– Тьфу на тебя, Матиаш! Разумеется, ослабленный штамм, лишённый токсичности и неспособный к передаче воздушно-капельным путём… Чтобы секреты на сторону, хе-хе, не уплыли.
– Твой новый биолог, этот Сапрассас, или как его там… Его идея, признавайся?
– Моя. Но штамм – его. Не бойся, старый друг, всё будет хорошо. Мозг – вот что главное. Мозг и частоты квантовых вибраций. Наны – только инструмент, врата откроет человек…
– Надеюсь на то. Надеюсь…
Андреас стоял перед двумя "распальцованными", и улыбался. Пока местные бандиты, носившие обклеенные дешёвыми переводными голограммами с видами средних пальцев куртки-бомберы, размахивали перед его лицом самодельными нунчаками, он размышлял с отстранённым видом. Не теряя, впрочем, контроля над окружающей действительностью. Сливавшиеся в монотонный гул однообразные матерные выражения нисколько не мешали, а вот летящая в лицо деревяшка прервала эту полусонную медитацию.
Он сдвинулся вперёд и в сторону на пару дюймов, перехватывая оружие, и помогая бившему его подонку ускориться ещё немного. Подсечка и толчок бедром, краткий полёт и кирпичная стена. "Готов". Второй "распальцованный", дыша перегаром, полез куда-то за отворот бомбера, и огрёб нунчаками по черепу, сложившись вдвое.
Дрезина посмотрел на треснувшие деревяшки, хрустнул соединительной цепочкой, и отбросил остатки оружия в нещадно вонявшую сточную канаву. И вот там-то его взгляд и зацепило…
В Старый город "ищеек" направляли только по двое. И обязательно в сопровождении неприметного человека в городском камо, с повадками то ли бывшего десантника, то ли разведчика… Доктор Грей в последний год притащил очень много своих знакомых и сослуживцев, и Комплекс иногда казался армейским тренировочным лагерем, а не лабораторией. Но Андре выбил из своего наставника разрешение на самостоятельные походы, причём буквально – стремительным ударом табуреткой на экзамене по рукопашному бою. Старый капитан долго смеялся, потирая ушибленный бок, но позволил своему ученику бродить по неблагополучному району в одиночку.
То, что Дрезину страховали, по меньшей мере, пятеро, Андре знать не полагалось.
Именно в трущобах Гнейес и наткнулся на странные "дырки". Обычные круги он видел чуть ли не с закрытыми глазами, и без всяких приборов, а после очередной смены рабочей вакцины-"бормотухи" – начал чувствовать их вибрации. Словно гудящие струны огромной бас-гитары, задетые великанским медиатором в невообразимой дали.
Часы, встроенные в коммутатор, негромко прогудели. Дрезина достал ингалятор, и впрыснул в носоглотку "бормотуху", сморщив нос от отвратительного запаха и вкуса. "Словно гнилой апельсин пополам с печенью нюхаешь, – подумал он, сдерживая желание чихнуть, и запрокинув голову. – Интересно, это Доктор придумал, или само получилось?"
Сейчас Андреас явственно чуял новую, незнакомую вибрацию. От прежних низких и гулких она отличалась тонкостью и излишней высотой – словно древняя бормашина вгрызалась в зуб на сверхвысоких оборотах. Чихать хотелось ещё сильнее, в носу свербило, и немного побаливала голова.
