Почти два года странствий научили Юку понимать обоих с полуслова. Если учитель Акинобу старался скрыть мысли, то у Натабуры все было написано на лице. По сути, он все еще оставался мальчишкой, и почему-то ей это все меньше нравилось – в последнее время он стал резок и нетерпелив, словно все, чем он когда-то ее покорил, теперь не имело никакого значения. Юка пугалась самой себя. Неужели это я? – спрашивала она себя. Должно быть, я просто устала и хочу домой. Только где теперь этот дом? Разве что на озере Хиейн? Она представили себе скромный домик, стоящий под соснами в окружении хризантем. И опять в ее мечтах рядом с ней был Натабура. Неужели я ошиблась в нем, подумала она. Неужели? И посмотрела на Натабуру вопрошающе. Однако он опять ничего не понял. Вздернул нос и отвернулся.
– Мы все узнаем на другой стороне острова в храме Богини Гуаньоинь, – заверил ее учитель Акинобу.
Он хотел сказать: 'Дочка, не надо волноваться. Если бы нам грозила настоящая опасность, я бы тебя ни за что не взял с собой'. Но не сказал, потому что боялся выражать чувства, как боялся проявлять свое отцовское отношение к Натабуре.
Его слова еще больше встревожили Юку, но она не подала вида, а лишь подумала, что на всякий случай надо захватить оба меча: тика-катана и серебристый мидзукара. Ее опасения подтвердились еще и тем, что учитель Акинобу взял свой посох, внутри которого был спрятан клинок. Натабура же вообще никогда не расставался с голубым кусанаги и годзукой, не говоря уже о сухэ – кольце с крохотным лезвием.
Один Язаки беспечно предавался лени, валяясь до последнего момента. Афра понял, что без Язаки они никогда не попадут на берег, вбежал в каюту и стянул с него козью шкуру, которая служила ему одеялом, вытянул ее на палубу и стал с рычанием трепать. Кряхтя и ругаясь, Язаки вылез на белый свет, помятый и всклокоченный, словно после битвы с духами, и проворчал, равнодушно взглянув на берег:
– Проклятье! Можно было еще спать и спать…
Даже свежий морской ветер не привел его в чувство. Язаки еще не переварил ужин, возможно, виной был тот самый бэй, которого он вчера проглотил живым. Но его мысли уже потекли в привычное русло. Как бы перекусить? – думал Язаки и поглядывал в сторону камбуза, но не смея на глазах у всех направить туда свои стопы. Пора завтракать, а Бугэй нигде не видно! Словно угадав его мысли, учитель Акинобу сообщил:
– Перекусим в порту.
Пока джонки 'Кибунэ-мару' швартовалась, Афра бегал вдоль борта, мешая команде, и с волнением внюхивался в запахи земли. Но страшно разочаровался, когда Натабура взял его за ошейник и потащил в каюту, приговаривая:
– Покараулишь вещи… покараулишь вещи… Хоп…
Афра упирался всеми четырьмя лапами и норовил выскочить из ошейника. Зубы он показывать не решился.
Учитель Акинобу заступился:
– Возьми его с собой. Если они захотят, то вскроют каюту и убьют его.
Правильно, согласился Натабура, и они впятером сошли на берег. Афра радостно облил тумбы, к которым крепились канаты, а затем разогнал местных собак и гордый пошел рядом с хозяином, который на всякий случай накинул на его шею веревку.
Кантё Гампэй посмотрел им вслед и криво усмехнулся. На четвертый день он решил, что ему мало заплатили. Он давно не испытывал к людям никаких чувств, кроме равнодушия. Они могут быть и шпионами, думал он, скорее всего, работающими на регента. Монахи часто бывают шпионами. Удобная маскировка. Правда, у Акинобу он уже видел знак принадлежности к духовной власти – магатама, но это только укрепило его в мыслях, что пассажиры при деньгах. А деньги – единственное, что имеет смысл в жизни. Кантё Гампэй давно убедился в этом. Золото давало власть. Разве монастыри не рассылали своих людей для сбора пожертвований? Или для укрепления связей с монастырями в других странах? Вера тоже приносит доходы. А деньги делают тебя независимым и сильным. Такие монахи обычно везут с собой богатые подарки. Это и раздражало кантё. Мало, мало, думал он. Всего десять рё! Если бы раза в два-три больше, я бы и не думал их убивать, оправдывался он перед самим собой. Оружия при них нет, если не считать корявого посоха Акинобу, да ножа на груди у Натабуры, который я разглядел даже без всевидящего ока повара Бугэй. Но что сделаешь с ножом против катана или тяжелой нагинаты? Так что они практически безоружны. Однако это обстоятельство почему-то его не насторожило. Если бы он задался вопросом, много ли он видел людей, путешествующих налегке, то призадумался бы, но жадность помутила ему разум. Ах, да, вспомнил кантё Гампэй, еще есть Язаки. Язаки вооружен по всем правилам: дайсё: катана и вакидзаси. Ну и что?! Толстяк не в счет. Всего лишь кусок жира. Я бы с удовольствием пощекотал ему ребра своим перышком, – и Гампэй невольно потрогал рукоять спрятанного в поясе кривого индийского ножа.
