Крузер-коммандер вызвал к себе боцмана флагманского линейного корабля "Рутенбург". Он знал этого моряка давно, настолько давно, что соблюдение субординации в отношениях старшего офицера и старшины приобрели формальный и даже, можно сказать, несколько театральный характер. Вошедший в каюту боцман отдал честь (Герр командир, я хорошо помню корабельный устав и никогда им не пренебрегаю!), и Шик лениво и небрежно ему ответил (А ты все кривляешься, главный старшина, и никак не уймешься!). Крузер-коммандер протянул ему бутылочку с красной жидкостью:
– Пора, главный старшина, проследите лично за приготовлением грога для всего личного состава.
– По какому поводу сегодня выпивка, герр командир? – весело спросил боцман.
– Ну, скажем, по случаю пятидесятилетия нашей доблестной эскадры, – ответил ему Шик.
– Отлично, герр командир, – весело ответил ему главный старшина.
– Через час зайди ко мне, надо будет сделать еще несколько дел, – добавил Шик.
И боцман отправился на камбуз, где как раз сейчас готовили ужин. По дороге, лично заглянув в баталерку, он распорядился принести коку хорошего черного чая и ящик рома – к приготовлению грога старый моряк всегда относился весьма серьезно.
Через час после ужина корабль жил своей обычной жизнью, но крузер-коммандер, вышедший из своей каюты для того, чтобы лично проверить несение вахт, скорее почувствовал, чем понял, что жизнь эта изменилась самым коренным образом и, по-видимому, безвозвратно. Все вахтенные были на местах, в чистых и идеально отглаженных робах, вахты неслись исключительно прилежно, как это и должно быть на флагмане эскадры, но в глазах матросов появился какой-то едва уловимый блеск – блеск, который был озорным и пугающим одновременно. Так бывает, когда большая группа людей знает какую-то приятную новость, но, по предварительному сговору, не хочет произносить ее вслух. Вернувшись, Шик хотел было послать вестового за боцманом, но тот явился сам, что, впрочем, неудивительно, – с момента раздачи команде грога прошел ровно час.
– Главный старшина! Доставьте ко мне вахтенного офицера с корвета "Мардер", постройте личный состав на юте, поднимите флаг. – Последнее распоряжение чуть удивило боцмана – флаг еще не был спущен, и он позволил себе переспросить:
– Какой флаг, герр командир?
– Вот этот, – ответил ему крузер-коммандер Шик и развернул сверток, лежавший у него на койке. На кроваво-красном полотнище, в самом его центре, черной краской была изображена руна, обозначавшая у древних народов восходящее солнце. Шик вышел из командирской каюты и повернулся лицом к рядам матросов, строившихся вдоль борта. В начале строя стояли усатые старшины, с каждым из которых он был лично давно знаком и с каждым из которых было связано что-то из его, Шика, жизни. Он внимательно посмотрел в их глаза и громко скомандовал:
– Команда, смирно! Слушать приказ адмирала Мустоффеля!
Эта новость никого не удивила, на лицах появились лишь радостные улыбки. "Скорее всего, – подумал Шик, – они согласились бы с этим приказом и без грога, но рисковать было нельзя". Прибывшему командиру "Мардера" крузер-коммандер вполголоса отдал распоряжения и тот, радостно козырнув, поспешил на свой корабль, который вскоре после этого отдал швартовы и двинулся к выходу из Петерштадтской бухты. В вечерних огнях, светивших с берега и отражавшихся в темной воде, моряки видели, как бухту покидает крупная торговая шхуна, принадлежавшая какой-нибудь судовладельческой корпорации Нового Света. Это был последний корабль, покинувший Петерштадт – через десять минут после его выхода бухта была блокирована корветом.
