Что-то ему подсказывало, что не зря он куда-то идет, что все это не пустые хлопоты, но идти все равно не хотелось. За время сухопутного путешествия Бугэй здорово пообносился. Однако покупать новую одежду не собирался, иначе бы кантё Гампэй догадался, что у Бугэй есть деньги. На эти деньги Бугэй здорово рассчитывал и, в принципе, при неудачных обстоятельствах мог на все плюнуть, вернуться к себе в деревню Хаката и открыть пусть недорогую, но все же свою, личную харчевню. Это все же лучше, чем ничего, рассуждал он. Правда, деньги, обещанные кантё Гампэй, стоили того, чтобы терпеть его глупые придирки. Этих бы денег хватило на три харчевни и еще бы осталось. В общем, Бугэй, тяжело вздохнув, покинул ветхое жилище и отправился на мост Ясобаси чисто для вида, чтобы потом можно было сказать кантё Гампэй: он сделал все возможное, а что не мог, того не сделал.
В былые времена Бугэй нанял бы паланкин, и его без особых проблем доставили бы на место назначения. Но, во-первых, они с кантё Гампэй обитали в таком районе, где паланкинами редко пользовались, а во-вторых, шиковать, особенно при неясном будущем, не стоило. Поэтому Бугэй приходилось бить больные ноги по грязным, узким и кривым улочкам юго-восточных кварталов столицы, мимо крысиных подвалов и темных нор, где, несомненно, прятались хонки всех мастей. Эх, нет на вас сайфуку-дзин, злорадно думал Бугэй, несясь от страха, как ветер. Он был недалек от истины: в одном из крысиных ходов действительно прятался демон смерти Кадзан. Но сегодня Бугэй ему не был нужен.
Закрывая нос, Бугэй пересек несколько вонючих каналов, через которые были перекинуты ветхие мостики, и примерно через коку попал в чистые районы, а затем и на центральную улицу Сузаку, которая вела на восток к императорскому Яшмовому дворцу, а на запад – к зеленому Нефритовому дворцу регента. К дворцам его бы, конечно, не подпустили, но Бугэй туда и не стремился. Он решил обследовать базар зеленщиков, а заодно и подкрепиться чем-нибудь более существенным, чем сладким коняку, от которого урчало в животе, но сытости не прибавлялось, а еще сводило скулы и нестерпимо хотелось по малой нужде.
В это время года базар Тобаба кипел от торговцев и покупателей. Располагался он в квартале Дайкон на пятой линии от Яшмового императорского дворца. Крестьяне везли сюда зелень со всех окрестных деревень в надежде продать прежде всего обитателям императорского дворца. А покупатели стекались изо всех районов Киото.
Уж если они где-то есть, то обязательно на рынке, почему-то решил Бугэй, подумав о Язаки и о Натабуре.
Для того чтобы попасть в квартал Дайкон, Бугэй решил сократить путь через заросший парк рядом с озером Коэ. Здесь он пристроился за кустиками тасобаноки, и ему несказанно повезло: он увидел Афра, гуляющего в гордом одиночестве. Бугэй предпринял отчаянные попытки обнаружить еще кого-нибудь и различил странные голоса, от которых у него волосы стали дыбом, и он предпочел бежать, как можно дальше. Но до того, как Бугэй сбежал, он по голосу узнал Язаки, хотя самого его и не увидел.
***
– Отдай… Ну отдай ямады… – канючил Кадзан. – Отдай… все это излишество, у тебя и так каба-хабукадзё – Черный Знак Ада, принадлежащий Яма, отдай… он меня распылит на солнышке…
Они сидели на бревне. Причем, если кто-то из хонки взглянул на них, он бы подумал, что два приятеля мирно беседуют, хотя ни о каких приятельских отношений между живым человеком и демоном смерти не могло быть и речи из-за различной природы обоих: живой и мертвой. Еще бы он подумал, что их объединяет необычное положение: ямады, надетый на голову человека, давал возможность демону смерти не бояться солнечных лучей, словно демон смерти прятался под большим-большим зонтиком, хотя, конечно, это был не зонтик, а огромная черная-пречерная тень, чем и воспользовался Кадзан. Поэтому-то, собственно, их обоих и не было видно.
