно смазанная маслом, и вместе с тем казалась бархатной. Танца, который она исполняла, Конан не видел и пришел в себя, только услышав визгливый фальцет гостеприимного хозяина:
- Это женщина Земли. Она тоже рабыня ожерелья. Но она отличается от тех, кого ты уже видел, ибо никому не дарит свою любовь. Ее ласки надо заслужить. Она будет преданной лишь настоящему герою, храброму, честному, решительному.
Варвар шумно сглотнул и попытался заговорить, но из его горла вырвался только сдавленный хрип. Прокашлявшись, киммериец все же сумел выдавить из себя:
- Чего ты хочешь за них?
- Погоди, - усмехнулся Ульфиус, стараясь продлить удовольствие от победы. - В ожерелье есть еще камни. Не хочешь ли взглянуть на них?
- Я достаточно насмотрелся на всякие чудеса. Больше мне ничего не надо. Так чего же ты хочешь?
- Могу предложить обмен.
- У меня ничего нет.
- Есть, есть. Я отдам тебе ожерелье и обучу заклинаниям, вызывающим этих красоток, а ты дашь мне меч. Тебе легко будет добыть другое оружие.
Конан был согласен на все. Юноша потянулся за мечом, но едва рука коснулась рукояти, как голова прояснилась, терзавшее его желание исчезло, и он понял, что не сможет даже достать оружие из ножен. Никогда и ни за какие сокровища он не расстанется с ним. Это было выше его сил.
- Нет, - покачал он головой.
Офирец, который уже мысленно держал меч в своих руках, рассвирепел:
- Ты упрямый выродок, сын шакала и змеи! Убирайся! Ты еще заплатишь за свое тупое упрямство!
Конан резко поднялся на ноги, швырнул кубок с вином под ноги Ульфиуса и молча покинул шатер.
Полог еще трепыхался, когда цепкая рука отодвинула его и внутрь заглянула острая плутоватая мордочка. Броко подобострастно улыбнулся.
- Да простит меня мой господин…
Ульфиус злобно посмотрел на слугу:
- Что тебе надо?
- Позволь мне войти.
- Заходи.
- Да простит меня мой господин еще раз, но я совершенно случайно слышал обрывки вашего разговора. Господину нужен меч? Я знаю, как можно наказать нахала и завладеть его оружием. Не соизволит ли господин выслушать неразумного раба?
* * *
Несмотря на досаду и раздражение, вызванные разговором с назойливым офирцем, Конан заснул мгновенно, и лишь стоило ему сомкнуть веки, как новое видение посетило его. Варвару снова пригрезились черный лес, поляна и капище. В окружении высоких серых камней стоял хозяин меча, а возле жертвенника кружилась в дикой пляске старая ведьма. На каменной плите был распростерт юноша, черноволосый и смуглый. Его тело покрывали кровавые знаки. И снова голубые искры побежали по серым камням, чтобы слиться в мерцающие шары и дать начало колдовскому вихрю. Голубой смерч возник над жертвенником и вдруг понесся прямо к великому воителю. Меч сам собой выскользнул из ножен, увлекаемый магической спиралью, и та вознесла его высоко над капищем, а потом метнула вниз. Оцепенев от ужаса, владыка следил за стремительным падением жала Смерти. Он рванулся к плите, но было поздно: сталь уже впилась в тело юноши, поразив его прямо в сердце. Могучие руки выдернули клинок из мертвой груди, безумные глаза обежали каменный круг. Владыка искал ведьму, чтобы излить на нее бешеный гнев. И глазам его предстал облаченный в рубище скелет, который приплясывал возле жертвенника. Могучая рука описала полукруг и снесла череп. Она взлетала и опускалась, пока землю возле жертвенника не усеяло костяное крошево-Вереница людей тянулась через лес, направляясь к пещере, чей черный зев зиял в склоне холма. Люди ныряли в темную пасть, оставляя в ней тяжелые сундуки, резные кресла из темного дерева и прочий скарб. Затем в пещеру вкатили боевую колесницу. Когда последний человек вышел из-под мрачных сводов, владыка, до сих пор восседавший на коне, спешился и приблизился к сопровождавшим. Люди падали перед ним на колени и целовали руку господина. Лицо его оставалось бесстрастным, уста хранили молчание. Приняв последнюю дань поклонения, он повернулся к своим подданным спиной и навсегда исчез во мраке. Человеческий муравейник снова пришел в движение. Люди катили ко входу в пещеру огромные каменные глыбы, и вскоре черное отверстие скрылось за нагромождением серых валунов…
От едва уловимого шороха Конан мгновенно проснулся. Солнце уже поднималось над горизонтом, и в сером свете занимавшегося утра киммериец увидел скорчившуюся возле его дорожного мешка фигуру. Молниеносным движением он выкинул руку, схватил непрошеного гостя за шею и сильным рывком повернул голову к себе, едва не сломав бедняге хребет. Крысиная мордочка Броко побагровела, но тут же кровь отлила от впалых щек, и они стали мертвенно бледными.