"Кажется, здесь, – Дрезина шажками подбирался к канаве, над которой чуткая аппаратура его очков рисовала призрачную синеватую тень тени – дрожащее ничто, фиксируемое по микродвижениям его, Андреаса, зрачков. – Да. Это что-то новое. Едва заметное. И ноет, как комар летней ночью, раздери его чума. Интересно…"
И он с лёгкостью перепрыгнул через канаву, целясь прямо в центр тени. Сердце замерло, как всегда сладко затихая в подобные моменты, вонючий воздух рванулся в лицо, а сумерки полуразрушенной улицы сменил режущий глаза синий свет…
Гнейес попытался вдохнуть, но диафрагма не слушалась, словно парализованная. Далеко впереди, нависая над отчётливо изгибающейся линией горизонта, изломанной и резкой, всходило гигантское иное Солнце. Синие лучи обжигали глаза, в глотке стояла резкая аммиачная вонь, уши заложило… Тело начало действовать само, не обращая внимания на паникующее сознание – рывок назад, оттолкнуться, и прыгнуть спиной вперёд в чёртов "круг", в рвущей жилы попытке спастись, выжить, снова дышать…
…Он с хлюпаньем и диким, рвущим горло кашлем обрушился прямо в нечистоты. Молодого человека сразу же стошнило желчью, и он едва не захлебнулся, но внутри разума билась только одна мысль: "Я смог! Я прошёл через "дырку", и вернулся! Я видел другое солнце!" И аромат сточной канавы показался ему в тот момент слаще, чем благоухание самых прекрасных роз…
– …Дрезина! Дрезина ты стоеросовая! Слышишь меня? – голос Грея доносится словно сквозь слой ваты, или воды, или… "Кого он зовёт? Меня?" – Салага, очнись, мать твою резиновую!
Удар по щеке. Ещё оплеуха. Голова мотается, словно чужая. Это не задевает, скорее наоборот – позволяет ещё глубже погрузиться в себя, отрешаясь от мира вокруг. Вселенная трясётся, содрогается, стучит резиновыми колёсами каталки по металлическим порожкам длинного коридора. Свет ламп проносится над ним, и он хочет закрыть глаза, но не может – тело не слушается. "Что со мной? Что случилось? Почему я голый?" – ленивые мысли шевелятся в черепе, переваливаясь от стенки к стенке, колыхаясь, расползаясь…
Голос доктора Каннингема тоже слышен издалека, распахнувшиеся двери обдают его замедленным скрипом:
– Везите сюда! В капсулу!
– Герних, ты кретин, это опытный образец! – это Грей. Кажется, капитан чего-то боится. "Я не опытный. Я очень опытный!" – мысль щекочет изнутри смехом, но вместо него снова приходит рвота, и его переваливают на бок. Глаза пересохли. Болят.
– Срать я хотел на образцы, регенератор работает! Если его не погрузить в раствор, он сдохнет на хрен… – "Кто сдохнет? Я? Да что ж это такое-то…"
– Но кролики всё равно сдохли, профессор… – это незнакомый голос. Новый сотрудник? – Раствор не калиброван, наны…
– Тихо! – Каннингем в бешенстве. – Кладите этого героя в раствор. Калибровку я сделаю сам, на лету…
Кто-то прыскает прямо в глаза какой-то пакостью, и они закрываются. Всё куда-то плывёт, и тело погружается в ласковый тёплый поток, смыкающийся над ним. Дыхание не прерывается, просто становится тяжелее делать вдохи. Голоса затихают, отрезанные пластиком, пахнущим смолой и нефтью. Сознание медленно затухает, и Андреас погружается в тяжёлый сон…
– Эй, чува-а-ак… Чува-ак, есть чо? – загорелый до черноты нарк с горящими глазами треплет его по плечу, умоляюще и заискивающе смотря в лицо. – Ну, хоть травки, чува-ак… Или кокса… Немножечко… Полдозы… Ломает же…
Дрезина ощущает себя лежащим на нагретом солнцем камне, но жар нисколько не беспокоит – наоборот, он чувствует себя легко и прекрасно. Шевелиться не хочется, но губы сами выталкивают наружу слова.
– Ты кто?
– Чува-а-ак! Ты живой! – нарк отпускает руку Гнейеса, и пускается в пляс рядом с камнем, вздымая в воздух мелкий песок и пыль. Набедренная повязка из грязно-серой ткани колышется совсем рядом с лицом Андреаса, но он не может отвернуться. – Ты живой, чувак! Ты не поверишь, я пять лет без ширева!