– И правильно сделает, – важно заметил Язаки и надул щеки.
Ему льстило, что такой господин, как сам демон смерти Кадзан, просит у него – самого последнего и ничтожного смертного, и не что-нибудь, а шлем самого Бога, который он, Язаки, завоевал в честном бою. Правда, завоевал не он, а Натабура, но это уже были детали, о которых можно было и подзабыть, словно их не существовало. Что-то во мне такое есть, с важностью господина думал Язаки, что заставляет Бога обращаться ко мне через посредника – Кадзана. Он не знал одного: пока у него на шее каба-хабукадзё, никто ничего с ним сделать не мог, даже убить. Но ни Бог Яма, ни демон смерти Кадзан, ни, разумеется, сам Язаки – никто-никто в мире не знал, что Черный Знак Ада обладает побочным действием и что чем дольше обыкновенный смертный, в данном случае Язаки, таскает его на шее, тем хуже, и что в конце концов все это приведет к таким результатам, о которых не то что догадаться, а даже представить себе немыслимо. И все из-за того, что Язаки был жадным от рождения.
– Я бы тебе вернул все деньги, но мой господин хочет знать, зачем Аматэрасу наградила Натабуру хаюмадзукаи – божественной силой? Ну скажи, и я верну тебе деньги, – искушал демон. – Честно слово!
– Может, они мне уже не нужны! – кивнул Язаки.
– Что, деньги не нужны?! – удивился Кадзан.
– Они самые, – подтвердил Язаки.
– Ты все-таки скажи, – не поверил Кадзан, – верну все-все деньги и еще добавлю!
С этого момента Бугэй, который впал от ужаса в полубессознательное состояние и отползал в сторону за кусты, приостановился и навострил уши. Знакомое слово 'деньги' коснулось его слуха.
– Демон, – с пренебрежением в голосе ответил Язаки. – Какой ты нудный! Не знаю я! Не знаю! А даже если бы и знал, то друзей не предаю. Понял?!
Он чувствовал, что выиграл по всем статьям, что отныне грозный демон смерти у него вот где – в кулаке. Как Язаки ошибался, забыв, что нет ничего подлее демонов и духов, что они – хонки, не имеют ни чести, ни совести, и что уподобляться им хуже некуда, ибо человек еще при жизни может потерять совесть и стать похожим на демона или духа. А это очень и очень плохо, страшно для бессмертной человеческой души.
– А… – ехидно улыбнулся Кадзан. – А… а… а… А чужие деньги кто стырил?
– Ты это брось! – важно и напыщенно произнес Язаки, хотя его так и подмывало смазать Кадзана по челюсти или сорвать ямады, чтобы насолить ему по полной. – Брось! Бессмысленно взывать к моей совести! Нет у меня ее! Нет! А вот что скажет твой хозяин, узнав, что ты не вернул шлема?
Ох, попадешься ты мне! – в свою очередь злорадно думал демон смерти Кадзан. Ох, попадешься! Не пожалею я тебя! Не пожалею! Но сделать он, пока Язаки живой, ничего не мог. Вот и канючил, и скулил с подвыванием. Но ничего не помогало: Язаки был хитер, как сто демонов вместе взятых, да еще и самых злобных пород.
– У тебя и сердца нет! – упрекнул Кадзан с безнадежными нотками в голосе, пытаясь разжалобить Язаки.
– Нет, – беспечно согласился Язаки, с удовольствием поглядывая на холмы, которые только-только стали покрываться травкой. Было сухо, тепло и привольно. Хотелось вылезти из-под ямады и побегать вместе с Афра по лужайкам.
– И души нет!
– Нет. Зачем она мне?!
– А! Вот ты и попался! – радостно воскликнул Кадзан. – Раз нет души, тело я забираю!
Добровольный отказ от души был равносилен смертному приговору. Язаки забыл об этом.
– Как это нет?! – испугался Язаки и даже пощупал себя. – Врешь. Когда появляется душа, тела уже нет.
– Это ты будешь рассказывать Богу Яма! – и демон смерти протянул к Язаки бескровные серые ручки.
Испугался Язаки до смертельного пота. В жизни так не пугался. Едва не обделался от страха, но сообразил.