Как капитан ошибся! Язаки два года обучался у Акинобу и стал неплохим бойцом. Он не достиг тех вершин, что Натабура, но его козырем были медвежья сила и упорство буйвола, поэтому для большинства забияк, которые встречались в долгом путешествии, он оказывался грозным противником. Хотя по простоте душевной Язаки не мог убить человека бездумно, как подобает дзидай из страны Чу, которой больше не существовало.
Главная цель – Юка, думал Гампэй, отвезем ее в Яшмовый дворец и получим деньги. Теперь, когда он знал, что это девушка, он вообще не обратил внимания на ее оружие, решив, что это всего лишь ради маскировки под юношу. Если бы у него были шире открыты глаза, он бы понял, что у нее не облегченный тика-катана, а нечто иное, чего ему еще видеть не приходилось, – волшебный мидзукара, который мог принадлежать только Богам. Отсюда следовал самый главный вывод – пассажиры не так просты, как кажутся, и лучше с ними не связываться. Но блеск денег затмил взор кантё.
Он позвал повара.
– Пойдешь в город. Возле часовни Сюбогэн есть дом с зеленой крышей. Спросишь Дзимму. Отдашь письмо со словами: 'Я от Цукуси'.
– Кто такой Цукуси?
Такой глупый вопрос мог задать только повар, подумал кантё.
– Неважно, – приступ нетерпения, как маска, исказил лицо кантё Гампэй. – Повтори!
– Рядом с часовней Сюбогэн найти дом с зеленой крышей. Отдать Дзимму письмо со словами: 'Я от Цукуси'.
– Молодец, иди, – сказал кантё, и первые сомнения, как безотчетный детский страх, закрались в душу. Он отнес их на счет плохой погоды и больного колена. Зато сколько золота я огребу, подумал он, наливая сакэ, но не в любимую чашечку, которую подарила жена, а в пиалу побольше. Теперь он мог себе это позволить. Теперь он был на берегу и имел право расслабиться.
Он написал в письме, чтобы аябито братства Моногатари были готовы, когда джонка 'Кибунэ-мару' зайдет Цзилун, что на другой стороне острова. Цзилун был известен как 'мокрый город', поскольку осенью в нем постоянно шли дожди. В Цзилуне кантё Гампэй рассчитывал загрузиться железной рудой, камфорой и чайным листом. Он не хотел упускать даже эту выгоду, хотя с одной стороны джонка была уже перегружена, а с другой Гампэй рисковал быть разоблаченным таинственными пассажирами. Чем дольше они на судне, тем хуже. Хотя… хотя я рискую, думал он, но риск ничтожен. У меня тоже есть своя тайна. Побольше, чем у них. Буду лучше кормить и поить. А в Цзилуне мои пассажиры обязательно посетят храм Богини Гуаньоинь. Все в него ходят. Кантё Гампэй сам периодически ходил, пытаясь узнать свою судьбу. По дороге назад мужчин убьют. Все будет выглядеть, словно на них случайно напали местные бандиты. Я останусь ни при чем.
Таков был его план. Но, как известно, не все планы осуществляются.
Повар Бугэй забежал к себе, надел под варадзи носки таби, потому что на джонке всегда бегал босым, и отправился выполнять поручение кантё.
Первым делом он заглянул на базарную площадь и обнаружил, что пассажиры покупают одежду, а Язаки как всегда жует, да не просто абы что, а большую, просто огромную моти, и сок течет по его рукам.
Бугэй осталось только позавидовать. За четверть бу он выпил две чашечки не очень хорошего сакэ. Хотел выпить еще, но передумал, так как привык к теплому напитку, и побежал дальше. Ноги сами принесли его к храму Сюбогэн. В пяти-шести тан он разглядел дом с зеленой крышей, увитой до конька виноградом с засохшими гроздьями. На стук вышел крепкий аябито, за оби торчал вакидзаси с черной рукоятью. Лицо в мелких шрамах, словно аябито били всю жизнь. А зубы покрыты черным лаком. Бугэй понял, что попал к Моногатари – в братство морских пиратов Бисайя.