– Ты кто? – повторяет Дрезина вопрос, ощущая всю нелепость ситуации. Какой-то нарк, какие-то пески, какой-то камень… "Алтарь? Да ну на хрен…"
– Слушай, чувак… Скажи доктору Кха… Каннингему, что Альф Йоргенсон жив, и уже заебался жрать местные кактусы! – нарк останавливает пляску, и склоняется над Андреасом, нос к носу, почти прикасаясь лицом к его лицу. – Чува-ак, тут так хреново без того ширева, что варил док… Скажи ему, что третья дыра открывается только после вмазки "белым", он поймёт! Чувак, слышишь?
Ощущение жары, пустыни и нагретого камня медленно сходят на нет, а голос Йоргенсона затихает во внезапно наступившей темноте:
– Чува-а-ак! Не уходи… Ёбаные жрецы, опять не угадали с жертвой…
– Ты понимаешь, Матиаш, что мы с тобой сделали? Ты был свидетелем тому, что наш труд был не напрасен! Квантовая механика, вибрации суперструн, и порталы…
– Герних, я только что видел, как один из лучших наших ребят-испытателей чуть не загнулся. И ты его чуть не угробил своим реаниматором, чтоб его кролики сожрали.
– Не-ет, мой аэродесантный друг! Я его спас от отравления аммиачно-метановой атмосферой и радиационного поражения. Наш агент Дрезина попал в систему голубого гиганта, и прожил на чужой планете несколько десятков секунд… Ты понимаешь, что это – прорыв?
– Да, я видел запись с очков Андре, сволочь ты безумная…
– Умная. Я – умная сволочь, Матиаш. И потому у нас всё получилось.
– Герних, я тебя ненавижу. Ты совершенно беспринципен…
– Матиаш, друг мой ненаглядный! Другие миры – это власть… Это новые материалы, свежие идеи, люди и ресурсы, богатство и счастье для всех нас! Это – свобода. Настоящая свобода.
– Это безумие. Этих "дырок" – сотни и тысячи, мы даже за тысячу лет не осмотрим всё.
– Это бессмертие. Регенератор и наны, квантовые скачки, перенос сознания… Это настоящее бессмертие. Ты же хочешь жить вечно?
– Я хочу умереть спокойно, друг.
– Но ты пойдёшь со мной? Пойдёшь? Ты обещал мне!
– Пойду, Каннингем. Скотина ты такая… Я – обещал.
Глава 19
Занесённые песками дворы Александрии походили на заброшенные иссохшие колодцы, открытые безжалостному солнцу сверху, и с трудом сохраняющие лоскутки прохлады в складках лохматых теней углов и выступающих плоскостей изломанных стен. На некогда ровных улицах, мощёных плитами известняка, теперь текли под порывами северного непрекращающегося ветра потоки песчинок, струйками заползая везде и всюду. Даже в герметичную палатку, оранжевым двухметровым шаром уткнувшуюся в затенённый стенами библиотеки угол небольшого патио. Пластметаллические тали, намертво заякоренные в расщелинах между плитами и камнями стен басовито гудели в тон шуршанию ползущих дюн и шелесту бумаги.
Инульгем вышел из пролома в древней стене, и сплюнул на песок. Влага мгновенно впиталась и растеклась тёмным пятном, на глазах испаряющимся под палящими лучами светила. Проследив за исчезновением бесполезно потраченной влаги, Кловис прикинул: "Примерно пять пополудни. Ещё пара стеллажей, и стемнеет. Запасов на неделю, портал откроется через пять дней. Резервная точка доступна, но можно прожить и охотой…" На пути сюда он заметил цепочки следов в барханах – мелкие травоядные, аналоги тушканчиков, пустынных зайцев и ящериц, несколько хищников размером с большеухих лис, и король местных песков – большой варан. Вершина местной пищевой цепи тогда презрительно зашипела на Инульгема, словно почувствовав конкурента, и быстро зашуршала куда-то прочь от дороги, оставляя отпечатки когтистых лап и длинного хвоста…
Охотник прочистил горло, забитое пылью рассыпающихся страниц, и глубоко вдохнул обжигающий привычный воздух глубокой пустыни. Поправив сбившееся пончо, в котором он привык ходить по пескам даже в самую страшную жару, Кловис вернулся обратно в книгохранилище. Покинутый город всё так же молчал, насупившись провалами окон. Он привык ко всему.