– Вот сейчас как сниму шлем!
– Стой! – настала очередь испугаться Кадзану. – Стой! Я пошутил! Шлем отдашь ночью.
– Дудки! Кривого Будду не хочешь?! Пока я не получу свои драгоценности и все свои деньги до последнего рё, шлема не увидишь, как собственных ушей!
С этими словами он снял шлем, и демон смерти Кадзан был вынужден искать спасения в тени ближайших кустов, где прятался Бугэй. Они столкнулись лбами и, взвыв от страха, боли и неожиданности, бросились в разные стороны. Язаки разглядел только две тени, которые зашуршали, как хонки. Во! – удивился он. Еще один демон! Но если Бугэй отделался всего лишь синяком под глазом, то демон смерти за время, пока бежал к ближайшей крысиной норе, откуда и выполз, исхудал под солнечными лучами так, что шея у него стала походить на пестик в ступе. Он бы и не добежал, и Язаки остался бы на всю жизнь владельцем ямады, но в этот момент тучка набежала на солнце, и Кадзан на последнем издыхании заполз в нору и растянулся, лишившись сил.
Но события сложились именно так, а не иначе, и поэтому Язаки была уготована судьба, о которой он даже и не подозревал. Бугэй же так и остался поваром и прожил жизнь в достатке и изобилии, однако в полном неведении о красотах и таинствах мира, которые прошли мимо его любопытного носа. Но в тот день он столкнулся еще и с Афра, который с удовольствием погонял его по древнему парку и вернулся к Язаки в отличном настроении, вывалив розовый язык набок, а потом залез в озеро и долго плескался, бил по воде лапами, пока Язаки не направился домой, где их, должно быть, уже ждал с хорошими новостями Натабура. А хороших новостей в последние дни явно не хватало, и Натабура ходил словно в воду опущенный.
Новости действительно были неважными: капитан Го-Данго больше не получил писем, поэтому Натабура ломал голову, что ему предпринять в поисках Юки. Разве что отправиться на остров Яку? Но что-то ему подсказывало, что надо ждать, что именно сюда придут хорошие новости.
За день до этого они как обычно встретились на мосту Ясобаси, и капитан предложил:
– Поговорю я сегодня с приятелем, может, он чего подскажет?
Сегодня же он сообщил:
– Отправили…
– Слава Будде! Кого отправили?
Капитан сообразил, что проговорился:
– Отправили людей на поиски.
– Кого именно? Кими мо, ками дзо!
– Не могу рассказать, но если все объяснится, то дай слово, что поможешь.
– Если только все объяснится, – нехотя согласился Натабура. – Кими мо, ками дзо!
Капитан Го-Данго не хотел раскрывать всех карт по одной причине: он боялся, что Натабура сам найдет Юку и тогда потеряет всякий интерес к заговору, до реализации которого осталось совсем мало времени.
В общем, когда он пришел к Гёки, они выпили пару кувшинов сакэ и решили отправить в деревню Охоя под видом травников-врачевателей тёдзя.
На рассвете этого дня из Киото на север вышла пожилая пара. Она несла легкие носилки, в которые складывали весенние лечебные травы. Лучше маскировки трудно было придумать. По плану, в течение семи дней они не спеша должны были добраться до деревни, вручить старосте тайный знак и попытаться выведать судьбу Юки. Но все случилось не так, как задумали капитан Го-Данго и его друг Гёки и даже не так, как представлял себе Натабура и тем более Язаки, которому было не так тоскливо, потому что с ним происходили странные вещи. Впервые за всю свою длинную-длинную жизнь он чувствовал, что в нем вызревают семена бескорыстия. Вначале он не придал этому никакого значения и даже гнал эти вредные, глупые мысли, но однажды поймал себя на том, что без всякого сожаления отдал Афра свою порцию мяса, не отведав ни кусочка. Он даже сам удивился, должно быть, даже больше, чем Афра, который все слизнул в одно мгновение, и чашку не надо было мыть. Во? – удивился Язаки. Что со мной? И тут же обо всем забыл.