В пассажирской каюте торговой шхуны "Элизабет", за столом, накрытым изысканным ужином с дорогим вином, сидели два человека и о чем-то неторопливо беседовали. Один из них, полный и лысоватый мужчина лет пятидесяти пяти, являвшийся совладельцем этой шхуны, господином Розенталем, подлив в бокал своего собеседника красное полусладкое вино урожая восьмилетней давности, говорил:
– Нет, Мишель, я решительно не понимаю твоих сомнений. Я долгое время, по делам своей коммерции, путешествую по миру и уверяю тебя, что знаю кое-какой толк в этом! Только Новый Свет может дать деловому человеку те возможности, которые ему необходимы. Там все вопросы решаются быстро и эффективно. Я, конечно же, не специалист в области алхимии, но думаю, однако, что и ученому там будет значительно лучше, особенно – такому ученому, как ты. Там тоже много наших соплеменников, и ты никогда не будешь чувствовать себя одиноким – тем более, ты не женат, так что у тебя вся жизнь впереди! Что ты теряешь здесь, в этой Империи? Эта земля никогда не принимала нас радушно, ты же сам это прекрасно знаешь!
Мишель вздохнул – он думал несколько иначе, однако промолчал, глядя сквозь окно на набережную Петерштадта, корабли Северной эскадры, один из которых двигался сейчас им вслед, бухту и медленно удаляющийся берег, который он с детства привык считать своей Родиной. Непроизвольно на его глаза навернулась непрошеная слеза, причудливо преломившая багровые лучи заходящего солнца, и ему показалось, что на флагштоке головного корабля Северной эскадры развевается багрово-красный флаг с черной руной посередине. Он зажмурился и замотал головой – что только не привидится вечером, когда на воде играют алые блики и в душе пляшут бесы сомнения и тревоги. Мишель отвернулся от окна и выпил половину предложенного ему бокала.
Шхуна везла в Новый Свет разные товары, однако основным грузом были двести ящиков прекрасного красного вина урожая восьмилетней давности в бутылках, купленных господином Розенталем на винном аукционе неделю назад. Пятьдесят золотых, на которые увеличился семейный бюджет таможенного чиновника Петерштадского порта, сделали процедуру проверки приятной и необременительной. Именно поэтому торговец Розенталь не стал возражать против того, чтобы его старый приятель, принявший наконец одно из поступавших к нему многочисленных приглашений из университетов Нового Света, гениальный алхимик Мишель Блитштейн, отправившийся в путь на его шхуне, на место той бутылки, которую они сейчас распивали, поставил в ящик другую, точно такую же. Жидкость в этой бутылке также была красного цвета и напоминала вино, так что даже придирчивый таможенный контроль вряд ли заметил бы эту подмену. В бутылке была жидкость из фляги друга его юности, зихерхайтскапитана Шмидта, и Мишель в глубине души надеялся, что вместе с учеными Нового Света он не только изучит ее состав, но и найдет от нее противоядие. Для анализов, проделанных им в лаборатории Рутенбургского университета, он истратил чуть больше полутора унций.
Мишель и вправду был гениальным алхимиком…
Глава 33
Утром зихерхайтскапитан Шмидт прошел обычный в таких случаях инструктаж и заступил на дежурство по столице. В этот день, который всей Империей праздновался как День Независимости, его полусотня находилась на территории Департамента в полной готовности выступить в любую минуту в случае возникновения непредвиденных обстоятельств, например – беспорядков в городе. Впрочем, такая возможность оценивалась аналитиками Департамента как маловероятная. Дело в том, что этот праздник, который отмечался вот уже восемь лет, проходил всегда на удивление спокойно.