- Не убивай меня, - залепетал несчастный. - Я все объясню.
Не ослабляя железной хватки, варвар тряхнул тщедушное тельце.
- Только не выкручивайся и не ври. Первое же лживое слово станет для тебя последним.
- Господин послал меня. Твой меч не дает ему покоя.
- И ты, дохлая крыса, хотел его украсть?
Конан едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Достойного противника он вызвал бы на поединок, а марать руки об это жалкое подобие человека воину не пристало. Киммериец встал, поднял насмерть перепуганного Броко за шиворот, развернул его и с явным удовольствием дал ему хорошего пинка под зад. Взвизгнув, тот отлетел довольно далеко, шлепнулся на землю и на четвереньках быстро-быстро пополз к шатру своего господина. Киммериец посмотрел ему вслед, усмехнулся и снова улегся, собираясь досмотреть удивительный сон, прерванный столь неожиданно. Все произошло так быстро и так тихо, что никто вокруг ничего не услышал. Все продолжали спать.
Когда Конан снова проснулся, уже стояло спокойное солнечное утро. Он сладко потянулся и, вспомнив события минувшей ночи, задумался. Если офирец решил пойти на откровенное воровство, то он точно не отступится. Покидать караван варвару не хотелось, тем более что путь проделан был уже немалый и до Шадизара оставалось всего несколько дней перехода. Много рассуждать Конан не привык и, так и не придя ни к какому решению, отправился завтракать. Не успел он сделать и нескольких шагов, как полог шатра Ульфиуса откинулся, оттуда выскочил раскрасневшийся толстяк и завопил во всю мощь своих легких:
- Вор! Негодяй! Я принял его как лучшего гостя, кормил и поил, а он обворовал меня, грязный шакал!
Конан огляделся по сторонам, пытаясь понять, на кого обрушился гнев сановника, и искренне изумился, когда увидел, что толстый палец с огромным золотым перстнем-печаткой показывает прямо на него. Варвар не считал предосудительными ни воровство, ни убийство, ни грабеж, но клеветников ненавидел всей душой. Считая оправдания ниже своего достоинства, он решительно повернулся к своему дорожному мешку, схватил его и резким движением вывернул наизнанку. Из пустого еще вчера мешка с гулким стуком вывалилась серебряная чаша, которую Ульфиус показывал ему накануне. Конан мгновенно понял, что делал Броко ночью возле его вещей. В глазах у киммерийца потемнело.
Офирец подбежал к находке, высоко поднял ее над головой и заверещал:
- Все видели? Все? Гнусный вор! Так ты отплатил мне за госте…
Но он не успел договорить фразу до конца. Меч варвара, словно сам по себе вылетевший из ножен, снес Ульфиусу голову. Кровь брызнула из огромной раны и окатила Конана с головы до ног. Бешеная ярость всколыхнулась в душе варвара, а по его оружию побежали голубые блики. Колдовской меч, откликнувшись на зов души хозяина-побратима, проснулся и возжаждал крови.