Для Натабуры же потекли тягостные дни ожидания. Теперь он часто приходил на пруд, тронутом утренним ледком, чтобы посидеть рядом с горбатым мостиком над водой и подумать, что все могло быть иначе, что бурая трава сменится зеленой, что зацветут луга и он увидит Юку.
Все сковано морозцем.
Ни ветерка, ни дуновений.
Лишь ветка намимацу
Тонко пахнет смолой.
Есть ли это Знак мусин?
Мне почему-то грустно.Если бы воин, пребывая в унынье, мог спросить:
'Луна, в чем моя вина и можно ли повернуть время вспять?'
Он бы не услышал ответа.
Как не услышит ни прошлогодний лист, ни рябь воды,
Ни калико, всплывающая из-подо льда.Ива шепнула,
Что все быстротечно, хотя и создано для человека.
Хотел бы я в это верить,
Но не могу.
Не дарите мне надежду на встречу с любимой!
Если бы Натабура не предавался грусти, он бы наверняка заметил Баттусая, который с большим интересом следил за ним. Он уже выследил и Язаки, и Афра, но страх быть обнаруженным заставлял его быть крайне осторожным и использовать весь свой опыт синоби-мэцукэ – чаще всего он зарывался в листву на ближайшем холме. Баттусай действительно умел убивать взглядом, но у него не было задания расправиться с Натабурой. Словно волшебная сила притягивала его к этому непонятному человеку.
***
Где-то там, в глубине свой черной души, начальник городской стражи Макар Такугава сочувствовал заговорщикам. Ведь самое святое для настоящего самурая – бусидо – это отомстить за своего господина. Макар Такугава тоже был когда-то самураем и в душе остался им. Поэтому-то он и не усердствовал, когда появились кантё Гампэй и повар Бугэй. С одной стороны, он должен был поддерживать власть регента Ходзё Дога, а с другой ему больше нравился опальный император Мангобэй. Поэтому когда ему донесли, что самый главный из заговорщиков – Гёки, отправил на север странную пару – вероятнее всего, чтобы за кем-то следить, он действовал чисто формально и вдогонку послал всего лишь одного человека, но с заданием убить пару где-нибудь в тихом, безлюдном месте. Убить быстро и безболезненно и списать все на разбойников, а разбойниками, как известно, были ронины, которых ничем невозможно было выкурить из гор. Причем, если убийство по какой-либо причине не состоится, то начальник городской стражи особенно и не расстроился бы. Мало ли что может произойти в мрачных горах.
Старик говорил на птичьем языке. Его понимала только старуха.
– Это он, – сказал Андо, когда в комнату вошел самурай.
Андо снял кожаную манцуки, под которой прятались редкие седые волосы, и степенно убрал ее в носилки. Его лицо ничего не выражало. Он давно уже свыкся с ролью тёдзя.
– Не гляди… – тоже по-птичьи ответила Эн. – Может, он нас не заметит.
Но самурай, кряхтя, выбрал место рядом с ними и расстелил циновку. Оружие он положил ближе к стене. Его камисимо была сделана с большими жесткими крылышками-надплечьями, что придавало самураю мужественный вид, но этому противоречил большой живот, свойственный вялым и ленивым людям. Из еды у него были два кусочка вареного бамбука.
– Пригласи его поесть с нами, – сказал старик, по-прежнему не глядя на самурая.
– Господин, не хочет присоединиться к нам? – старуха вопросительно посмотрела на соседа.
Самурай был толст, неопрятен. Из-под носа у него торчала щетинка редких усов. Единственным его достоинством, казалось, была молодость, но и она не гарантировала успеха в задуманном деле. Неужели он наш убийца? – удивилась Эн. Я еще никогда не видела таких молодых и неопытных убийц. Обычно к нам подсылали умудренных жизнью красавцев, которые нападали из-за угла и всегда были жестокими, как даэки – демоны ужаса, но все одинаково, без исключения, глупы. Поэтому ей со стариком до поры до времени удавалось избегать смерти.
– А что у вас есть?
– Мы люди небогатые, но у нас еще осталось моти и сакэ.