Сам по себе этот праздник был весьма необычным. В истории было много примеров, когда великие империи в силу внешних, или, что бывало значительно чаще – внутренних обстоятельств разваливались на части, рушились и гибли, оставляя под своими обломками миллионы барахтающихся судеб своих подданных. Для каждого простого человека такое крушение, как правило, означало существенное снижение уровня его жизни, будь то житель центральной метрополии, утративший свое влияние на окраины, или же обитатель этих самых окраин, который, как показывает исторический опыт, практически всегда платил за иллюзию национального суверенитета своим семейным бюджетом. Правители Рутении первыми сообразили, что день распада Великой Империи можно сделать всенародным праздником – до них эта простая и удивительно прогрессивная мысль никому и в голову не приходила. Теперь каждый год в этот день устраивались народные гуляния, раздавалось бесплатное вино, и с выстроенных специально для этого праздника трибун всенародно любимые артисты, отобранные строго в соответствии с теорией гениального Гольденкопфа, развлекали народ своими песнями. Народ пользовался теми удовольствиями, которые предлагала ему администрация Крон-Регента, однако как-то вяло, без огонька. Следует особо заметить, что этот праздник пользовался особой популярностью у государственных чиновников, и вот по какой причине: всенародные гуляния были наиболее либеральной статьей государственных расходов, практически неподконтрольной ни одному финансовому инспектору. Ну как, например, проверить мероприятия Департамента Астрологии Неба, которые в финансовой документации обозначались в графе "обеспечение безоблачности"? Нет, поистине, этот день имел все основания называться всенародным праздником, так как он и был в той или иной мере праздником для всех.
Шмидт уже дежурил пару раз по столице в дни праздничных торжеств и не ждал от этого дня чего-то особенного. В большей степени его занимали сейчас мысли об организации "Волхвы" и о тех нитях заговора, которые он, похоже, все-таки упускал. Эти мысли преследовали его неотступно, не давая ему думать о чем-либо другом или заниматься чем-либо другим.
В три часа пополудни к нему в кабинет заглянул зихерхайтссержант Шульце с папкой бумаг под мышкой. Настроение у молодого стражника было хорошее, и Шмидт невольно позавидовал ему – такая способность сохранять хорошее настроение дается нам в молодости, а затем мы всю жизнь занимаемся тем, что тратим безоглядно этот бесценный капитал – хорошо тому, у кого остается чуть-чуть на старость. Шмидт вопросительно взглянул на сержанта, и он доложил:
– Герр зихерхайтскапитан, вы просили докладывать вам обо всем необычном, что произойдет в городе.
– Ну и что ты нашел? – заинтересованно спросил Шмидт.
– Вот две сводки от криминальполицай-инспекторов, дежуривших по городу вчера. Обе посвящены взломам на винных складах – в одном случае – церковном, а во втором – на складе торгового дома "Лоза".
– Ну и что же в этом необычного? – скучнеющим голосом спросил зихерхайтскапитан. – Наше население воровало, ворует и будет воровать, причем, как показывает полицейская статистика, в восьми случаях из десяти украденные вещи продают для того, чтобы купить себе выпивку. Эти же злоумышленники пошли более простым путем и решили украсть выпивку сразу. Что же здесь особенного?
– Именно это-то меня и насторожило, герр зихерхайтскапитан! В обоих отчетах указывается, что никакого вина похищено не было! Вы сами учили меня обращать внимание на события необычные – помните, вы тогда еще говорили, что в необычности события может быть заложена не загадка, а ключ к разгадке…
Шмидт почувствовал, как на его плечи опустилась неимоверная тяжесть. Он ощущал усталость, какую, наверное, ощущает человек, многие мили несший на себе неподъемный груз, донесший его до цели и, опустивши его наземь, не имеющий уже сил даже пошевелить рукой. Он взялся руками за голову и, глядя на крышку собственного стола, пробормотал:
– Господи, ну как же все просто! Я должен был догадаться об этом раньше! День Независимости, бесплатное вино… – Он вспомнил вчерашний разговор в курилке и рассказ его болтливого коллеги из отдела финансовых преступлений. Подняв глаза, он увидел недоуменный взгляд сержанта.
– Помните, Шульце, я говорил вам как-то, что вы далеко пойдете? Я склонен полагать, что доживу до тех времен, когда к вам будут обращаться "герр зихерхайтсоберст"!
Молодой сотрудник просиял.