– Что надо?
– Дзимму, – не смутился, однако, Бугэй, хотя его подмывало рухнуть на колени – аябито мог убить без повода, о них ходила дурная слава по всему побережью Нихон и Ая.
– Дзимму перед тобой.
– Я от Цукуси, – у него опять подкосились ноги, потому что аябито посмотрел на него исподлобья, а его глаза, татуированные по внешним уголкам, делали взгляд особенно свирепым.
Спасительная молитва застряла у Бугэй я глотке. Он с трудом проглотил слюну.
– Стой здесь, – приказал аябито и ушел домой читать письмо.
Бугэй присел и перевел дух. На душе царил сумбур. Бугэй достал из-за пазухи сладкий бамбук и стал машинально жевать. Он ждал полкоку, отчаянно труся и собираясь улизнуть при первом же подозрительном шуме. Но постепенно успокоился и даже пересчитал кур, пасущихся на лужайке, затем уток и индюков. Подумал, что неплохо бы стащить одного назло аябито. Даже представил, как это все произойдет: будет много ругани и беготни. И наверное, ушел бы, но поручение кантё надо было выполнить до конца. Наконец появился Дзимму и сказал:
– Передай кантё, что все сделаем, – и зыркнул так, что у Бугэй сердце снова упало в пятки.
Не оглядываясь, он долго бежал в сторону порта. Только увидев базар, перевел дух и сообразил, что можно остановиться, пропустить пару чашечек сакэ и поглазеть на тамошнюю публику. Если бы он задержался хотя бы на кокой, то заметил бы, как из-за тех ворот, в которые он стучался, выбежал три человека. Один торопливо направился в гору, где виднелись дома на обрыве, похожие на пчелиные соты, другой в центр города, где жил одзия, а третий – в порт. Но был еще один – четвертый, который пошел за ним, за Бугэй.
На рынке Бугэй встретил пассажиров и перекинулся парой фраз с Язаки. Оказалось, что они идут в бани. Язаки даже хотел было присоединиться к Бугэй, чтобы отведать местных яств, молочного поросенка с перцем, например, заодно и выпить, но под неумолимым взором Натабуры, который знал его повадки, не посмел поддаться искушению, а вместе со всеми отправился в бани. А Бугэй в хорошем расположении духа и с чувством выполненного долга вернулся на 'Кибунэ-мару'.
– Все сделал?… – даже не глянул в сторону повара кантё, презирая его за низкое происхождение и пьянство.
– Все, таратиси кими, – с поклоном ответил Бугэй, стараясь не дышать на капитана, хотя на всякий случай положил за щеку пахучий лист кусу.
– Готовь обед.
– И на пассажиров тоже, таратиси кими?
– И на них.
У Бугэй отлегло от сердца. Значит, не все так плохо. Значит, кантё Гампэй передумал убивать Язаки.
– Слава Будде, – прошептал Бугэй и занялся очагом.
Над джонкой закрутился смолистый запах хикимацу.
***
– Что? Подожди… – он чуть обернулся, чтобы лучше разглядеть толпу. Они как раз выбирали для Натабуры рубаху. – Нет. Показалось…
– Да, учитель? – почтительно переспросил Натабура.
– Мне показалось, что за нами следят.
Его действительно насторожил чей-то острый, как шило, взгляд, который не единожды сверкнул в толпе местных торговцев и покупателей.
– Аябито здесь много. Это остров аябито. Их нанимают вако.
– Вот это мне и не нравится, – произнес Акинобу, – сам не знаю почему.
Аябито слыли безжалостными убийцами. Они были коварными, поклонялись Сятихоко – Богу моря, и молились в гротах голове рыбы-чудовища – идзири. Свои кинжалы 'пятнадцать шагов' они мазали ядом древесной лягушки куру. Даже легкораненый человек не уходил дальше полета стрелы.
Натабура хотел рассказать учителю Акинобу о знаке Мус, который он сегодня видел, но не успел.
– Учитель… учитель… – степенно, как и подобает дзидаю, позвал Язаки, – здесь сказано о нас.
Он доедал третью моти, перемазался с ног до головы и был счастлив как никто иной, во все глаза разглядывая разношерстных сирая.
В центре площади на столбе висел большой, обтрепанный ветрами и дождями листок.
– Почему это? – еще больше удивился Акинобу, а прочитав, сообразил: да, пожалуй, действительно о нас.