Первый же бросившийся к киммерийцу воин не успел даже нанести удар и упал к ногам варвара с разрубленным черепом. Вперед выступил Секама, давно таивший злобу на Конана, но едва он поднял оружие, как сталь вспорола ему живот, и из открывшейся раны вывалились дымящиеся внутренности…
Конан стоял, как скала, и лишь блеск металла показывал, что он вооружен, настолько быстро работал он мечом. С диким яростным воплем к нему подскочил следующий смельчак, но крик его тут же оборвался: из головы, разрубленной пополам, брызнули мозги. Глаза варвара застилал гнев, он видел все как в тумане, и лишь рубил, колол, не отдавая себе отчета в том, что делает.
Вот он отбил чью-то занесенную над его головой саблю, вот чья-то рука, все еще сжимавшая рукоять, взвилась в воздух и, описав дугу, шлепнулась кому-то прямо в лицо, вот его меч мягко вошел в чью-то грудь, еще в одну, еще… Он кромсал плоть, как мясник. Руки, ноги, головы, - вокруг Конана, быстро увеличиваясь, росла страшная кровавая груда.
Кто-то бросил в киммерийца остро отточенный боевой топор, но меч варвара, сверкнув в воздухе, легко отбил удар, и топор вонзился в шею одного из воинов. Словно заколдованный, стоял Конан среди нападавших. Никакое оружие не причиняло ему вреда, ни одной раны не получил он, хотя число поверженных противников росло с каждым мгновением. Ноздри Конана трепетали. Запах крови будоражил его, ему хотелось убивать, уничтожать все живое.
Прямо перед ним возник Аримиум. Выхватив из ножен свой меч, офирец бросился на варвара. Их клинки скрестились, высекая искры, и замелькали над головами так быстро, что даже очень зоркие глаза не могли бы их различить. Аримиум продержался дольше остальных, но вот и он упал, а из раны на боку, где меч киммерийца пробил тонкие позолоченные доспехи, густым потоком полилась кровь. Однако сильный офирец еще был жив. Он приподнял голову и протянул к Конану руку, словно что-то хотел сказать, но молниеносный удар колдовского меча не дал ему этого сделать.
Дикая, яростная, неудержимая бойня продолжалась. Вскоре все воины, сопровождавшие караван, были мертвы. Купцы и погонщики, слегка опомнившись от первого ужаса, пытались сопротивляться, отстаивая свое право на жизнь, но никто из них не мог совладать с Конаном, который подобно неуязвимому призраку сеял смерть… Люди метались из стороны в сторону, крича от безумного страха, сталкивались, падали, вставали, хватали друг друга за руки. Среди всего этого хаоса, как демон Смерти, носился киммериец, не ведающий жалости. Никому не удалось избежать страшной участи.
Лошади и верблюды, напуганные криками, запахом и видом крови, тоже метались в беспорядке, давя в суматохе тех, кто еще дышал. Страшный меч не пощадил никого, и лишь когда на месте стоянки каравана не осталось ни одной живой души, насытившийся кровью клинок плавно скользнул в ножны. И тут Конан словно проснулся. Он вытащил из ножен меч и изумился, увидев, что на нем нет ни следов крови, ни зазубрин, какие обычно остаются после ударов по металлическим доспехам.
- Вот это оружие! - воскликнул варвар. - С ним я могу один выходить против целого войска! Я теперь непобедим!
Среди кровавого месива валялись огромные золотые слитки, выпавшие из тюков. Конан подошел к одному из них, попробовал приподнять, но, словно спохватившись, бросил. "Зачем мне лишняя тяжесть? - подумал он. - Обойдусь и без них". Он с трудом отыскал свой дорожный мешок и начал собираться в дорогу. Переложив в мешок несколько кусков сыра, копченого мяса, горсть сухарей, Конан наполнил бутыль водой, тщательно ее закупорил и, туго затянув завязки, вскинул поклажу на плечо. Прежде чем уйти, он еще раз окинул взглядом поле битвы. Из всех погибших ему было не жаль никого - они сполна заплатили за оскорбления, которые он и так слишком долго терпел.