"Это, конечно, в том случае, парень, если ты выживешь в той каше, которая начнется в стране", – подумал еще Шмидт, но вслух этого не сказал, не желая огорчать парня, который был ему симпатичен. Теперь предстояло действовать.
Первым, практически рефлекторным стремлением Шмидта было поднять по тревоге вверенную ему полусотню и немедленно доложить о происходящем непосредственно господину зихерхайтспрезиденту – так велел ему его долг. Однако он прекрасно понимал, что поступить так не может. Для того чтобы доложить главе департамента о случившемся, необходимо было бы сообщить ему, что он, простой зихерхайтскапитан, самовольно, нарушив десятки служебных инструкций и приказов, проводил расследование, что он утаил от Департамента флягу неизвестной жидкости, послал своего агента, который впоследствии погиб при неясных обстоятельствах…
Всего этого десять раз хватило бы для трибунала и смертной казни через повешение. Более того, для принятия экстренных мер оставался от силы один час, а для того, чтобы добиться приема у господина зихерхайтспрезидента (даже в том случае, если бы Шмидт решился на этот самоубийственный шаг), при существовавшей бюрократической системе потребовалось бы не менее полусуток. Система уже в который раз перехитрила саму себя – человек, призванный оберегать Систему, знал о смертельной для нее опасности и не мог принять никаких мер к ее защите. Не мог… Шмидт задумался и честно признался себе, что защищать эту систему он сейчас не только не может, но и не особенно хочет.
С площади перед дворцом Крон-Регента доносился шум, там в полном разгаре шли народные гулянья, но тонкий слух Шмидта уловил что-то необычное. Он подошел к окну своего кабинета и распахнул его. Холодный воздух конца сентября ворвался в помещение, а вместе с ним ворвались слова песни, доносившиеся с площади. По плану празднества это должны были быть визгливые вопли какого-нибудь модного в этом сезоне неопределенного пола существа, однако зихерхайтскапитан услышал совсем иное:
Когда Родина вновь позовет нас в поход,
Когда враг будет снова у наших ворот,
Нам давно те дороги знакомы,
Нас не надо учить,
Как врагов наших бить,
Без победы домой не придем мы!
Это была старинная солдатская песня, которую Шмидт помнил еще с детских лет – его дед, ветеран Большой Войны, любил напевать ее. Эту песню, слова которой отчетливо доносились с площади, пел не профессиональный певец – ее распевал народ. Шмидт принял наконец решение. Он повернулся к Шульце и приказал:
– Полусотне боевая тревога! Всем построиться во дворе через пять минут в конном строю, оружие и припасы – как для трехдневной командировки в район боевых действий. Выполнять!
Зихерхайтссержанта как ветром сдуло. Шмидт запер свой кабинет.
"Придется ли сюда когда-нибудь вернуться?" – подумал он мимоходом и спустился на первый этаж, в отдел документов особой важности. Там он резко открыл дверь и вошел в помещение, вызвав некоторое замешательство у дежурного зихерхайтслейтенанта.
– Я старший дежурный по городу зихерхайтскапитан Шмидт, – коротко представился он (дежурный, несомненно, должен был это знать). – Господину зихерхайтспрезиденту срочно требуется дело агента "Аристократ", мне поручено немедленно доставить его к нему!
Дежурный смутился:
– Но, герр зихерхайтскапитан, вы же знаете, что эти папки выдаются только по письменному…
– Конечно, я это знаю, лейтенант! – оборвал его Шмидт. – Однако сейчас господин зихерхайтспрезидент на докладе у Крон-Регента (лейтенант должен был знать и это – в данный момент во дворце проходило торжественное совещание, посвященное празднику), ему потребовалась эта папка, и он прислал меня. Мне что, доложить ему, а заодно и Крон-Регенту, что вы, зихерхайтслейтенант, возражаете?