В листовке было написано следующее:
'Решение Его Высочества сёгуна Никобо Минамото гласит, что Камаудзи Айдзу – военный правитель восьми провинций: Мусаси, Сагами, Кадзуса, Симоса, Муцу, Кодзукэ, Симодзукэ, Хитати, пользуясь положением, которое он занимает, поднял мятеж и оскорбил Его Величество. Он разорил провинции Симоса, Кодзукэ и Хитати, обложив тройным налогом подданных, и убил должностных лиц, которые пытались урезонить его, сжег в Киото дворец Сандзедоно, подвергнув опасности уничтожения столицу. Он пытал государственных мужей, причинял смерть и изгнание, утопление и заключение под стражу. Он присваивал себе имущество, которое ему по закону не принадлежало, захватывал самые плодородные земли, присваивал должности и раздавал их без соблюдения правил. Он разграбил могилы принцев, выкинув кости на дорогу, не повиновался сёгуну и попирал веру Будды невиданным доселе образом: отказывался молиться в храме, а спускался под землю. Посему он казнен, а его имущество перешло в сёгунату. Его рыжеволосая жена Тамуэ сбежала с возлюбленным и погрязла в прелюбодеянии. Она чинит козни против Его Величества и подталкивает ронинов к заговору. Повелеваю рыжеволосую Тамуэ схватить и доставить во Дворец Его Величества. Человеку, сделавшему это, полагается 300 рё. А ронинов (дальше шел большой список храбрецов) представить перед Судом Его Величества'.
Кое-кого из перечисленных Акинобу знал. О других слышал. Все они были самураями Камаудзи Айдзу.
– Как бы это не коснулось нашего храма, – сказал он. – Содзу, Ато Такаяма, поддерживал Камаудзи Айдзу, но что-то здесь не так.
– Сэйса, да при чем здесь мы? – важно произнес Язаки, хотя мало что понял из прочитанного, ибо его разум был вечно помутнен перевариванием еды.
– Я знаю господина Камаудзи Айдзу много лет, он предан сёгуну, как сын родной, – сказал Акинобу. – И он не тот человек, который поднимает восстание. Зачем ему восстание? Он недавно женился. К тому же род Минамото весьма слаб и всецело в руках регента Ходзё Дога.
– Но с другой стороны, кого это волнует, – сказал Натабура. Он понимал, что пока они путешествовали, в Нихон что-то произошло, а то, что здесь написано, всего лишь полуправда. – Нас не было два года, – напомнил он, словно тем самым оправдывая их неведение.
– Вот именно. Как бы чего не вышло, – задумчиво потер подбородок Акинобу. – И не коснулось нас. – Но каким боком? Именно с малого начинаются большие события. Похоже, здесь тот же случай. – Он невольно взглянул на Юку. Юка тоже с рыжиной. – Ладно. У страха глаза велики. Идем в бани. Надо смыть грязь странствия.
Последний раз они мылись совершенно случайно, когда на обратном пути попали под ливень в горах. Хорошего в этом было мало, потому что все простыли и долго хлюпали носами.
Юка вздохнула с облегчением. Она всецело доверяла учителю Акинобу, ибо за долгое путешествие он ни разу не ошибся. Натабура очень на него похож, но еще слишком молод для самостоятельных дел. Он только учится, подбираясь к мастерству учителя Акинобу, и иногда делает явные глупости. Правда, в ущелье Курикара, когда защищал мост Сора, он был на высоте самурая. Язаки? Стал настоящим солдатом, но переменчив, как луна. Сегодня он один, завтра – другой. Часто ворчит. Язаки – всего лишь товарищ Натабуры. На него нельзя положиться. Однако он искренен и порывы его чисты. В общем, если бы не страсть к еде, Язаки был бы хорошим другом.
Хватит нам волнений, подумал Акинобу. Это последнее мое путешествие. Вернемся домой и будем жить спокойно. Посадим сад. Наплодим внуков. Все будет хорошо! И все-таки он испугался. Не за себя, а за Юку. Впервые за два года. Мальчишки не в счет. Они сумеют за себя постоять. Сколько было волнений, но я никогда так не боялся, думал он, слепо глядя на листовку. Листовка висела давно, пообтрепалась по краям. Местное население ею явно не интересовалось. Это к лучшему. Забыли. Злоба не может быть долгой. Долгая злоба разлагает душу. Все обойдется. Ему так этого хотелось, словно он уговаривал судьбу.
Что подумал Афра, никто не знал. Он был счастлив хотя бы тем, что находился рядом с хозяином и периодически совал свою длинную морду ему в ладонь, напоминая о себе. А еще он выпросил у него кусок лепешки, когда все перекусывали по пути в сан-суй. И завалился в мужском предбаннике, караулить вещи и оружие. Правда, Акинобу на всякий случай взял посох с собой.