Инульгем открыл покоробившуюся кожу коробки-переплёта престарелого фолианта, и, морща нос от танцующей в луче мощного фонаря пыли, углубился в чтение.
…Когда-то здесь не было ничего, кроме степи, рассечённой пополам широкой полноводной рекой, невысоких холмов, и сложенного из белого камня святилища позабытых богов. Их алтари много сотен лет не знали жертв, изваяния лишились лиц, а сам храм напоминал выбеленный солнцем череп великана, оставшийся здесь после битвы, отгремевшей эпохи назад. В какой-то мере, всё так и было. Взлёты и падения цивилизации, расцвет и распад империй, царств, теократий и республик – все эти пертурбации не задевали этот край, покрывающийся яркими точками цветов весной, и желтеющий выгоревшей степной травой – летом. Пока в храм не пришёл караван, влекущий на огромных повозках-арбах пожитки целого народа. Их предводитель, высокий и статный воин в бронзовых доспехах, преклонил колена перед храмом, и долго шептал какие-то слова. Отряхнув колени, он отдал отрывистые гортанные приказы, звенящие медью незнакомых слов, и подозвал своего жреца.
Так была основана Александрия.
Город рос, ширился, обрастал стеной, полями, пригородами, снова рос и развивался. Бронзу уже сменила сталь, где-то гремели первые залпы пороховых пушек, когда-то – взлетали первые аэропланы и поднимались в воздух дирижабли, а атомные подлодки всплывали на поверхность, готовясь к ядерному удару… Александрия же стала центром. Центром знания.
Никто не знал, откуда пришло это странное умение, сразу объявленное колдовством и запретным знанием – то ли из-за солёного и непостоянного течениями океана вместе с кораблями длинноволосых смуглых завоевателей, кормивших многочисленных богов многотысячными жертвами, то ли из пустыни, с иссохшим и идущим на чистом упрямстве караване из незнакомых зверей и исхудавших людей… Вместе с каплями крови, от учителя к ученику, сквозь десятилетия и века оно передавалось, сопровождаемое клятвами, страшными проклятиями, и словами ритуалов, пока не достигло времени и места, назначенного Создателем.
Основатель Александрии и его жрец, поклоняющийся не богам, но знанию, умели слушать и слышать. Они услышали тогда, у заброшенного храма, как их слова отозвались тонким серебряным звоном, сходным со звуками драгоценной Кифары Богов. И дверь на миг приоткрылась, плеснув на камень солнечным светом и запахом моря. Чуть иной оттенок солнца, море, до которого нужно идти не одну сотню переходов, крики птиц и иной ветер, шевельнувший пыль на полу святилища… "Мы будем здесь, – упоминала книга слова безымянного основателя. – Мы всегда будем здесь"…
Кловис утёр испарину со лба, и бросил взгляд в пролом – ему показалось, что тени снаружи странно дёрнулись. "Почудилось…" – подумал он, передвигая кобуру с верным пороховым пистолетом из-за спины на бок, и распахивая пончо. Кругом не было ничего живого и разумного. Мёртвого и неразумного Инульгем не боялся: "Живое очень просто сделать мёртвым, а мёртвое – окончательно остановить", – так говаривал его наставник, обучая своего будущего преемника тонкостям гаданий на внутренних органах и правильному обряду жертвоприношений. – "Запомни, Койотль, и затверди. Помочь правильно умереть, и остановить уже мёртвое – вот наша настоящая цель в жизни. Смерть – это всего лишь врата, а жизнь – путь от одних врат к другим!"
Охотник улыбнулся, и вернулся к чтению. Понадобилось какое-то время, чтобы настроиться на восприятие древнего арамейского, но потом цепочка оживающих образов скрыла реальность…
…Жрецы-учёные Александрии уходили сквозь Полуденные Врата, названные так, потому что проход в иной мир открывался ровно в полдень, под светом, падавшим через отверстие в крыше храма. Они изучали и описывали новую землю, таившую в себе неизведанные народы, зверей, тайны и загадки. В далёком мире, на берегу моря жрецы встретили собратьев, щедро поделившихся с ними языком, хлебом и знаниями. Между ними завязалась странная дружба, основанная на доверии и причастности к чему-то надмирному – две Александрии связал прочный мост из книг, путешественников и караванов, переходящих в обе стороны под летящие к небесам напевы хранителей Врат.