Неожиданно Конан почувствовал, что кто-то стоит за его спиной, обернулся и увидел вендийца. Старик застыл, протянув к нему руку, но не решался подойти ближе.
- Я чувствовал, что нельзя оставлять тебя один на один с этим… Я боялся и все-таки надеялся… - проговорил Чиндара глухим голосом. - Зачем, зачем я ушел и оставил тебя…
Киммериец не отвечал, уставясь равнодушным взглядом в лицо старика.
- Вскоре после того, как мы расстались, я понял, что тебе угрожает беда. Какие-то темные силы раскидывали сети вокруг тебя и этого проклятого меча…
- Ты не ошибся, старик. Один офирец - его труп валяется среди этой падали - хотел выманить у меня меч. Он был колдуном, но не очень искусным. И его голова распрощалась с телом.
- И не только его, как я вижу…
- А, эти… - Варвар обвел взглядом мертвые тела. - Если мужчина не умеет защитить свою жизнь - он ее не заслуживает.
- Этот офирец… Не подвергал ли он тебя какому-нибудь обряду?
- Обряду? Нет. Пытался напоить, сулил деньги, подсовывал разные вещицы.
- Ты прикасался к ним?
- Нет, только смотрел. Он показал мне забавное ожерелье. Самоцветы превращались в красавиц. Они пытались соблазнить меня. Я чуть не поддался. Как глупо. Слишком давно был с женщиной. Но ничего… Скоро у меня будет много женщин. И много золота. Целые горы…
- А еще что-нибудь приключилось с тобой с тех пор, как наши пути разошлись? До того, как ты встретил караван?
- Да ничего… Хотя нет, меня ужалила змея. Я убил ее.
- И как же ты остался жив?
- Я вырезал то место, куда впились зубы, клинком. Мазь, которую ты дал мне, сделала остальное.
- Да, да, конечно… Мечом…
- Что ты там бормочешь?
- Ты породнился с ним, бедный мой мальчик. Ты породнился со Спящим Злом.
Конан расхохотался:
- Со Злом? Я породнился со Славой. Я породнился с Величием и Могуществом! Перед тобой стоит не тот безмозглый юнец, которого ты лечил и наставлял. Ты был прав, старик. Я рожден не для жалкого жребия вора. Меня ждет высокая участь. Тебе повезло, старик. Ты оказал услугу человеку, перед которым будет лежать в пыли весь мир…
- О чем ты говоришь? Ты бредишь? - испугался вендиец.
- Брежу? Нет, никогда еще мой рассудок не был так ясен. Мрак рассеялся, и теперь я вижу цель. Я пойду в Гирканию. Я подчиню себе племена, которые кочуют в степи. Соберу огромное войско и двину его на Туран. Но это будет только начало, только начало, старик. Ты пойдешь со мной. Будешь моим советником. А если захочешь, я посажу тебя на вендийский престол. Ты ведь пойдешь со мной?
- Да, да, конечно. Я больше не оставлю тебя, сын мой… Я позабочусь о тебе…
- Жаль, что это золото замарано кровью. Я не хочу брать его. Но у нас будет еще больше золота.
- Да, да, много больше… Но сейчас тебе надо отдохнуть. Ты устал, очень устал… Глаза твои слипаются…
Что-то в голосе Чиндары насторожило Конана. Он попытался посмотреть вендийцу в глаза, но тот отвел взгляд.
- Почему ты не смотришь прямо в лицо, старик? Ты лукавишь, я вижу. Меня не проведешь. Ты решил сыграть со мной ту же шутку, что и с той ящерицей? Да? Ты задумал наслать на меня сон и украсть меч! Ты хитер, старик. Все люди одинаковы, даже те, что твердят о Добре. И ты не лучше других. Но тебе не провести меня… Не помешать… Потому что мы сейчас расстанемся. Я пойду на восток, а ты… Ты, старик, отправишься на Серые Равнины.