Дежурный побледнел. Каждый государственный служащий знал, что руководители всех рангов пишут строгие инструкции и законы и тщательно следят за их исполнением – таким образом, собственно, только и может поддерживаться правопорядок в стране, но каждый знал также, что нет большего оскорбления для руководителя, чем попытка применения этих инструкций и законов к нему самому. Зихерхайтслейтенант задумался – ситуация была непростой и могла сильно повредить его карьере. Шмидт охотно пришел ему на помощь:
– Ну же, лейтенант, давай, соображай быстрее! У тебя есть журнал регистрации выдачи папок – я сделаю в нем запись, что папка выдана под мою личную ответственность!
Упоминание о чьей-то, но не его ответственности произвело на дежурного благоприятное воздействие – он тут же достал из своего стола журнал и, раскрыв его на нужном месте, протянул зихерхайтскапитану перо:
– Пишите!
Шмидт легко подписался, получив взамен с полки уже знакомую ему папку. Времени было очень мало, и он торопливо вышел во двор, где его бойцы, построенные зихерхайтссержантом Шульце, уже были наготове и ждали его приказа.
– Друзья! – несколько необычно обратился к отряду Шмидт, хотя это никого и не удивило – уже много лет они все были боевыми друзьями, побывавшими не в одной опасной переделке. – Сегодня особенный день. День, который станет переломным в судьбе Империи и в вашей судьбе. Мы прошли с вами много и многое пережили. Я верю, что и сейчас мы будем вместе и победим. Я прошу вас, друзья, как и прежде, доверять мне, ибо я хочу от вас не слепого подчинения, а доверия ко мне как к вашему командиру. Некоторые из сегодняшних моих приказов могут показаться странными, однако я прошу вас мне верить – тогда у нас все получится. Поработаем, бойцы? – закончил он свою речь традиционной фразой командиров специальных отрядов.
– Поработаем, герр зихерхайтскапитан! – радостно, в один голос отозвались его всадники.
– Тогда, – Шмидт был уже в седле, – за мной, рысью – марш!
Всадники выехали через раскрытые караульными ворота на улицы Рутенбурга. С виду это был все тот же столичный город, но каждый из них отчетливо ощутил, что он изменился практически до неузнаваемости. Горожане, спешившие на площадь ко дворцу Крон-Регента, в обычные времена почтительно сторонящиеся и пропускающие бойцов Департамента, теперь делали это с явной неохотой, окидывая всадников злорадно-насмешливыми взглядами. Торговцы-южане, в обычное время крикливые и хамоватые, поспешно собирали свой товар и уходили с улиц, стараясь быть незамеченными. Вокруг раздавались куплеты старинных солдатских песен, радостно подхватываемые сотнями голосов. Изменился сам воздух, сделавшись густым и насыщенным какой-то особенной свежестью, что редко случается осенью. Выехав на площадь, Шмидт увидел, что она практически полностью заполнена горожанами. Он замедлил шаг лошади и вместе со своим отрядом стал аккуратно пробираться к тому месту, где на специальных деревянных помостах стояли огромные бочки с бесплатным красным вином. Он не знал в точности, церковное ли это вино или напиток торгового дома "Лоза", да это и не имело значения. Окружающая его толпа при его приближении смолкала и провожала Шмидта и его людей весьма недобрыми взглядами. Подъехав к бочкам вплотную, он развернул лошадь и, обращаясь к полусотне, громко скомандовал:
– Отряду пить вино и веселиться!
Шульце с испугом взглянул на своего командира, словно пытаясь понять, не тронулся ли тот умом от недель напряженной работы и, приблизившись к нему, вполголоса скороговоркой сказал:
– Герр зихерхайтскапитан, если вы хотели отпраздновать с отрядом День Независимости, то у меня есть два ящика прекрасного полусладкого вина трехлетней выдержки… Зачем же пить эту гадость, только скажите, и я немедленно…
Шмидт усмехнулся и похлопал своего подчиненного по плечу. Он знал, что Шульце имеет тесные дружеские связи с таможенной службой, и по части умения доставать (а порой и реализовывать) высококачественное спиртное ему не было равных в Департаменте.