В тамошнем городе собирали знания всего мира, всей Ойкумены. Пусть она и охватывала лишь небольшую часть огромной земли, но и этого было достаточно. Таких Ойкумен было много.
В здешней Александрии хранили и обрабатывали мудрость. Именно отсюда исходили новые веяния в философии, искусстве, науках и ремёслах. Именно сюда стекались в поисках тайн люди десятков миров, связанных Вратами. Империя Знания простёрла свои железные крылья легионов широко в стороны, стараясь привести к просвещению как можно больше заблудших и погрязших во тьме…
Проходили столетия. Александрийская библиотека в тени пирамид пала и была предана огню закованными в железо римскими центуриями. Полуденные Врата приняли в себя большую часть рукописей и свитков, оставив разрушителям только плохие копии. Некоторые писцы и грамматики остались в родном мире, но остальные предпочли преклонить колени в Храме, и обрить голову во славу Знания. Жрецы-воины несли свет и слово в другие Ойкумены. Легионы печатали шаг, и под сенью их знамён, украшенными молниями, вставала тень нового порядка…
Но всё когда-нибудь заканчивается. Любая империя, сколь бы она не была богата или велика, как и каждый из людей, рождающихся и умирающих во славу её, смертна. Приходит ли гибель изнутри, разваливая страну на части, или снаружи, в виде молодых и горячих варварских племён, раздирающей её на кровоточащие куски, не суть.
Александрия не стала исключением. Но причина падения Царства Ойкумен крылась глубже, и казалась трагичнее прочих. Однажды та самая капля крови, что передавалась между многими десятками поколений жрецов, учёных и воинов, не принесла новому посвящённому священной власти над Вратами. Полуденная дверь осталась закрытой и в полдень, и в полночь. Старые хранители не утратили тайного умения, но преемников им не воспоследовало. С уходом в мир теней каждого жреца Ойкумену покидала частица той самой таинственной силы, соединившей миры разных времён и вселенных. Врата гасли, музыка сфер прерывалась, Империя гибла.
Храм держался до последнего. Наступающая пустыня и бегущие от неё жители не пугали оставшихся в пустеющем городе хранителей древнего знания. Тысячелетие пути и мудрость многих миров научили их не только терпению, но и важности мудрости. Всё, что происходило тогда, до мельчайших подробностей фиксировалось в обработанных особыми составами книгах, упакованных в специальные деревянные короба, обшитые кожей, и сохранялось в верхнем ярусе подвальных помещений библиотеки.
Нижние этажи, уходившие во тьму подземелья на сотни и сотни шагов, обрушили тщательно рассчитанными зарядами взрывного зелья. Песок торопливо, за какие-то десятилетия, сожрал окрестности Александрии, высушил обмелевшую реку, и медленно обволакивал город…
Но все эти исторические подробности мало интересовали Кловиса, который, предчувствуя окончание своего поиска, стал читать всё быстрее, чихая от пыли, и тихо бурча проклятия на родном языке.
…Последние жрецы Храма Знания, понимая, что наступающая пустыня скоро убьёт их, оставили эти записи, и склянки с кровью. Своей и своих неудачливых учеников. Последние страницы книги содержали просьбу-прощание – старый хранитель по имени Моше завещал тем, кто придёт сюда, в мёртвое сердце погибшей страны, узнать, что за проклятие постигло их. И записать это знание в священные книги.
– Пошёл к чёрту, старик! Где ты спрятал эти треклятые сосуды?! – взвыл Инульгем, вчитываясь в неровные строчки. Наконец, найдя указания, он захохотал, и, подхватив фонарь, выскочил наружу, в стремительно холодеющий от наступающей ночи воздух. – Вот старый хитрец. Ха-ха-ха, насмешил!