– Сакэ… – мечтательно произнес самурай. – Ну-ка, ну-ка…
Беспечность может стоить тебе жизни, хотела сказать Эн, но не сказала, а только подумала, что он совсем зеленый. Может быть, он так же ловок, как и самонадеян? Правда, за всю жизнь я таких не встречала. Что-то одно из двух. Вообще, в жизни мало умных людей.
– Хм-хм… – прочистил горло самурай.
Чтобы нагнать пожилую пару, он бежал два дня. Как всегда, его сорвали без предупреждения. Он занимался тем, что в веселом квартале играл с юдзё в карты на раздевание и весьма преуспел, оставшись в одной набедренной повязке, готов был снять и ее, но тут за ним пришли, и он не без сожаления был вынужден оставить это веселое занятие.
– Ты еще забыла о тэрияка и часуйме, – напомнил Андо.
– А завтра что мы будем есть? – спросила Эн.
– Завтра может не наступить, если он не наестся, – назидательно произнес старик. – Дай… дай… не жадничай. Уйдем налегке, не впервой.
И то правда, подумала старуха и полезла в носилки. Они давно уже ждали погони, и дождались.
– Часуйма… – скривился самурай. – Лучше обыкновенный чай. От часуйма я спать хочу и губы слипаются. Наму Амида буцу!
Не дождавшись приглашения, он бесцеремонно налил сакэ и выпил, громко прихлебывая, словно малое дитя. Эн на мгновение стало его жалко, как бывает жалко желторотого неоперившегося воробья. Убьет его старик, убьет, подумала она, убьет. Ах, убьет! Однако ничего поделать невозможно. Значит, так угодно Богам, решила она с облегчением. На все их воля.
– Хорошо… – произнес самурай. – Много ли человеку надо? – Его розовые, как у девушки, щеки разгладились. – А куда вы так спешите? И почему говорите на непонятном языке?
– Весна, – по-птичьи объяснил Андо. – Время сбора мха для императорского двора.
– Чего-о-о?… – лицо у самурая вытянулось, рот сам собой открылся.
– Старик сказал, что самое время собирать мацуходо.
– Мох?… – еще больше удивился самурай. – А… ну да… А зачем его собирать?
– Зимний мох особенно хорош для прелых ран, – объяснила старуха. – Его сушат и толкут. Получается белый порошок.
– А… ну да… да… да… – самурай вспомнил, что его тоже лечили чем-то похожим, когда он получил стрелу в мягкое место.
– Весной еще собирают траву ябураи.
– А почему старик так говорит?
– Так у него языка нет, – ответила старуха.
Самурай насторожился: язык вырывали только государственным преступникам.
– Ты не думай, – заметила Эн. – Язык у него сам отпал много лет назад. Однажды почернел и вывалился.
– А он не того?…
– Чего?… – наклонилась к нему старуха, словно она плохо слышала.
Самурай вдохнул прогорклый запах старого тела, не ведая того, что таких запахом отгоняют дорожных духов и горного зверя.
– В смысле, не демон? – самурай весело покрутил рукой в воздухе.
– Мы уже пятнадцать лет служим монастырю Тодайдзи – в Великом Восточном Храме, – ответила Эн.
По-моему, меня там и лечили, вспомнил самурай. Может, это не те? – подумал он и огляделся: в это время года постоялый двор бывал пуст. В другом углу копошились двое крестьян, исподтишка принюхиваясь к еде стариков. Если бы не хозяин постоялого двора, который возился с очагом, и самурай, они бы дано ограбили бы бедных путников: старика с седой бородой, почерневшую старуху. Убью этих, других нет, решил самурай. Начальник городских стражников ему так и сказал: те, которые травку собирают по обочинам. Крестьяне травку не собирали. Морды у них были бандитские, а руки разбитые тяжелой работой, и навозом несет.
Старуха отошла к очагу разогреть часуйму.
– Дед, а дед… – наклонился самурай, – ты часом не собрался меня убить? – И засмеялся так, что зашелся в икоте. – Налей еще, налей…
После второй порции сакэ самурай закусил тэрияка и напился часуйме. Он отяжелел и стал вздыхать, как тюлень, поглядывая на стариков осоловелыми глазами.
– Вот что… – велел он. – Утром без меня не сбегите. Я пойду с вами. Нам по пути. – И отвернувшись от очага, мгновенно уснул.